Нашла на просторах Пинтереста идеальную иллюстрацию к «Сороке на виселице». К сожалению, ни автор картины, ни её название не указаны, так что позволю себе пофантизировать.

Это был бы «Барсик Великомученик, или Мечтают ли киберпантеры об электрошокере, чтобы отбиваться от синхронных физиков».

(Вообще в планах моих было попросить нейросеть нарисовать иллюстрацию с Барсиком, но Миджорни насупился и утверждает, что в запросе «космонавт душит пантеру с нимбом в готическом соборе» есть что-то оскорбительное или запрещённое).

У Holynose вышла лимитка в коллабе с Чтивом — и называется она «Тираж». Предполагается, что пахнуть должно свеженапечатанной книгой.

🦉

Но парфюмер предполагает, а спрос и потребление располагают. Поэтому благодаря скромному сэмплу выяснилось, что:

— запах создан явно не в угоду «необычности», а для того, чтобы быть носибельным;

— это очень понятный древесный аромат, в нём кедр и эпоксидная смола с лёгкой ноткой — действительно — чернил;

— если уж фантазировать, то это не запах книги, а запах печатного станка, который давно в работе — есть металлическая нотка, есть нотка «папиных инструментов из гаража»;

— но всё это уравновешено всяческой ванилькой в базе, чтобы в итоге пахло, что называется, «приемлемо»;

— похоже на какую-то адаптированную для слабонервных версию Sorcinelli Epicentro.

«Упражнение на доверие», Сьюзен Чой

В стенах Городской академии исполнительских видов искусства происходит ровно то, что случается, когда группе творческих подростков внушают исключительность, — антиХогвартс, напитанный бушующими гормонами драматизм, неиссекающие слёзы взросления. Сара учится на первом курсе факультета Театрального Искусства. Она пишет названия всех предметов с большой буквы, как и настаивают их педагоги, сепарируется от окружающего её мира по принципу «есть уникальные сложные мы, а есть они», но главное — влюбляется. Не первой наивной любовью, которую хочется раз и навсегда, а страшной, разрушительной любовью, которую породили не персонажи, а декорации. Её избранник — Дэвид. Они вместе лежат на холодном кафеле во время Упражнений на доверие, представляют, как их «голени наполняются сознанием» под ажиотированные возгласы учителя — мистера Кингсли, вместе доказывают ему, что они — вовсе не пустое место, а будущие звёзды.

Сара — ненадёжная рассказчица, что нетрудно понять. Сьюзен Чой гипертрофирует этот приём, а читатель терпеливо кивает в ответ: да, что уж там, все подростки — недостоверные свидетели собственных жизней. Не секрет это даже для самой Сары. Она без стеснения признаётся между строк, что запомнила всё «немного иначе». Например, мистер Кингсли никогда не говорил им, что они — пустое место. А трагедия в их с Дэвидом романе родилась на пустом месте, чтобы стать источником вожделенной адреналиновой дрожи. В конце концов, это мистеру Кингсли нужно было понимать, что когда он выключает свет в комнате, полной подростков, и велит им изучать пространство, последствия известны заранее: сначала они исследуют тела друг друга, а потом сделают из этого драму.

Пока Сара с Дэвидом неуклюже пытаются соорудить грандиозный конфликт, который сделает их отношения невозможными, читатель оглядывается на мистера Кингсли через плечо с тягостным беспокойством. Понятное дело, что повествовательнице не до этого, но правда ли учитель говорит своим студентам в комнате с погашенным светом, что в темноте есть «тёплое с округлыми формами, и оно поддаётся, если положить на него руки»? И если так, то не чересчур ли эти даже для театрального кружка?

Ну, конечно, чересчур, но студенты в восторге. Про «такое» они никогда не расскажут своим родителям. Даже если «такое» потихоньку начнёт зреть ядовитым бутоном, даже если игнорировать некоторые странности мистера Кингсли станет почти невозможно. В любом случае, читатель вне собственного желания привязан именно к Саре, поэтому разглядывать происходящее ему придётся через плечо девушки, рыдающей в туалетной кабинке, потому что во время Броуновского движения её застиг апогей тоски по утраченному Эдему.

