Мужчины нежно смотрели друг на друга, вальсируя в пустой комнате. Шаги и счет графа для сохранения такта гулко отдавались эхом от стен. Николай довольно улыбался, его сердце трепетно билось, находя в привычном лике хмурого Александра все больше и больше прекрасного — приподнятые уголки губ, отцовская строгость во взгляде, перемешанная с нежной любовью. Император чувствовал, как граф все сильнее сжимает его руку и наконец не выдерживает, улыбается.
— А вы стали проворнее, Николай, — с гордостью в голосе произносит Бенкендорф.
— Вашими стараниями, — в знак благодарности кивает Романов.
Ежедневные тренировки в вальсе стали чудесной возможностью быть ближе без подозрений и перешептываний, чем мужчины наслаждались каждый раз. Они могли держать друг друга за руку, заглядывать в глаза, встречать в них расцветающую день за днем любовь.
Николай в блаженстве опускает веки, растворяется в моменте и внезапно перестает слышать чужой стук туфлей в унисон своему. Романов резко останавливается и открывает глаза. Тело пробивает дрожь, горячие слезы застилают взор, а руки опускаются, предательски трясутся. Как давно не стало его графа? Его преданного, хмурого перфекциониста до гроба, который улыбался только в такие моменты, когда не видел никто, кроме самого царя. Эти моменты были интимнее секса и коротких обжиманий посреди рабочего дня, пока рядом не было никого. Как давно царь бросал все средства и время, дабы сохранить самое ценное в своей жизни? Когда он в последний раз держал руку Александра, теплую, сжимающую чужую?
Романов медленно опускается на колени. Громкие всхлипы разносятся по комнате, мужчина надрывается, трясется всем телом. Он ненавидит себя за то, что не смог спасти графа. Будто это было в его силах. Только и сохранял ежедневные тренировки, к которым так ответственно относился Бенкендорф. Постоянно повторял, как это важно для императора. И Николай не прекращал. В дань уважения и памяти о том, кому посвятил всего себя, о том, кто смог открыться только своему императору, который был ближе к Романову, чем все барышни и другие доверенные лица.
Николай утирает горькие слезы, медленно поднимается. Фиксирует руки в заученном положении. Трясущийся голос начинает отсчитывать такт, стук туфель одиноко стучит по полу. Но теперь каждый звук давит на душу. Хочется убежать, вернуть все назад, больше дорожить каждым моментом. Правитель вновь закрывает глаза. Привычное тепло разливается по плечу и руке — местам, куда Александр всегда клал ладони в такие моменты. На лице появляется нервная улыбка. Николай боится открывать глаза, словно разрушит этим свою больную галлюцинацию, или что это было. Плевать.
— А Вы стали проворнее, — слышится вгрызшаяся в память фраза.
Но на этот раз как-то грустно и не так уверенно.
Романов опускает голову, смеется, подмечая, что уже сходит с ума, но лишь сильнее жмурится. Даже если это его первый звоночек, что он сходит с ума, так он хотя бы мог помнить те важные прикосновения, тот самый любимый голос. Забыть графа было еще страшнее, чем смириться с его смертью.
#Пророк@newstarofpoetry #Романдорфы@newstarofpoetry