Ого, оказывается, что вот уже скоро пятнадцать лет как я более или менее постоянно преподаю в архитектурных и дизайнерских школах — главным образом в Московской архитектурной школе МАРШ, но и в других местах. А два года назад — начал проект Facultative.

Архитектурное, дизайнерское образование — очень особенное: это не просто передача знаний или освоение навыков, а постоянное проектирование самого процесса обучения. Поиск форм и границ, баланса между теорией и практикой, между тем, что есть в реальном мире и можно построить или произвести, и свободой творческого поиска.

Особенно интересно наблюдать за преподавателями, которые сами — архитекторы и дизайнеры. Они приносят в аудиторию методы работы своих бюро, практику реализации проектов, концептуальных и «реальных» конкурсов, опыт общения с заказчиками и чиновниками.

И начинают искать способы сделать этот свой рабочий опыт — учебным опытом. Это постоянно приводит к неожиданным и вдохновляющим педагогическим решениям: фантастическим моделям студийной работы, новым форматам критики, подходам к исследованию теоретических сюжетов через проекты и дискуссии.

Но иногда случается и другое: неудачи, ошибки, которые иногда начинаются, когда преподавателям кажется, что природа образовательного процесса подчинится им, или что архитектуре надо учиться каким-то совершенно особенным образом, по своим правилам. Слишком абстрактные задания, недостаток обратной связи, переоценка интуиции студентов, игра в «сначала докажи» (что вы достаточно талантливый, смелый или упорный студент).

А к чему я это все? К тому, что в июне в School of Education (это часть Universal University, к которому относятся и МАРШ, и, например, Британка) начнется курс «Проектирование творческого образования». А меня пригласили стать его куратором.

Этот курс для тех, кто преподает не только архитектуру или дизайн, но и любые творческие дисциплины; в любых форматах — от профессионального образования до хобби и досуга; для всех возрастов. И даже не обязательно преподает — управляет, помогает, поддерживает.

Что мы будем делать: разбираться с самим понятием творчества, обсуждать теорию и практику «креативности» (оставлю в кавычках до прояснения термина на курсе), изучать отдельные части процесса (цели обучения, подбор методов, оценивание и т.д.), отдельные методики, роли.

Обязательно — ожидания студентов и преподавателей в процессе, отношения между ними. Поговорим о риске и неопределённости, индивидуальности и поддержке, доверии и ответственности. О том, чем личные творческие интересы отличаются от профессиональных повесток.

Курс устроен так: раз в неделю — разбор теории, раз в неделю — работа над проектом, индивидуальным или коллективным — это мы увидим по размерам группы.

Все подробности: https://educationschool.ru/creative-education

Если захотите — напишите мне, у меня есть промокод ;)
И пишите с любыми вопросами тоже.

#курс #школа_обучения

Всякие разные архитектурные школы:

Студенты Школы изящных искусств в Париже (1870-е);

Рисунок в MIT (1890-е);

Гропиус со студентами в Гарварде;

Занятие в Black Mountain College;

IIT в 1960-х;

Студия графики в Йеле (1960-е);

Школа AA в 1970-х.

#курс #школа_обучения

Снова обратимся к Бернару Чуми — его теоретические взгляды мы обсуждали в воскресенье. Во многих текстах, включая эссе Violence of Architecture, Чуми утверждает: архитектуру нельзя представить себе, нельзя понять — вне действия, без события. Пространство становится архитектурой не по факту геометрической оформленности, а когда в него вступает тело, когда пространство оказывается сценой или местом столкновения.

Это столкновение Чуми называет насилием — не столько в физическом, сколько в философском смысле. Архитектура всегда вовлечена в напряжённые отношения: между функцией и формой, пространством и телом, образом и событием. Эти напряжения Чуми предлагает не устранять, а использовать — через логику дизъюнкции: отказа от гармонизации элементов, их осознанное сталкивание.

В проекте культурного центра и школы искусств Le Fresnoy (1997) в городе Туркуэн на севере Франции можно увидеть отражение этих теоретических установок. Центр размещён на территории бывшего досугового комплекса постройки 1920-х годов — с катком, залами для выступлений, ярмарочной атмосферой, знакомой всем своей доступностью и визуальной эклектикой.

Большинство зданий было сохранено и стало частью нового комплекса. Над ними Чуми возводит большую металлическую крышу с овальными проёмами, напоминающими облака. Это не просто укрытие: крыша выступает как инфраструктурная рамка, объединяющая несоединимое — старое и новое, постоянное и временное, техническое и символическое.

Институционально Le Fresnoy продолжает традицию grands projets, «больших проектов»: арка Дефанс, центр Помпиду, Опера Бастилии, парк Ла Виллет по проекту того же Чуми. Но благодаря подходу Чуми здесь пафос больших проектов как будто разбивается, как в осколках зеркала, на множество фрагментов.

Программа центра включает в себя образование, резиденции, кинотеатр, театры, студии звукозаписи и монтажа, лаборатории, кафе. Архитектура обслуживает дисциплинарную гибридность: здесь должны взаимодействовать кино, музыка, цифровое искусство, архитектура, театр.

Отказ от строгой типологии заложен в самой структуре: пространства предполагались как многофункциональные, трансформируемые, пронизанные маршрутом. Именно это соответствует давнему интересу Чуми к сценографии, к монтажной логике, к пространству как потенциальной сцене для действия.

Композиционно проект строится как «коробка в коробке»: внутри большого прямоугольника помещены новые и старые объёмы, между которыми — пространство для мероприятий, общения, выставок. Северный фасад — глухой, за ним скрываются учебные студии и жильё; южный — прозрачный, здесь главный вход, связь с городом проход к выставочному и концертному задам.

На фоне кирпичных крыш и индустриального ландшафта северной Франции крыша Le Fresnoy — инородное тело, «металлическое небо», которое Чуми называл «встречей зонта и швейной машинки на анатомическом столе» — цитируя поэта Лотреамона, современника Бодлера, но оказавшего большое влияние уже на сюрреалистов.

Реализация этой логики — предмет отдельного анализа. Критик Сильвия Лавин в статье Inter-Objective Criticism больше всего интересуется тем, как Le Fresnoy сопротивляется привычным способам восприятия архитектуры. Это здание невозможно адекватно зафиксировать ни в чертеже, ни в фотографии. В нем нет ясных ориентиров, фасад не читается как фасад, маршруты вариативны.