Всё закончится, когда Сьюзан Чой оборвёт эту часть книги — грубым, резким движением. Выяснится, что всё прочитанное — автобиография Сары, которая уже давно выросла, которую зовут совсем иначе и которая написала не только о себе, но и о десятках других людей, (не)преднамеренно исказив реальность. Вернее, может Сара и правда всё так запомнила. Вот только для её бывшей лучшей подруги, которая даже не попала в книгу полноценно, а оказалась расщеплена на двух второстепенных персонажей, написанное Сарой — плевок в душу. Карен наблюдает за автограф сессией писательницы через витрину и закипает от ярости. То ли её бывшая подруга невероятно глупая, то ли невероятно жестокая. Как бы там ни было, это запускает цепочку событий, которые приведут (к чему бы вы думали?) — новой драме. Просто уже не подростковой, а взрослой драме с отвратительном скандалом в ядре.

Всё, что происходит с персонажами Сьюзан Чой, — упражнение на доверие для читателя. Заполнять пробелы в анамнезе академии искусств придётся с опорой на версию одного из персонажей, но кому из них верить?

Возможно, верить необходимо сразу всем, иначе на этом аттракционе неизбежно укачает. Сара, например, оправдывает себя: «Это не я. Это литература». И действительно — это не она. Но и все остальные — тоже не совсем они, особенно — особенно! — изнутри своего травматичного прошлого.

Возможно, я бы никогда не написала об «Упражнении на доверие» отдельно, но потом узнала, что этот роман — чемпион по количеству антипатий.

(А как по мне, вы мало где ещё найдёте такие же мастерски написанные сцены секса, вызывающие жгучий испанский стыд вперемешку с хохотом)

А вот для такого хвастовства будет целый отдельный пост.

(Обнаружила кстати, что прежде так не делала, даже если на мои статьи приходили положительные отзывы от авторов — обратная связь оставалась закулисной)

К тексту о «Саспыге» я очень долго не могла подступиться, потом планомерно вынесла Нике мозг в процессе написания (она кстати та самая фея, которая позволяет тексту в финале выглядеть не артхаусно в худшем из значений этого слова!). И когда от Карины Шаинян передали комплименты, я была счастлива, как ребёнок, которому разрешили съесть глазурь со всех ромовых баб сразу.

А теперь эта благодарность есть у меня на бумаге. И она меня греет, нежно-нежно.

Микрорепортаж с non/fiction — в пяти кадрах и трёх интровертных женщинах.

🐚

(о степени моей задолбанности можно судить по тому, что я в кроссах и с лицом лица)

Главным своим уловом с весеннего нонфика я похвалюсь чуть позже, а пока что покажу великолепную пятерку, которая отправилась домой в цепких моих саспыжьих лапках

🐈

— Что же за всем этим будет?
— А будет апрель!

Будет апрель (да, я уверена), будет ярмарка, а вместе с ней будут ОНИ — книжные подборки.

Откровенно говоря, история ещё не знает случая, чтобы человек пришёл на Non/fiction без рекомендаций от блогеров и умер, но всякое бывает! Лучше перестраховаться 😒

Для тех, кому достаточно беглого взгляда, я прикреплю картинку со своими рекомендациями (и заготовлю осуждающий взгляд).

Для остальных же — оставлю ссылку на обзор нашей редакции.

Его готовила Ваша покорная слуга и вот эти женщины, которым нет равных:

Ника — моя душа и магистр интересных литературных находок

Дарья — ни много ни мало хозяйка целой книжной империи

Мария — чудесная обозревательница и на минуточку писательница (!)

Майя — несравненная труженица литературного цеха новинок

👉👈

Кайл Чейка о том, как алгоритм способствует вырождению творчества — на примере магазинов Amazon Books.

(Отрывки из книги «Мир-фильтр. Как алгоритмы уплощают культуру»)

«Опасные советские вещи», Александра Архипова, Анна Кирзюк

В детстве не было ничего радостнее, чем поход с бабушкой в Парк Пионеров — прыгать на батутах. Отталкиваться ногами от горячей скрипящей резины, взлетать до самого верха, кувыркаться, а потом — бежать к ближайшей бочке холодного кваса на разлив. Где-то между батутом и продавщицей в синем синтетическом фартучке в горох меня настигала бабушка с искажённым от ужаса лицом. «Ты что, собралась пить квас из бочки?» — спрашивала она так, словно поймала меня на преступлении. «Ты что, не знаешь, что однажды милиционеры такую бочку открыли, а там — разлагающийся труп!». Для усиления эффекта бабушка оглядывала всех, кто услышал это грозное пророчество, и добавляла, что это очень опасно, потому что можно отравиться «трупным ядом» и умереть! Жажду приходилось терпеть до дома и пить уже безопасный квас из бутылки, безо всяких трупов.

