В тот момент над их головами раскололось небо.
Эндрю целовал неистово, словно желал вытянуть из лживых губ Нила все тайны мироздания. В ход шли зубы, нещадно кусаясь, вгрызаясь; в ход шёл язык, трепетно оглаживая и зализывая новые ранки; а затем и губы, подминая под себя чужие. В ход шли руки, цепляющиеся за плечи, за талию, за шею; ноги, крепко обвивающиеся вокруг чужих лодыжек.
Эндрю целовал отчаянно, заканчиваясь на одном лишь Ниле. На его волосах, так легко проскальзывающих сквозь пальцы. На его пульсе, ритмично отбивающем последние мгновения. На его руках, прижимающих всё ближе, ближе и ближе.
Асфальт трещал под их телами, гудя и рокоча. Земля пела, выла, кричала.
Эндрю целовал исступлённо, не выпуская из своих ладоней лицо Нила. И Нил отвечал.
На происходящее — плевать. Земля под ними ещё не разверзлась, затягивая далеко-далеко в свои глубины.
Асфальт трещал, асфальт горел. И Эндрю целовал все с той же яростью, всё с тем же трепетом. Нил плавился под его руками, зажатый между покрывающими мир трещинами.
Страшно не было. Было жарко. Было спокойно.
В тот момент над их головами раскололось небо. Но это неважно, пусть Солнце погаснет, а планета сотрётся в пыль — мир Эндрю находился в его руках, на его губах.
Когда небо упало на землю, а от Солнца остались лишь дотлевающие угольки, из-под руин показалась угасающая надежда.