Одновременно, Le Fresnoy очень материален, выстроен из узнаваемым фрагментов других зданий, накрыт массивной крышей. Чуми сталкивает разнообразие материальных и «твердых» решений с неуловимой эфемерностью образа.

Правда, другие критики указывали, что интеллектуальная сложность этого проекта, к сожалению, не получила должной проработки и была не очень качественно воплощена. Некоторые траектории движения ведут в тупики, подвесные мостки часто закрыты, отделка местами — грубая, небрежная. Пространства между корпусами, которые должны были стать сценами для событий, оказались разрозненными дворами и поэтому не очень удобными.

#проект #критика

Bernard Tschumi Architects, Le Fresnoy⁠ — National Studio for Contemporary Arts (1998)

#проект #критика

Эссе Бернара Чуми Violence of Architecture было опубликовано в 1981 году в журнале Artforum с иллюстрациями из его другого проекта — The Manhattan Transcripts, которые представляли документацию воображаемых событий в Нью-Йорке.

#критика #чтение

Рассмотрим, возможно, самый известный плакат из этой серии — To really appreciate architecture you may even need to commit a murder. Первое, что бросается нам в глаза — фотография, на которой человек падает вдоль стены здания с классическими деталями. В окне здания — фигура другого человека: неужели этот человек выкинул первого?

Крупный текст подтверждает это подозрение: «Чтобы по-настоящему оценить архитектуру, может даже потребоваться совершить убийство». Текст шокирует своей холодностью: это простая констатация факта, здесь нет ни энтузиазма — «вот на что придется пойти ради архитектуры!», ни ужаса — «до чего можно дойти в своей любви к архитектуре!»

Сочетание таких разных нарративов — типичный прием Джорджа Лойса, известного американского арт-директора, который больше всего известен обложками журнала Esquire 1960–70-х годов и несколькими большими рекламными кампаниями.

В основе практики Лойса лежала придуманная им методология big idea. Часто реклама или обложка журнала говорят о незначительных отличиях между ними и конкурентами: йогурт на 1% менее жирный, девушка этого месяца — блондинка, а не брюнетка. Лойс стал действовать по-другому: надо найти большую проблему или идею, которая заботит человека, и связать продукт (или статью в журнале) с ней. Для этого надо бросить человеку вызов, заставить его удивиться или даже запротестовать.

Так же поступает и Чуми: он бросает вызовы архитектурной аудитории, утверждая, что архитектура буквально связана с вопросами жизни и смерти. Удивленный или раздраженный зритель обращается к тексту внизу плаката:

«Архитектура в такой же степени определяется событиями, свидетелем которых она становится, в какой и своими стенами. Убийство на улице отличается от убийства в соборе так же, как любовь на улице от Улицы Любви. Радикально».

Позднее, в эссе «Насилие архитектуры» он раскрывает эту мысль более подробно: не только пространство может служить сценой для самых разных событий (включая преступление), но и сама архитектура является механизмом принуждения и насилия. Он говорит: «Нет архитектуры без действия, нет архитектуры без события, нет архитектуры без программы» — и, следовательно, «нет архитектуры без насилия».

Вход в здание, движение по коридору, выбор кресла в театре — всё это рассматривается как конфликтное соприкосновение тела и геометрии. Архитектура, по Чуми, всегда будет находиться в отношениях власти: между формой и использованием, пространством и действием, проектом и телом. Архитектурный проект — это не только конструирование пространства, но и написания сценария насилия.

#критика #чтение

Центральным понятием архитектурной теории Чуми в 1970-е годы становится «событие» — event. В противоположность представлению о пространстве как статичной форме, Чуми утверждает что пространство не существует в отрыве от того, что в нём происходит. Именно события — будь то движения тел, акты взаимодействия, насилия или игры — определяют характер архитектуры.

Политическая идея в основе подхода Чуми — разрушение статуса архитектуры как нейтральной или объективной практики. Здания не просто объекты с определенными функциями, они организуют формы власти, контроля, исключения. Но тогда и репрезентация должна перестать быть чисто техническим актом («что мы спроектировали», «как это будет выглядеть»). Картинка — способ задать вопрос: кто проектирует пространство, для кого оно предназначено и какие действия оно допускает или подавляет.

Теоретические основания проектов Чуми — в идеях Ролана Барта, Жоржа Батая, Жака Деррида. Эти авторы позволяют ему переосмыслить архитектуру не как объект, а как структуру знаков. Чуми сосредотачивается на разрывах, несовпадениях и столкновениях фрагментов в этих структурах, на ситуациях, в которых знаки противоречат друг другу.

Отсюда — интерес Чуми к оппозициям: форма против события, эмоция против функции, текст против изображения. Он не стремится примирить эти пары, а, наоборот, сталкивает их. Отвергая идею целостности архитектурного объекта, Чуми предлагает концепт «дизъюнкции» (disjunction) — принципиального несовпадения двух связанных элементов, которое создаёт новые возможности для интерпретации. В Advertisements for Architecture Чуми сталкивает обывательские и профессиональные представления об архитектуре и провокационные тезисы, форму рекламы и традиции архитектурной репрезентации и письма.

Опыты Чуми (не только этот, конечно) оказали большое влияние на целые поколения архитекторов и исследователей, работавших в 1980–1990-е годы. Чертёж, диаграмма или коллаж используются как инструменты не визуализации, а концептуализации архитектурной идеи: они не просто представляют проект, а интерпретируют его. Рисунок начинает работать как форма анализа, а не только как средство объяснения.

Сегодня влияние Чуми заметно в самых распространенных формах репрезентации архитектуры. Использование приемов сторителлинга, фрагментация изображений, цитаты из кино и живописи, добавление событийного контекста — всё это стало частью языка, на котором делаются архитектурные визуализации.

#критика #чтение

В воскресной рубрике, которая посвящена критическим текстам — продолжим начатую в пятницу тему визуализации. Но для изучения предлагаем не текст, или не совсем текст, а «архитектурную рекламу» Бернара Чуми.

В середине 1970-х годов архитектура переживала момент интеллектуального сдвига. После волнений 1968 года и последовавшего за ними кризиса модернистского универсализма, в европейской архитектурной среде нарастало недоверие к традиционным формам проектирования.

Именно в этот момент Бернар Чуми, молодой архитектор и теоретик, находясь в Лондоне, публикует Advertisements for Architecture — серию графических листов, которые кажутся одновременно и рекламными постерами, и визуальными афоризмами. Лондон, а точнее — Архитектурная Ассоциация (AA), где Чуми преподавал, превратилась после реформ Алвина Боярски в пространство радикальных педагогических практик — это была идеальная аудитория для такого проекта.