В том же возрасте я была знакома уже с целым набором знаковых советских городских легенд: с чёрной машиной, которая ездит по городу и ворует детей, с опасной жевачкой, которую предложит иностранец на улице, а в ней окажется либо лезвие, либо яд, и, конечно, с токсичной китайской пластмассой, игрушка из которой расплавится у ребёнка в руках под воздействием прямых солнечных лучей и отравит его формальдегидом. Любая кукла, особенно купленная в сомнительном ларьке, предварительно подверглась строгой инспекции бабушки, которая в девяти из десяти случаев строго заключала: воняет формальдегидом. Под это определение подходил любой резкий запах, а ритуал избавления от него подразумевал многократное промывание игрушки проточной водой с мылом.

Будучи ярой противницей коммунизма, бабушка не унаследовала от эпохи Советского Союза разве что только параноидальный поиск знаков, которые могли бы оскорбить партию или вождя. Так что с этими абсурдными примерами гиперсемиотизации я столкнулась только будучи взрослой, а в исследовании Александры Архиповой и Анны Кирзюк они сконцентрировались в конгломерат специально развитого типа мышления:

«В июле 1938 на совещании ЦК ВКПП работники хлопчатобумажной промышленности жаловались руководителям партии, что приходится браковать выпускаемую годами до того ткань по причинам идеологической невыдержанности. Перестраховщики через лупу обнаруживали на ней то свастику, то японскую каску, то портрет Николая I».

Стоит ли упоминать, что доносы того времени тоже были трудно отличимы от Кафкианского кошмарного сна:

«Плакаты содержат в себе грубые контрреволюционные извращения: на лице товарища СТАЛИНА (на флаге) конец уса художником изображен в виде какого-то зверка [так в тексте!]. 1939 — донос добровольца»

«Опасные советские вещи» — вопреки ожиданиям книга очень примирительная. Это не исследование, направленное на стигматизацию «тех зашоренных под воздействием пропаганды людей», но доходчивое объяснение, как рождение легенды или мифа помогало сживаться с реальностью: с войной, с цензурой, с диктатурой и воспитанием «идеологически правильных» субъектов.

В некоторой степени объясняет это и конфликт между магическим, наполненным символами мышлением прошлого и отчаянно требующим доказательств мышлением настоящего — своего рода бунт против высматривания вражеских знаков в усах на портрете Сталина.

Впрочем, этот конфликт не спасает наше поколение от того, что мы просто становимся следующей главой этой книги — со своими легендами и поверьями, но с очень знакомой, а может и позаимствованной — классификацией «свои-чужие».

Иллюстрация медленно разрушающегося брака от Нейтана Хилла.

Его роман «Велнесс» начинался так ровно (и даже слегка пресно), что больше всего был похож на самую необязательную к прочтению книгу среди новинок.

И внезапно — слой за слоем — начал обнажать скандальное, пульсирующее от боли ядро кризиса среднего возраста. Сделано это мастерски, так что внутри у читателя, будь он хоть в самом убедительном дзене, начинает нарастать не-вы-но-си-мость бытия.

🙈

Пока книжная редакция @teatr_togo усердно составляет список покупок к Нонфику, я расскажу о том, что мы начитали за прошлую неделю. Еженедельная рубрика, придуманная в этом году — отражение нашего будничного чтения “для себя”, здесь мы не обязательно пишем о новинках книжного рынка и даже не всегда рекомендуем прочитанное, бывает что и поругиваем. И, кажется, именно разноплановость этой рубрики способствует читательскому интересу — вы смотрите наши отчёты очень хорошо (мы заметили!).

