Спанчбоб и Эйзенштейн.
Есть такие произведения мировой культуры, в которых можно найти ответы на более-менее все вопросы мироздания. Одно из таких — анимационный сериал «Губка Боб Квадратные Штаны». Но сейчас немного не о нем, а об одной его составляющей.
Важнейший комический прием, используемый в сериале (особенно в первых сезонах) — резкое укрупнение, план-деталь, показывающий нам несколько иные свойства привычного объекта: то физиологичеки-неприглядные детали (ниоткуда возникшие волосы на лапках Патрика, грязные ногти у Губки Боба, протухшие крабсбургеры), то фотографические вставки (то из документалистик/хроники, то постановочные кадры). Всякий раз это сбивает с ног.
И угадайте, кто это придумал? Правильно: Сергей Михайлович Эйзенштейн.
Да, конечно, комическое использование «крупняков» придумали гении «брайтонской школы», чьи работы вроде «Большого глотка» (1901) смотрят киношкольники и киновузовцы в первые дни жизни обучения. А что такое юмор, как не наделение привычных вещей непривычным смыслом, сброс настроек, укрупнение на детали? Эйзен пошел дальше. В «Броненосце» крупные планы вызывают и комический, и смысловой эффект: вот на общем плане судовой священник выглядит обычным попом, а стоит к нему приблизиться, как это уже какой-то чорт с дубинкой в форме крест; нормальный вполне кусок мяса «обрастает» личинками в приближении. Крупный план у Эйзенштейна не обнажает суть вещей, а создает новые их значения, пересобирает (точнее, конструирует) мир на свой лад. И «Губка Боб», щеголяющий синефильскими шутками вперемешку с мудростями жизни, перенял эту эстафетную палочку.