Работы этой серии устроены одинаково: это фотографическое изображение с лаконичным, но экспрессивным текстом, стилизованным под рекламный слоган. Похожим образом делалась журнальная реклама на протяжении пары десятилетий после Второй мировой войны — можно вспомнить знаменитую серию реклам для Volkswagen «Жук».

Каждая из работ из этой серии утверждает, что архитектура существует не в форме, а в действии. You may even need to commit a murder — событие, происходящее в пространстве, способно радикально трансформировать его смысл. Любовь, смерть, эротика, маска, игра — всё это Чуми использует как метафоры, показывая, что архитектура — не просто оболочка, а сцена.

Фотографии бросают зрителю вызовы: когда вместо образа здания в архитектурном контексте возникает что-то другое, то это требуют от зрителя интерпретации, вовлечённости, рассуждения. Обращаясь к тексту, зритель обнаруживает, что перед ним не реклама, а скорее архитектурный трактат, сжатый в формат рекламного слогана.

#критика #чтение

Плакаты из серии Advertisements for Architecture

#критика #чтение

С «Манифестом критической архитектурной визуализации» можно ознакомиться, например, в канале Гавриила Малышева «Воздушные избы».

#технология #этика

Массовое производство образов ограничено требованиями рынка, что создает определенный стандарт, которому архитекторы часто вынуждены следовать (или думают, что вынуждены).

Но визуальная культура в архитектурном производстве формируется не только на уровне рядовых проектов. Яркие уникальные проекты тоже способны повлиять на стандартные подходы, особенно в наше время, когда красивые картинки мгновенно захватывают социальные сети. Этот феномен изучается в статье Representing spatial futures in the age of social media: unpacking the case of The Line, которая недавно вышла в журнале International Journal of Architectural Research.

Проект The Line, предложенный в рамках мегапрограммы трансформации Саудовской Аравии Vision 2030, с самого начала был окружён цифровыми визуализациями. На них изображалась гигантская структура, протянувшаяся на много километров через пустыню, которая обещала соединить природу и город, устойчивость и технологии, будущее и настоящее.

Вне зависимости от хода реализации проекта (его масштабы и таймлайн постоянно меняются), он уже совершил интервенцию в медиа-пространстве, отмечают авторы. Изображения, видеоролики, тексты — не столько иллюстрируют то, что будет построено, сколько создают образ уже случившегося политического прорыва. Они влияют на восприятие территории, власти и времени, предлагают альтернативный взгляд на то, что в принципе возможно сегодня.

Авторы выделяют три ключевых тропа, которые участвуют в создании образа The Line. Первый — природа как медиаэстетика. Внутри стеклянной стены проекта природа — вода, деревья, воздух — выглядит не как окружающая среда, а как декорация, символизирующая гармонию и устойчивость. Это своеобразное прочтение биофилии: тотальный контроль, представленный как единение человека и природы.

Второй троп — архитектура пустоты: в визуализациях преобладают гигантские объёмы воздуха, окружающие архитектуру, при этом человеческие фигуры редуцированы и незначительны. Пространство создаёт ощущение спокойствия, при этом маскируя реальные социальные и политические конфликты, связанные с проектом.

Третий троп — вневременность проекта. Он находится вне истории, вне контекста. Он не продолжает прошлое и не артикулирует настоящее — он возникает в нигде, как мираж и фантазия.

Авторы утверждают, что влияние медиа-культуры на архитектуру в этой ситуации даже более заметно, чем обратное влияние: это не архитектура, которая становится медиа, а медиа-проект, который оформляет себя как архитектурный. Фигура архитектора растворяется: изображения производят дизайнеры, сценаристы, стратеги. Архитекторы как профессионалы теряют контроль над проектом — когда визуализация выходит на первый план. Тут они действительно оказываются «во власти рендера», как предположили авторы воркшопа.

Но если проект вроде The Line способен оказывать влияние на архитектурную репрезентацию, то возникает закономерный вопрос: может ли аналогичное влияние иметь проект, в котором визуализация устроена иначе — например, как форма критического высказывания? Может ли рендер, показывающий сложность, неоднозначность, конфликты и телесность городского пространства, так же прочно закрепиться в профессиональном воображении, как глянцевая техноутопия?

#технология #этика

«Манифест критической архитектурной визуализации» (многие наверняка уже его читали) стал одним из неожиданных итогов работы секции «Спор за город» на конференции «Векторы», которая прошла неделю назад.

Этой теме — роли визуализации в современной практике — был посвящен воркшоп «Во власти рендера», который провели антрополог Гавриил Малышев и Артем Никитин, исследователь цифровых технологий в городской среде. Сложившийся в финале воркшопа манифест ставит перед практиками непростой вопрос: что делает визуализация архитектурных проектов? Какие истории рассказывают эти картинки?

Визуализация, утверждают авторы манифеста, это «мощный инструмент конструирования образа будущего, который работает на деполитизацию, исключение и маргинализацию всего “сложного” и “некрасивого”. Визуализация — не нейтральная проектная практика, она отражает и воспроизводит идеологию, в которой эстетическое ставится выше социального… визуализации сегодня больше всего напоминают тоталитарный соцреализм: такой китч, приторная картинка, из которой стерты любые конфликты и заретушированы любые социальные проблемы».

Критическое отношение к архитектурной визуализации — это не новая тема. Выбор техники — стиль рисунка, разные виды коллажа, интерпретация проекций — все это имеет отношение и к визуальной культуре эпохи, и к интенциям конкретного архитектора. Иногда мы касаемся этой темы и в нашем канале — например, в рассказе о книге Drawing and Experiencing Architecture: The Evolving Significance of Cities Inhabitants in the 20th Century Марианны Харитониду (книгу можно скачать бесплатно с сайта издательства).

К нынешней дискуссии в качестве теоретического материала могла бы подойти еще и книга Кристианы Вагнер Visualizations of Urban Space: Digital Age, Aesthetics, and Politics. Центральная идея этого обзора — показать, что визуализация не является простым отражением существующей реальности или же занимательным визуальным аттракционом.

Например, Вагнер обращается к Рудольфу Арнхейму, чтобы показать, что восприятие образов — когнитивный процесс, неотделимый от культурного контекста. Зрение — это акт мышления, активное действие, а не пассивное.