На этой неделе разношерстность подборки превысила любые ожидания: тут и хилинг-литература с задорным описанием от Лены Нещерет, и легенда о старце и льве на мелованной бумаге, похваленная Леной Чернышевой, нонфик про отношения врачей и пациентов от Майи, “Уранотипия”, которую зачем-то прочитала Настя, и она ей понравилась, и, наконец, Бен Маркус, экспериментальная книга которого поначалу меня привела в совершенно беспомощное состояние.

Спасибо, что читаете наши отчётики, мы еженедельно боремся с ленью, чтобы быть в сторителлинговом тонусе и одновременно приносить пользу вам. Не забывайте ставить сердечки, подписываться на каналы наших авторов (по ссылке все каналы кликабельные). Нам это приятно!

Поймала себя на том, что про неуклюжий подростковый нарциссизм читать просто обожаю! Никакого испанского стыда не вызвало у меня «Упражнение на доверие», получившее изрядное количество болезненных пинков от тружеников литературного цеха, никакого смущения не вызывает и новый роман Рои Хен «Шум».

Думаю, это чувство, родственное ностальгии. Никогда в другом возрасте ты не был настолько же пресыщен собственной «особенностью» и «ничтожностью» одновременно. Никогда ты не чувствовал такой же полноты и пустоты одновременно, никогда больше ты не был уверен, что понял мир (а мир, скотина, не понял тебя в ответ).

После этой трагической (ну давайте без кавычек!) сцены, Габриэла вспоминает уроки литературы и пытается выделить в возлюбленном черты трагического героя.

Впрочем, обнаруживает их и в себе.

«Измучены безмерными страданиями» — оба. Конечно, это характеристика обоих, когда столько драмы умещается в простом неумении наполнить друг друга достаточным восхищением.

«Уранотипия», Владимир Березин

Несмотря на попадание в шорт-лист «Большой книги», внимания к «Уранотипии» в литературных кругах было предательски мало, что, если честно, добавило ей шарма. Как будто это сокровище можно добыть только в закулисье, заглянув из чистого любопытства (а заглянешь — уже не уйдёшь, не дослушав до конца).

Березин — талантливый рассказчик. Его история многолюдна, калейдоскопична и напитана кровью настоящей литературы — такой, которая возвращает тебя в детство, во времена, когда мощный бабушкин голос зачитывал сказания о походах Синдбада-морехода, а ты (на границе между сном и увлечённым слушанием) грезил об остроклювых птицах, охраняющих долину с алмазами.

Действие романа разворачивается в Палестине в первой половине XIX века. В стержне истории — картографы, которые отправляются на Святую землю. Один из них мечтает запечатлеть Иерусалим с помощью уранотипии (создание изображения на листе, который покрыт солями урана), другой — ищет утраченную любовь (или покаяние). Впрочем, от центральной артерии книги мелкими капиллярами ветвятся легенды, байки и воспоминания персонажей. Над персонажами парят Гамаюн и Алконост, а неназванный Астерий блуждает по лабиринту. Поэтому история, которая начнётся в Яффском порту осенью 183* года, будет продолжаться во всех временах и в самом безвременье.

«Уранотипию» можно увлеченно штудировать в поисках аллюзий на современность, не зря ведь роман рекламируют через «традиции постмодернистического исторического романа» и имя Умберто Эко (сходство с которым и правда трудно не почувствовать). Но можно и стать tabula rasa — благодарным, увлечённым слушателем, что, пожалуй, при первом соприкосновении с романом даже более желательно. Ведь «искусство путешественника не в том, чтобы перемещаться по чужой земле, а в том, чтобы слиться с ней».

А редакция тем временем читала-читала и снова начитала!

Я на этой неделе восхищалась рассказами Подшибякина, и об одном из них — про злосчастное Зекзюлино и двух загадочных пенсионеров — даже буду рассказывать отдельно, потому что это жемчужина геронтофобического хоррора!

💀

Все они погружены в горячие споры о будущем и смертности, но каждый диалог — не более чем упражнение в злословии во время топтания на месте.

Да, как бы то ни было абсурдно, больше всего о свободе и желании вырваться за рамки, в романе рассуждают люди. Но успешно реализует это только Барсик. Потому что опять — сбежал.

Пожалуй, претендент на звание самого «мозгоразъедающего» романа года. Книга в лестном смысле того слова сложная и характерная (даром что характер этот — дурной).

