12 апреля 1919 года усадьбы Крестовниковой и Морозовой по Большому Трехсвятительскому переулку от бульварного кольца до Морозовского сада стали лагерем. По ближайшему бульвару его назвали Покровским, но бывало, что заключенные и их родственники считали адресом лагеря Воронцово поле. Закрыли лагерь в декабре 1922 года.
В документальном псевдоочерке
истории лагеря эти без малого четыре года описаны сколько возможно подробно: какие помещения занимал лагерь (некоторые из них сохранились), что было в особняках (лагерь занимал подвалы и пристройки, а этажи - лагерное управление), сколько было заключенных в разное время – несколько месяцев более тысячи (четверть Бутырской тюрьмы), чаще около пятисот (две Новинские). Лагерь, созданный для врагов трудящихся, большую часть своего существования оставался более чем на половину (часто намного более) рабоче-крестьянским. Остальных при прежнем правительстве отнесли бы к мещанскому сословию, журналист же «Известий» называл их контрреволюционной шпаной. Истории заключенных собраны в приложении, которое готовится к публикации.
Положение пролетариата и «шпаны» в лагере бывало ужасным: несколько недель осенью – зимой 1919 года положенный фунт (450 граммов) еды выдавали не каждый день, а печи на кухне и в камерах нечем было топить.
Драме голода и холода предшествовал криминальный триллер. Весной 1919 года покровскому коменданту поручили организовать лагерь поблизости –в Ивановском монастыре. Перспектива организации захватила коменданта, и он предложил оставить его начальником обоих лагерей. План не приняли, а осенью репортер РОСТА, бывший в лагере «под прикрытием» (он же, видимо, писал и для «Известий»), раскрыл преступную организацию, которой покровительствовал масштабно мыслящий комендант. За раскрытием последовал трибунал.
Новый комендант – он в 1905-1907 годах за участие в борьбе за права рабочих был приговорен к каторге и ссылке – отправлял рапорты, из которых и известно о голоде. Чтобы вытребовать еду для заключенных, он втолковывал, что обессилевший пролетариат невозможно отправлять на работу.
Охрана приказы неутратившего добросердечия начальника и члена общества политкаторжан регулярно игнорировала… В конце 1920-х он вернулся в Москву представителем грузинских сельхозкооперативов.
Следующий комендант тоже жаловался на развязность охраны, хотя он демонстрировал заключенным и подчиненным грубую решительность. Охрана, видимо, чувствовала, прячущегося за свирепостью добряка, который тайком снабжал ослабших заключенных молоком. Растроганная Княгиня Голицына записала в воспоминаниях: «всегда молюсь за него».
Еще один комендант в 1918 году реквизировал морозовские особняки, в том числе, вероятно, и в Трехсвятительском. До Покровского лагеря он был комендантом дома «Анархия» и организовывал анархистские черные сотни. Так что содержанием заключенных ведал идейный противник любого государства, В лагере мать порядка учреждена не была, и все короткое его комендантство коменданту-анархисту выговаривали за грязь и неустройство.