Но почему одни изображения кажутся хорошими, а другие плохими? Это просто мода или индивидуальная склонность? Переходя к эстетической теории Канта, Вагнер пытается показать, что за вкусом стоит политика. «Вкус» — это своего рода эстетический консенсус части общества, тоже социально и политически обусловленный инструмент отбора красивого, современного, изящного.

Анри Лефевр связывает этот процесс с динамикой «производства пространства» — термин, который он предложил для описания городских процессов. Визуализация в его логике — часть политического, социального и экономического механизма, который делит город на районы, отношения, события. Как они выглядят или как они работают — у одних групп больше возможностей это определять (власти, девелоперы), а у других — меньше (горожане). Архитектурная визуализация чаще работает для первых, так что отражает их представления о желаемом будущем.

#технология #этика

Визуализации The Line с сайта проекта

#технология #этика

Разумеется, этот процесс вызывает и массу критики. В недавней статье The Ethical Concerns of Artificial Intelligence in Urban Planning авторы обращаются к самым разным этическим проблемам, которые связаны с внедрением AI.

В первую очередь, как и многих других экспертов, их беспокоят данные, на которых обучаются модели и которые используются потом в работе. Часто они отражают те проблемы, которые накоплены в обществе, экономике и политике. Например, статистики и других данных о богатых районах может быть больше, чем данных по районам с населением с более низким достатком. Там, где больше данных — там более полным и глубоким становится анализ, там где меньше — поверхностным и стереотипным.

В результате, в цифровых инструментах возникают такие же предвзятости и предрассудки, которые часто свойственны чиновникам и профессионалам. Причем, отмечают исследователи, чем сложнее AI, тем труднее заметить влияние этих искажений. Иногда даже изменение объема и структуры данных не влияет на то, что AI оперирует стереотипами, которые перенял от людей в процессе обучения.

Непрозрачность — это одно из базовых качеств AI: почти невозможно проследить логику принятого решения. Но еще больше авторов статьи беспокоит непрозрачность бюрократических процедур. Если AI станет рутинным инструментом в городском управлении, то кто и как будет контролировать его использование? Кто будет нести ответственность за последствия — разработчик алгоритма, поставщик данных, муниципальный служащий или политическое руководство?

Еще более сложные вопросы задают авторы статьи When AIs become oracles. Авторы обращают внимание на то, что современные системы управления, в которые входят люди, искусственный интеллект и инфраструктуры сбора данных формируют новый тип власти.

Как любая технократическая власть, эта система опирается на прогнозы о будущем — демография, экономика, общественные процессы, изменения климата и так далее. Только в этой системе знания о будущем производятся не людьми, а алгоритмами, опирающимися на не всегда понятные методы генерации.

Но если ни разработчики, ни управленцы не могут объяснить, как именно AI пришёл к определённому выводу, то сам процесс принятия решений оказывается неверифицируемым, а значит — неуязвимым, закрытым от критики.

#город #политика

Дискуссии о внедрении AI в городское планирование и управление идут полным ходом, как и само внедрение, судя по отчетам и исследованиям.

Например, в начале 2025 года вышел обзор рынка Urban AI, подготовленный экспертами из ThoughtLab, Deloitte и NVIDIA: AI-powered Cities of the Future. В основе документа — опрос чиновников и сотрудников департаментов 250 городов разного размера и из разных стран.

Ответы демонстрируют стремительный рост интереса к AI как к инструменту управления, причем, искусственный интеллект воспринимается как часть инфраструктуры, подобная электричеству или водоснабжению. Уже сейчас более половины опрошенных городов применяют AI выборочно или широко, и в ближайшие три года собираются инвестировать существенные суммы в развитие этих инструментов.

Наиболее заметные сферы применения AI связаны с повышением эффективности существующих городских инфраструктур. В системах безопасности используются алгоритмы анализа видео, которые позволяют оперативно выявлять риски, прогнозировать очаги преступности и координировать работу экстренных служб.

В области здравоохранения AI отслеживает эпидемиологические тренды и анализирует факторы риска. В транспорте городские службы используют AI для оптимизации трафика, управления парковками, маршрутами общественного транспорта. В цифровых сервисах для жителей трудятся чат-боты, отвечающие на вопросы и помогающие взаимодействовать с бюрократией.

Интересно, что освоение GenAI — генеративных моделей, таких как ChatGPT, — идет чуть ли не быстрее, чем внедрение более традиционных инструментов. Искусственный интеллект предыдущего поколения был нацелен на анализ данных, а для этого требуется отдельная инфраструктура и усилия программистов. Генеративные модели легче использовать, и они способны не только анализировать данные, но и строить сценарии будущего, давать рекомендации и формулировать политические решения. AI становится не просто помощником, а активным участником городского управления.

#город #политика

Некоторые данные из исследования AI-powered cities of the future (Deloitte, ServiceNow, Nvidia, ThoughtLab)

#город #политика

На картинках: Ribambelle restaurant, Poison Drop, F76 apartment, ALEDO booth

Между тем, моим добрым друзьям из da bureau, с которыми мы уже два раза сделали курс по проектированию ресторанов в Софт Культуре — нужны еще сотрудники!

Команда da bureau большая, интересная и с проектами в самых разных странах: рестораны, бутики, частные интерьеры — всегда очень яркие и насыщенные.

Будь я архитектором, я обязательно попросился бы к ним на работу, но меня не взяли бы: воображение не такое раскованное!

Подробности — в канале бюро.

✍️ Pro письмо: архитектор, текст, AI

О чем этот курс? О том, как сегодня работать с текстом. Искусственный интеллект уже стал частью повседневной практики, но писать осмысленно и профессионально всё еще важно. А может, именно сейчас — еще важнее! В курсе мы учимся использовать AI не в качестве замены собственной воли и мысли, а для уточнения и развития того, что мы хотим сказать. Можно ли писать с AI быстрее и больше? Да, можно. Но идея в другом: писать логичнее и управлять процессом.

Почему это важно? В нашей культуре навыки письма часто окружают особой аурой: это талант, природная склонность, особое искусство. При этом, каждый человек, по крайней мере, в сфере проектирования, производит тонны текстов, даже не замечая: от чата с подрядчиком до презентации проекта, от КП до манифеста. На каждом этапе это можно делать лучше или хуже. Почему бы не делать это лучше? Это не требует гениальности, это требует четкости и ясности в подходе.

Чему мы научимся? Выстраивать текст как проект: идти от идеи к материалу, от материала — к структуре, от структуры — к стилю. И как все это делать с помощью AI, который на разных этапах работы выступает в качестве инструмента поиска, генерации идей, редактора, просто собеседника. Курс поможет писать пояснительные записки, статьи, блоги и манифесты яснее, сильнее и увереннее — с человеческой интонацией и продуманной структурой.