Вот, например, из прекрасного. Как описать все подъезды из «божественных районов» одним ароматом 🐈‍⬛

Не знаю, смогли ли вы удержаться и не отложить всё запланированное в дальний угол, но я — точно нет. Потому что когда Перель озвучивает Подшибякина — это как съесть глазурь от ромовой бабы или с пасхального кулича, как повесить первую игрушку на новогоднюю ёлку, как откусить краешек свежего, горячего хлеба. 💔

Уранотипия, из читательских дневничков 👉👈

В марте я — та часть редакции, которая смотрела галлюцинаторное посмертие Веркина. Теперь, с лёгким головокружением соскребаю остатки рацио со стенок черепной коробки.

А почитать об этом подробнее можно по ссылке 🖼🖼

«Масло», Асако Юзуки

Когда Кадзии Манако осудили по подозрению в убийстве трёх мужчин, — её верных поклонников, — пресса не без удовольствия смаковала все детали судебного процесса. Тон публикаций был надменным, но чаще — ироническим: Манако — женщина средних лет, а весит немного за семьдесят килограмм, что, по мнению современного японца, сопоставимо с дирижаблем. Заголовки пестрят одинаковыми вопросами: в чём секрет обольстительницы? Говорят, она настолько вкусно и талантливо готовила, что мужчины теряли голову. Семьи погибших в ярости, родные Кадзии отмалчиваются. Впрочем, общественность быстро теряет интерес к таким темам, и про Манако вновь вспоминают только когда её дело направляют на повторное слушание.

Написать свежий материал об этом расследовании решается журналистка Рика, мечтающая о повышении в редакции еженедельной газеты. Первая и основная трудность — добиться откровенного разговора с Кадзии. Подсудимая равнодушна к прессе и не высказывает никакого желания поделиться своей версией событий. Лучшая подруга подсказывает Рике, что «эрогенная зона» у Манако всего одна, и по-видимому это — кулинария. Так что остаётся только продемонстрировать интерес к фирменному рецепту биф бургиньон, чтобы Кадзии согласилась на встречу.

Напускная неприступность Манако почти сексуальна. Её уничтожительный взгляд — лучшая наживка для нарцисса. Рика так сильно вовлекается в игру, что не замечает, как для неё становится естественным добиваться внимания и, — что самое важное, — одобрения Кадзии. Она ходит по ресторанам, которые Манако любила посещать, пока была на свободе, готовит по её рецептам и отчитывается о каждом своём шаге.

Эта литературная пара — антипод Клариссы Старлинг и Ганнибала Лектера. Связь между агентом ФБР и маньяком-каннибалом строилась на азарте интеллектуальной дуэли, а в «Масле» в ход идут примитивные манипуляции. Кадзии Манако мизогинна, местами — примитивна, но главное — бесконечно уязвлена своим положением. Рике предстоит пройти по синусоиде, где восхищение сменяется отвращением, а очарование — недоумением.

Кадзии уверена, что есть лишь две вещи, которые не положены женщинам: феминизм и маргарин. Из этого её убеждения рождается название романа — Масло.

Для настоящей гастрономии, а не жалкой пародии, нужно качественное сливочное масло, но оно редко появляется на полках японских магазинов из-за дефицита. Так Рика сначала охотится за ключевым ингредиентом, а позднее, словно по привычке, — за похвалой Манако. Прежде у Кадзии получалось впечатлять лишь мужчин (вынесем за скобки, что иногда для этого требовалась изрядная доля унижения) и упиваться ощущением желанности. Парадигма сменилась, когда в истории появилась первая женщина, проявившая хотя бы подобие интереса. Манако просто не знает, что делать с новообретённой собеседницей — конкурировать, очаровывать, уничтожать?

Асако Юзуки подчёркивает, что в современной Японии женщина сталкивается с постоянным «как будто». Как будто наравне с остальными. Мужчине с лёгкостью прощаются лишние килограммы, в то время как для женщины это не только беда и источник осуждающих взглядов, но даже перспектива возможных проблем с работодателем. Устами Кадзии Манако писательница транслирует неприглядную правду: идеальная женщина на рынке брака в Японии — мёртвая. Женщина, состоящая из «не». Не полная, не слишком худая, не шумная, не глупая, но и не чрезмерно умная, словом — достаточно серая и пресная, чтобы оттенять кого-то.

