— чувствую, ты напряглась, — шёпот обжигает чувствительные уши. белые зубы цепляются за серьгу-гвоздик в мочке уха, чуть оттягивая и чему-то тихо усмехаясь. от осаму несло алкоголем и чем-то сладковатым. у достоевской от неё слюни текли и коленки дрожали, особенно сейчас, когда горячая рука дазай крепко сжимала её бедро. её худые пальцы до боли впивались в белую кожу, оставляя красные следы от ногтей, а федора жалась к ней ближе, забыв про короткую юбку, давно засветившую её дорогое белье. — нравится?
достоевская кивнула, едва ли способная сказать хоть что-то. у неё в глазах сверкали искры, а перед глазами летали звёзды, настолько ей было хорошо. горячее тело осаму ощущалось чем-то неестественным, но, чёрт, таким притягательным. она жалась к ней всем телом, как побитый жизнью бездомный щенок к первому попавшемуся человеку, тихо скулила и шёпотом молила об очередном прикосновении. кожа осаму была похожа на мёд — тягучая и липкая, разливалась сладостью на губах и внезапно оседала сахаром на языке, когда федора мокрыми поцелуями изучала её шею. дазай хрипло вздыхала, стягивала в кулак блестящие волосы, пахнущие дорогим парфюмом, и с нескрываемым удовольствием дёргала податливую голову назад, чтобы услышать приглушённые вскрики. за спиной взрывались смехом и музыкой толпы людей, пьяных и не очень, а они зажимались в тёмном углу, совершенно не боясь быть пойманными. в осаму кипел алкоголь, заставляя безрассудно вгрызаться в мягкие губы высокомерной сучки достоевской, так старательно стелившейся под ней сейчас. интересно, поверила бы она в то, что скулила и визжала от рук дазай осаму, узнай об этом в трезвом виде? вряд ли.
— осаму, — мычит и тянется к ней поближе, растеряв всю свою спесь. дазай безжалостно выбила её грубыми поцелуями и руками на заднице, без намёка на стыд задирая ей юбку и сжимая мягкие бёдра. достоевская отчаянно цеплялась за её плечи, сжимая ноги вокруг талии дазай, и царапала кожу длинными ногтями. её надрывный скулёж вызывал кривую ухмылку и невероятно сильное желание запечатлеть это зрелище на камеру. о, дазай пересматривала бы эту запись сотни раз в день, лишь бы и дальше иметь возможность лицезреть федору в таком ничтожном виде. она вглядывалась в раскрасневшееся лицо, на котором застыла невнятная эмоция, и со смешкой сжимала в зубах её дрожащую от неизвестной обиды нижнюю губу. — осаму... осаму, прошу...
— теперь «осаму, прошу», а не «отброс»? — дазай глухо смеётся, утыкаясь в раскрасневшуюся от её же зубов шею федоры, и горячим языком обводит один из своих укусов, срывая ещё один хриплый стон с изгрызанных губ достоевской. её глаза блестят лихорадочно, в них слёзы застаиваются и зрачки пробивают грань радужки от количества весёлых веществ в организме.
— пожалуйста, — хнычет достоевская, хватаясь за руку дазай и пытаясь уговорить ту облегчить узел возбуждения в животе хотя бы немного. осаму всматривается в лихорадочно блестящие в полутьме глаза и с садистским удовольствием воскресает в памяти драгоценные моменты, когда федя, без капли стыда и отвращения, сидела прямиком на грязном полу, дрожащими руками пытаясь открыть пакетик. не пьёт, но развлекается чем-то поинтереснее, надо же. она смеётся, смотря на её попытки получить желаемое, и с пьяным интересом проводит пальцами по внутренней стороне бедра, заставляя достоевскую вздрогнуть и громко застонать что-то нечленораздельное. по щекам у неё растеклась тушь вперемешку со слезами, а дорогая красная помада размазана по подбородку – дазай наслаждается своей работой, считая, что добавила бы в эту чудесную картину разбитый вид и ненависть в глазах, а не комичное для федоры достоевской отчаянное вожделение. — дазай...
— готова ебаться с отбросом, дост-чан? — она теряет смешок в её окровавленных губах. и себя в её бездонных зрачках. — учти, это непросто.
ㅤ