Подробная программа: https://www.facultative.archi/facultative/Pro-AI-151ae1f9248680d4bf01e3b2f723bf28

Записаться на курс можно здесь: https://forms.gle/cNSqWBi8yMWEPvrF9

#курс #pro_письмо

🤔 Архитектура и новый смысл жизни

О чем этот курс? О том, что архитектура — это не только производство зданий, но и производство знаний: вопросов и ответов. Полезно ли отличать романику от готики, а деконструктивистский период Захи от параметрицистского? Может быть. Но еще важнее исследовать архитектуру как разговор о культуре и философии, который зафиксирован в пространстве и материалах. Архитектура рассказывает нам о человеке, вселенной, жизни и смерти. Но надо уметь прочитать или услышать этот рассказ.

Почему это важно? Во-первых, так интереснее. Вокруг нас — дома, дома, дома. И в каждом — какой-то интересный рассказ. Во-вторых, даже если в брифе клиента ничего философского нет, то это не значит, что ваш проект не участвует в этом разговоре. Адольф Лоос был не прав: не только надгробия и памятники следует считать искусством (впрочем, он и сам так не считал). Или: не только архитектура как искусство может быть чем-то важным. Частный интерьер, кафе и ресторан, офис — везде есть место для смысла жизни.

Чему мы научимся? Идея курса: развивать способность видеть в архитектуре больше, чем функцию и «стиль». Каждое занятие — это несколько интересных дискуссий вокруг объектов, несколько текстов, теорий и упражнений. Будем обсуждать феноменологию, герменевтику, иконологию, и более простые вещи тоже. Будем учиться анализировать здания через культурные, философские, художественные контексты, задавать точные вопросы и находить неожиданные связи.

Подробная программа: https://www.facultative.archi/facultative/67b85e3a6f5b4e8bb9a2ab27ea3ad532

Ссылка на TimePad: https://facultativearchi.timepad.ru/event/3281749/

#курс #смысл_жизни

Понедельник — правильный день, чтобы напомнить про два курса, которые начинаются в Facultative через месяц, в 20-х числах мая.

#смысл_жизни #pro_письмо #курс

#три_вопроса

Книги, которые рекомендует Виктория Дауэ:

1) Гарсиа Энтони, Лайдон Майк. Тактический урбанизм. Москва: Strelka Press, 2019 (множество разных версий этого материала можно найти на сайте: https://tacticalurbanismguide.com/guides/)

2) Рэй Ольденбург. Третье место. Кафе, кофейни, книжные магазины, бары, салоны красоты и другие места «тусовок» как фундамент сообщества. Москва: НЛО, 2018

3) Jeroen Beekmans, Joop de Boer. Pop-Up City: City-making In a Fluid World. Laurence King Publishing, 2014

4) Шарон Зукин. Обнаженный город. Смерть и жизнь аутентичных городских пространств. Москва: Изд-во Института Гайдара, 2019

#три_вопроса преподавателям курса «Тактический урбанизм: активация городских пространств» на образовательной платформе STEMPS, отвечала Виктория Дауэ, автор курса и ведущий архитектор CM International.

О чем курс?

Курс, в первую очередь, про временные решения в урбанизме, про поп-ап проекты.

Pop-up — это история про эффективное использование времени и творческое освоение пространства. С помощью таких проектов можно «обкатывать» будущую легенду места, раскрывать потенциал территории, тестировать функциональную и событийную программы, а также корректировать концепцию в реальном времени.

Основной продукт такого проекта — активация территории, создание гибкого и адаптивного пространства, способного быстро меняться в зависимости от потребностей города.

Pop-up проект нужен тем, кто хочет сделать ребрендинг территории, привнести новые смыслы, решить текущие проблемы среды. Обычно процесс преобразования таких территорий долгий. Чтобы эффективно воспользоваться самым ценным ресурсом, создаются поп-ап проекты.

Курс задуман таким образом, что учащиеся смогут охватить все части формирования поп-ап проекта — от большой идеи и архитектурных решений до коммуникации с пользователями. Это позволит слушателям на практике применять знания для программирования территорий не только с точки зрения проектирования архитектурного, но и социокультурного.

Что в этом интересного?

Как из маргинального пространства сделать популярную точку притяжения города? Как проекту стать стартовой точкой джентрификации района? Как запустить пространственный, смысловой и социальный ребрендинг территории?

Город, как и общество, постоянно развиваются. Мега-проекты, реновации заполнили крупные города: зачастую такие территории во время строительства изолированы.

Что я имею в виду: стройка выключает территорию из ткани города на какой-то обычно длительный период, в то время как поп-ап проекты ведут на территорию людей и помогают ей сформировать будущий облик, а пока он создается — продолжать оставаться в новостной ленте и, что не менее важно, зарабатывать на трафике. Ведь своя качественная аудитория — главная ценность любой территории или проекта. Где-то нужно немного поработать с уже существующими местными жителями и арендаторами, где-то — привести аудиторию потенциальных арендаторов и сформировать сообщество, а где-то — заново собрать портрет желаемой ЦА.

Мультифункциональность, адаптивность — именно такие качества могут позволить подстроиться под ревущий темп города и его развитие. И это главные принципы проектирования поп-ап проекта.

Например?

Со слушателями мы планируем разобрать как можно больше городских типологий — так по итогу курса получится набор проектов активаций территорий разных институций. Каждый проект — со своими миссией и функцией.

Мы рассмотрим в том числе «проблемные» городские территории: браунфилды и реновируемые, с маргинальностью или нелюдимостью, с застоем коммерческого фронта, и даже самые спорные — на каждой из них можно и нужно тестировать гипотезы.
Ведь запуск временных активностей позволяет проверить, как территория будет работать в будущем.

Этот курс основан на нашем рабочем кейсе «19:01 на Кристалле» — поп-ап активации районообразующего бывшего ЛВЗ «Кристалл» в Лефортово. Подобных примеров множество по всему миру, и мы будем рассматривать их на курсе, разбирая подробно методологию. Но ещё не объятых территорий гораздо больше, особенно в регионах. Кажется, в этом случае поп-ап — чуть ли не основной способ подойти к редевелопменту.

#три_вопроса

Главный кейс курса «Тактический урбанизм: активация городских пространств» — пространство «19:01 на Кристалле»

Одна статья из книги: The Eight Pillars of American Cultural Policy — обзор «восьми опор» американской культурной политики, который помогает понять, как культура встроена в государственные и городские стратегии в США.