«Масло» — неторопливый роман. Вязкий, гастрономически сумасшедший, скупой на эмоции, но щедрый на аппетитные ароматы. Он был написан, чтобы сначала изобразить мир, потакающий мужчинам, а затем — найти из него выход. Единственный вопрос, остающийся открытым вплоть до финала, — будет ли этот выход возможен для женщины вроде Манако.

Я наконец-то совладала с потоком мыслей по поводу «Масла»!

Чистосердечно признаюсь, что меня пленит эмоциональная сдержанность японской литературы, потому что непереводимый «надрыв» по Достоевскому рано или поздно вызывает пресыщение. 🥀

Друзья! Я хочу привлечь ваше внимание к краудфандингу издательства «Найди лесоруба»!

🙊

Это амбициозные, крутейшие проекты, а само издательство дарит нам, читателям, редкие книги в потрясающем оформлении. Взгляните, пожалуйста, на их издательские планы в 2025 — возможно, вы захотите поддержать один из этих проектов злотыми (за что книжные музы будут целовать вас в лобик еженочно!)

Также у товарищей-лесорубов есть магазин на Ozone, вдруг вы и не знали, а их чудесные книги можно заказать теперь и так!

Отступая от серьёзного тона: как я покупала «Саспыгу»

История с бумажной книгой у меня случилась эпическая. Перед встречей с друзьями в баре лихорадочно искала книжный в Академическом районе, где нашлось бы две «Саспыги» — тогда только вышедшие из печати. Очень хотелось их показать, подарить, рассказать — вот, смотрите, любимое, волшебное, возьмите пожалуйста, отрываю от души. В одном из магазинов дали положительный ответ — как раз два экземпляра. Когда я пришла, меня встретил растерянный молодой человек, раздражённо ковыряющийся в полках с фантастикой. «Вы представляете, мы не можем найти эту вашу Саспыгу», — пожаловался он. Мне тогда подумалось: лучшей истории у покупки этого романа и быть не может.

🐔

Прочитать материал о «Саспыге» можно по ссылке.

А ещё сегодня на Яндекс.Книгах стала доступна аудиоверсия романа в исполнении Виктории Исаковой.

Книгой месяца в феврале мы с редакцией Театр To Go выбрали «Саспыгу» Карины Шаинян.

Я писала о ней не без страха, с нежным трепетом.

Мне хотелось, чтобы эта статья хотя бы немного отражала тот запредельный мистический опыт, который можно получить, прикоснувшись к роману. Ещё мне, — что не очень честно, — хотелось скрыть своё мрачное безумие, свою кипящую любовь к этой книге, хотелось выглядеть отстранённой, объективной. И, конечно, не вышло.

Вот — иногда и так бывает.

Ожидание. Появление. Чтение. И выясняется, что ты раболепно влюблён.

«Саспыга» меня покорила.

Написала для Театр To Go о втором романе Софьи Асташовой «Любовь моя Ана».

Это триггерная, жёсткая, честная история про борьбу с анорексией, или, как говорит сама писательница, про «борьбу с пустотой за ничто»

Пора создавать свой парфюмерный бренд и придумывать ароматы к прочитанным книгам, скажу я вам! Загорелась этой идеей после Миядзаковского набора от Библиотеки Ароматов, о котором рассказываю во «Всеобщей истории бесчестья».

Вопрос, как бы пах дедушка Камадзи? 🤔

«Сны поездов», Денис Джонсон

Небольшой роман Дениса Джонсона пробирает что опрокинутый стакан забористого виски. Он удивительно лаконичный и вмещает в скромные семьдесят девять страниц восемьдесят лет жизни Роберта Грэйньера.

Главный герой рождается и взрослеет в аграрной Америке, шагающей в эпоху индустриализации: помогает строить Одиннадцатимильный срезной — мост, сокращающий путь через ущелье, — купается в реке после работы, покупает бутылочку тоника хворающей жене, а по ночам слышит, как в двух милях от его дома несётся поезд «Спокан Интернэшнл», разрезая сонную тишину яростным свистом. Эта жизнь — понятная, ржаво-серая, едва тронутая магией смутной ночной тревоги, которую Роберт чувствует кожей, наблюдая за сном дочери.