Авторы выделяют: грантовую поддержку искусства, развитие публичного искусства, проведение фестивалей, создание культурных учреждений, поддержку художественного образования, работу в области разнообразия и инклюзии, креативный плейсмейкинг, концепцию креативной экономики.

#чтение #практика

В исследовании The Making of a Music City: Catalysts, Approaches, Benefits and Challenges of Enactment автор анализирует, как музыкальная сцена помогает устойчивому развитию города. Музыка здесь рассматривается не только как форма досуга, но как способ укрепления локальной идентичности и стимулирования экономики. Опыт нескольких мегаполисов показывает, что создание «музыкальных городов» требует координации между культурной политикой, городской инфраструктурой и сообществами артистов. В то же время автор предупреждает о рисках коммерциализации культурных практик.

В тексте Heritage as a Way to Interpret and Inhabit the Territory авторы предлагают пересмотреть традиционные подходы к культурному наследию. Вместо охраны объектов ради их сохранения авторы предлагают видеть в наследии способ интерпретации территории — практику, через которую жители осмысляют своё прошлое и строят отношения с пространством настоящего. Такое понимание наследия требует вовлечения локальных сообществ, также признания, что существует множество слоёв памяти, которые нужно сохранять, а не только одна версия.

В статье A Feral Commons: Methodologies for Commissioning Sustainable Public Art куратор Тайрон Бастьен исследует конфликт между паблик-артом и окружающей средой. Его концепция ‘feral commons’ («дикие сообщества») предполагает создание пространств, которые развиваются вне строгого контроля, через спонтанные процессы, с уважением к местной природа. Надо оставить традиционные монументальные формы искусства в общественном пространстве в прошлом, а заниматься таким искусством, которое поддерживает биоразнообразие, учитывает климатические условия, стимулирует вовлеченность аудитории.

При всей методологической разрозненности книга остаётся ценным практическим ресурсом. Она предлагает не универсальные модели, а набор идей, подходов и примеров, которые могут быть адаптированы под конкретные условия.

В любом случае, работа с культурным планированием, предложенная в книге, меняет само восприятие города: он предстает не как совокупность зданий и инфраструктур, а как живой процесс производства значений, отношений и воспоминаний. Такой взгляд требует внимательности к нематериальным слоям городской жизни — к чувствам принадлежности, к неформальным практикам использования пространства, к историям, которые продолжают формировать городской ландшафт наряду с его физической структурой.

#чтение #практика

Культура уже давно рассматривается как один из инструментов городской политики, как способ создавать пространство для новых форм взаимодействия. Именно такую перспективу предлагает недавно вышедший сборник, пополнение в известной серии — The Routledge Handbook of Urban Cultural Planning.

Книга предлагает не столько теоретическую модель, сколько обзор практики: от планирования работы культурных учреждений до анализа роли искусства в устойчивом развитии. Академические исследования, полевые кейсы, рефлексия — вместе почти 40 статей сборника создают многослойную карту современного культурного урбанизма.

Статьи разбиты на семь тематических блоков: доступность культуры и искусства; интеграция культурных стратегий в городское планирование; связь творческих индустрий с глобальным туризмом; финансирование искусства; развитие общественных пространств и учреждений культуры; работа с наследием; культура и климатические изменения. В каждом блоке — тексты от разных авторов, посвященные отдельным темам, ситуациям, инструментам, кейсам.

Вот несколько примеров. Авторы статьи The Importance of Storytelling to the Individual, the Community, and Its Implications for Public Mental Health рассматривают сторителлинг как инструмент не только для передачи памяти и опыта от поколения к поколению, от соседа к соседу. Они уверены, что рассказывание историй помогает восстановлению психического здоровья в сообществах, которые пережили травму или сталкиваются с трудностями. Личные и коллективные истории людей помогают им вернуть себе привязанность к месту, интерес и уважение к себе и к соседям, открывают возможности для участия в его преобразовании.

Тема статьи Identity and Place Attachment in Cultural Planning похожа — развитие эмоциональных связей между людьми и пространствами с помощью культуры. Идентичность, по мнению автора, формируется через конкретный опыт проживания места, его истории и образов. Укрепление привязанности к месту становится одной из задач для культурных стратегий, в которых внимание направляется на нематериальные слои пространства — память, ритуалы, ассоциации, которые связывают жителей с их окружением.

#чтение #практика

1) Обложка книги The Routledge Handbook of Urban Cultural Planning;

2) Поскольку в книге почти нет картинок, то вот карикатуры к некоторым темам: «музыкального города», культурной партиципации, локального сторителлинга и дикого урбанизма.

#критика #чтение

Диалог между виллой Савой и Villa Dall’Ava строится буквально по каждому из «пяти пунктов новой архитектуры» Ле Корбюзье.

Например, опоры в вилле Савой — тонкие и регулярные, поднимающие как будто невесомый объем на высоте. У Колхаса — целый лес колонн, хаотично стоящий под разными наклонами, как будто здание придавило их к земле. У Корбюзье — логика свободного плана, освобожденного от несущих стен. У Колхаса — раздробленная планировка двух почти независимых объемов (часть родителей и часть дочери), объединенных только общей платформой крыши.

Свободный фасад у Ле Корбюзье — геометрическая логика параллелепипеда и непрерывность ленточных окон. У Колхаса фасад теряет однозначность: окна прерываются стенами, отражаются в зеркалах, дробятся, деформируются, превращаясь в последовательность оптических эффектов. Ленточные окна в вилле Савой были символом идеи рационального освещения пространства. В Villa Dall’Ava окна — элементы игры: они прерываются, дублируются отражениями.

И, наконец, идея сада на крыше. Ле Корбюзье считал, что это полезно и для природы, и для человека. Природа получает сколько-то зелени, которую отнял человек, построив дом, а человек получает солнце и свежий воздух. У Колхаса крыша превращается в бассейн, ориентированный в сторону Эйфелевой башни — скоре символический жест, который придает небольшой даче качество роскошной виллы.

Самое радикальное переосмысление касается главной идеи Ле Корбюзье — promenade architecturale, архитектурной прогулки. Это путь по зданию, который организует восприятие пространства: двигаясь по лестницам и рампам, человек постепенно открывает для себя внутреннюю организацию дома, считывая её через смену перспектив в интерьере и видов из окон. Прогулка связывает слои пространства и поддерживает целостность архитектурного замысла.

У Колхаса прогулка — promenade programmatique, мы следуем не за видами, а за тем, как развивается программа, как устроены сценарии жизни обитателей. Родители и дочь имеют свои независимые траектории передвижения по дому, и архитектура фиксирует эту двойственность.

Переосмысление наследия Ле Корбюзье у Колхаса — это не пародия. Колхас показывает, что за 50 лет модернистские идеи превратились из функциональных решений, из догматики — в культурный код, доступный для игры, переосмысления и цитирования. При этом, сама по себе Villa Dall’Ava воспринимается именно как монтаж пространств, движений и событий. Каждое помещение предлагает отдельный опыт, каждая траектория создает свою версию дома.

Работа с материалами и деталями усиливает этот эффект. Где-то используется местный камень, а где-то — материалы, которые демонстративно вырывают здание из контекста. Бетонные пилоны, поддерживающие здание и бассейн, не считываются целиком, а то исчезают за мебелью, то внезапно оказываются в поле зрения. В проекте Villa Dall’Ava, как в параноидально-критическом методе Дали, который Колхас использовал в «Нью-Йорке вне себя», каждая вещь может иметь несколько истолкований.

#критика #проект

По установившейся традиции раз в две недели воскресные и вторничные посты связаны одной темой. Сначала разбираем критический текст, а потом — проект, который как-то связан с текстом. В воскресенье обсуждался «Нью-Йорк вне себя», а сегодня посмотрим на один из проектов Колхаса приблизительно этого же периода: Villa Dall’Ava.

Когда в середине 1970-х Рем Колхас работал над исследованием Манхэттена, то он искал инструменты, которые помогли бы ему рассматривать архитектуру как пространство незапланированных пересечений и коллективных иллюзий. Книга «Нью-Йорк вне себя» построена на методе монтажа: автор собирает противоречивые фрагменты в единое, но нестабильное целое.

Идеология «манхэттенизма» хорошо заметна в будущем в крупномасштабных проектах OMA, в которых сталкиваются разные функциональные программы, возникают неожиданные, парадоксальные формы. Но в начале своего профессионального пути Колхас спроектировал несколько небольших объектов — частных домов. Можно ли в них увидеть дух «безумного Нью-Йорка» и действие параноидально-критического метода?

Villa Dall’Ava в пригороде Парижа была построена в 1984–1991 годах. Частный заказчик обратился к Колхасу с просьбой спроектировать жилой дом, но сделать что-то выдающееся. В брифе содержались такие требования: использовать много стекла, объединить в небольшом доме две квартиры — для родителей и дочери, а также разместить на крыше бассейн с видом на Эйфелеву башню. В остальном Колхасу предлагалось реализовать свои самые смелые архитектурные мечты.

Примерно за 50 лет до этого с похожим амбициозным предложением обратились к Ле Корбюзье заказчики виллы Савой. Колхас решил вступить в диалог с классиком модернизма. В середине 1970-х, когда Колхас был в США, Ле Корбюзье всякими разными способами интерпретировали архитекторы «нью-йоркской пятерки» — Айзенман, Грейвс, Хейдук, Майер и Гватми. Следуя их примеру, вместо цитирования Колхас предложил критическое переосмысление Корбюзье.

#критика #проект

Villa dall'Ava, OMA (1984–91)

#критика #проект

Пора напомнить о курсах, которые начинаются в середине мая. Ведь до 15 апреля на них еще действует скидка EARLYBIRD!

🤔Архитектура и новый смысл жизни (с 21 мая, по средам, 19:00–22:00) 

В мире, в котором искусственный интеллект уже услужливо подсказывает нам готовые ответы на любой вопрос — именно искусство вопрошания становится самым востребованным. Этот курс — о том, как архитектура помогает людям не только строить «четыре стены и крышу», но и задавать вопросы о жизни, смерти, добре и зле, любви и ненависти.

Здесь мы не будем разбирать архитектуру по стилям и эпохам. Вместо этого — посмотрим на здания как на тексты и загадки, на вечные сюжеты, переклички с философией, литературой, искусством. Мы будем учиться смотреться в пространство как в зеркало, в котором отражается и хорошее и плохое, где есть подсказки и вдохновения.

Курс открыт для всех: архитекторов, студентов, исследователей, любопытных гуманитариев. Специальной подготовки не требуется — только желание думать, видеть и удивляться.

Более подробно о программе можно прочитать на сайте. А купить билет можно на TimePad.

✍️Pro письмо: архитектор, текст, AI (с 25 мая, по воскресеньям, 12:00–15:00)

В мире, в котором искусственный интеллект — ну а что вы хотели, другой глобус? это тот же самый мир — становятся рутинным рабочим инструментом, умение писать ясно и осмысленно уже перестает быть особой доблестью или талантом. Написать ясный текст для пояснительной записки, блога, статьи — во многом, это уже вопрос технологии и методологии.

Этот курс объединяет две темы: метод письма и работу с AI. Мы учимся строить тексты так же внимательно, как строят здания: от замысла и структуры — к стилю и голосу, от выбора жанра и понимания аудитории до построения аргументации и поиска своей интонации. Вместе с коллегами, текстами, вопросами и экспериментами — шаг за шагом.

И исследуем, как работать с AI не для получения готовых ответов, а для уточнения мыслей, поиска новых ходов, создания продуманных структур.

Подробную программу смотрите на сайте. А записаться на курс можно с помощью этой формы.

#курс #смысл_жизни #pro_письмо

Этот комикс изображает идеальный образовательный процесс — узнать, обсудить, записать, поделиться :)

Два курса Facultative, которые позволяют это сделать — начинаются в мае!

🤔 «Архитектура и новый смысл жизни» (с 21 мая)

✍️ «Pro письмо: архитектор, текст, AI» (с 25 мая)

#курс #смысл_жизни #pro_письмо

Рем Колхас.
Нью-Йорк вне себя: ретроактивный манифест Манхэттена / пер. с англ.: Анастасия Смирнова. Москва: Strelka Press, 2013

Глава: «Как совершенство может быть… Создание Рокфеллеровского центра»

#критика #чтение

Рассказывая про Рокфеллер-центр, Колхас начинает с постановки задачи: он обозначает этот проект как первый пример воплощения «идеального Манхэттена» — города, достигшего «предела перегрузки», где плотность застройки соединяется со стремлением к свету, воздуху и открытости. Этот парадокс — «максимум плотности при максимуме свободного пространства» — становится драматургической пружиной всей главы.

Сперва Колхас рассказывает о первоначальном проекте оперного театра как о неудачной попытке архитектуры с традиционным мышлением встроиться в новую городскую среду. Это первая узловая точка: крушение старых архитектурных идеалов на Манхэттене.

Следующим шагом Колхас описывает, как инициатива переходит к Рокфеллеру и его окружению. Здесь меняется логика проектирования: исчезает идея монументального общественного здания, возникает проект коммерческой застройки, но монументальность как будто «прилипает» к нему. Развитие проекта связано с интерпретацией и ре-интерпретацией этих идей, совмещения их с требованиями закона и бизнеса.

Кроме самого здания Колхас анализирует работу «Объединённых архитекторов» — бюро, которое было составлено из сотрудников многих других бюро ради реализации этого мегапроекта. Он показывает их офис как лабораторию и как штаб большой операции. Коллективная работа превращается в способ уточнения и воплощения манхэттенистского архетипа. Он описывает, как процесс проектирования становится процессом отсрочек, вариаций, тестирования возможностей.

Параллельно Колхас использует центр, чтобы проиллюстрировать идеи «манхэттенизма»: «лоботомия» — независимость внутренного мира здания от фасада, «схизма» — сосуществование самых противоречивых функциональных программ в одном здании, «перегрузка» — максимальная концентрация архитектурных событий в одном месте. Колхас стремится подчеркнуть парадоксы: коллективность — вместо авторства, идеализм — рожденный прагматизмом, свобода — возникшая на основе жесткого экономического расчета.

В финале Колхас приходит к выводу: Рокфеллер-центр — это тело, собранное из множества отвергнутых возможностей. Его архитектура — не единство, а многослойная структура, археология несовместимых идеологий, соединённых монтажом:

«Рокфеллеровский центр = Парижская школа изящных искусств + “Страна грез” + электронное будущее + воссозданное прошлое + европейское будущее. “Максимум перегрузки” в сочетании с “максимумом света и пространства”, “настолько прекрасный, насколько это возможно с учетом необходимости извлечения максимальной прибыли”… Рокфеллеровский центр — это исполнение обещания Манхэттена. Все противоречия разрешены. С этого момента метрополис идеален».

В этой истории рождается особая форма архитектурного мышления, которая привлекает Колхаса. Архитектор — это не тот, кто проектирует порядок, а тот, кто собирает и формирует пространство из разрозненных воображений. «Нью-Йорк вне себя» становится одной из первых попыток Колхаса сформулировать эту позицию. В дальнейшем она будет развита в архитектурной практике OMA — о чем мы поговорим во вторник.

#критика #чтение

В прошлом посте, который был посвящен исследованию Рокфеллер-центра, был упомянут канонический текст Рема Колхаса — «Нью-Йорк вне себя», Delirious New York: A Retroactive Manifesto for Manhattan (полный текст на английском есть на Monoskop).

Почему бы не обратиться к этому произведению в нашей воскресной рубрике о текстах?

Книга вышла в 1978 году. Рем Колхас, которому тогда было около 30 лет, закончив школу Архитектурной ассоциации, переехал в Нью-Йорк по гранту Корнеллского университета. Тогда он начал собирать материалы по истории города — архивные материалы, биографии архитекторов, и даже старые открытки. Из этого материала возникает и книга.

В «Нью-Йорке вне себя» Колхас описывает развитие Манхэттена от основания Нового Амстердама до строительства штаб-квартиры ООН. Структура написанной им книги сама напоминает структуру Манхэттена: это небольшие главки-кварталы, собранные в несколько крупных «районов» (и Рокфеллер-центр — один из них). Повествование работает по принципу монтаж, а не рассуждения: каждая глава — отдельная сцена, следующая — не всегда связана с ней напрямую, но только в сумме они создают целостную картину.

Таким образом Нью-Йорк — не только через материал, но и через устройство текста — раскрывается перед нами. Это город, который возник не в результате планомерной градостроительной политики, а как произведение коллективного бессознательного. Это произведение можно прочитать через отдельные здания, планы, события. Каждый архитектурный элемент — это фрагмент языка, повествования, которое никогда не было полностью осознано теми, кто его создал. Это и есть делирий (который вынесен в заголовок книги) — состояние сознания, которое сопровождается галлюцинациями, иллюзиями, бредом.

Инструментарий, который лежит в основе книги, связан с параноидально-критическим методом Сальвадора Дали. Паранойя заставляет человека во всем подозревать скрытый смысл, искать связи между явлениями. Это отношение к реальности становится критическим инструментом, способом исследования и анализа города. Если сам город оказывается отчасти произведением неожиданных связей и алогичных совпадений, то исследовать его нужно тоже алогичными, иррациональными методами.

На метод Колхаса повлияли и постструктуралистские идеи Ролана Барта. Его исследование повести Бальзака «S/Z» выходит как раз в 1970 году (мы упоминали его здесь). В этой работе Барт разделяет текст литературного произведения на небольшие смысловые фрагменты, и каждый фрагмент он анализирует через пять смысловых кодов. Таким образом, смысл всего текста — это результат наложений и перемножений отдельных событий внутри этой матрицы.

Идея «ретроактивности» проходит через весь текст. Колхас утверждает, что смысл архитектурных форм Манхэттена возникает не в момент их создания, а задним числом, через прочтение их как частей целого. Это позволяет интерпретировать спонтанную городскую ткань как результат проекта, которого никогда не существовало. Как если бы кто-то заранее написал утопический манифест города, только на самом деле Колхас восстанавливает тезисы этого манифеста задним числом.

Комментируя книгу, Колхас подчеркивал, что он написал ее не только как исследование города. Он хотел показать, что определенный тип архитектора, которым он хотел бы стать и сам — уже существовал в прошлом. Как начинающий практик, он хотел таким образом обозначить пространство для своей будущей работы. Так что манифест Манхэттена становился и манифестом OMA.

#критика #чтение

1–2) Обложки первых изданий на английском и русском языках;

3) Рем Колхас на презентации проекта административного центра в Гааге (1986);

4) Рэймонд Худ, проект Tower City (1926);

5–6) Рэймонд Худ, проект City Under a Single Roof (1929);

7) Бенджамин Моррис, проект Метрополитен-опера (1929);

8) Визуализация плазы Рокфеллер-центра (1932);

9) Диего Ривера за работой над росписью в Рокфеллер-центре;

10) Welfare Palace Hotel, один из спекулятивных проектов Колхаса, которые завершали книгу.

#критика #чтение