Страхам Грэйньера суждено сбыться: его семья погибнет в пожаре, он — остаётся на пепелище. До конца своего века Роберт будет отшельником поневоле, построит хижину на обломках былого счастья, станет перевозить людей и их грузы, слушать истории, наблюдать спешные перемены в мире, разгоняющемся как скоростной поезд. Если раньше Грэйньеру казалось, что внушительные стволы деревьев на лесоповалке ограждают его своим гигантизмом от бед внешнего мира, теперь, оставшись в одиночестве, он воспринимает мир магическим враждебным, непредсказуемым, населённым призраками.

Ему является мёртвая жена, он одержим идеей, что его дочь не погибла, а скрылась в лесу, и была воспитана волками. Он слушает истории людей, которых возит из одного пункта в другой, аккумулирует внутри себя чужие судьбы. Роберт — это Харон поневоле, переправляющий персонажей не только из точки А в точку Б, но и из эпохи увядания в эпоху расцвета, в эпоху шумных машин, больших городов, в эпоху, где для самого Грэйньера места уже нет.

На этой неделе я слушала «Население:одна», и выбрала её для нашей постоянной книжной рубрики в Театр To Go. И мне всё очень нравилось — вплоть до самого финала.

Финал же огорчил меня настолько сильно, что всё очарование книги, и так не без труда нажитое, было развеяно пеплом по ветру. Я побурчала что-то на вредном старушачьем и поплелась дочитывать «Саспыгу» (которая, спойлер: великолепна).

А подробнее о том, чем была представлена читательская жизнь нашей редакции на этой неделе можно почитать по ссылке ��

На прошлой неделе я бесстыдно наслаждалась своим первым guilty pleasure в этом году — романом «Упражнение на доверие». И вам, и вам советую, особенно если хочется подростковых страданий volume max., а потом они — хоп! — и не то, чем кажутся, а целый смелый дискуссионный роман об оптиках, через которые мы видим реальность.

https://teatrtogo.ru/2025/02/09/knigi-vybirayut-nas-chto-chitala-redakcziya-3-9-fevralya/

Сегодня была встреча в книжном магазине Пархоменко (куда я добралась вопреки мигрени, потому что кто тут главный, в конце то концов, я или она?)

Говорили про новый роман Софьи Асташовой «Любовь моя Ана». Это был прекрасный, нежный, наполненный книгами, любовью и песнями Гражданской Обороны вечер 💔

Сегодня у Москвичей есть славный повод развиртуализироваться — встретиться в книжном магазине «Пархоменко» и обсудить новый роман Софьи Асташовой «Любовь моя Ана». ☕️

Спустя полтора месяца после горьких новостей вышел наш материал, посвящённый книгам издательства No Kidding Press, которые, как вы уже знаете, закрываются и распродаются.

Когда еще в 2024 году Лена предложила написать о любимых книжках NKP, я захотела выпустить эту подборку как можно скорее — она виделась мне в формате реакции, немедленной обратной связи (как будто это могло что-то изменить). Но теперь кажется, что важнее не реагировать, а просто благодарить.

История с госпитализацией Бротигана в психиатрическую больницу до неприличия романтизирована. Он-де пылкий и страстный подросток тяжело переживал разрыв с первой любовью и на волне ажитации явился в полицейский участок с требованием его арестовать. Стражи порядка только руками развели, и тогда он швырнул камень в окно. Прихоть юного Бротигана пришлось выполнить в связи с этим внезапным актом дебоширства, а судья, присмотревшись к нему, смутился и выписал помимо штрафа направление на психиатрическую экспертизу (у подсудимого была слишком странная манера речи). Так Ричарду диагностировали параноидальную шизофрению и сразу же «пролечили» двенадцатью сеансами электрошоковой терапии. Именно в этой больнице в Орегоне Милош Форман потом снимет «Пролетая над гнездом кукушки».
⠀
Конечно, принято считать, что Бротиган — жертва карательной психиатрии той эпохи, но вот сборник его стихов (первый, между прочим, изданный благодаря крохотному, но амбициозному издательству «Найди лесоруба») недвусмысленно намекает, что в патопсихологии кое-что понимали уже тогда, и уж если не с лечением, то с диагнозом угадали.
⠀
У речи пациентов, страдающих шизофренией, и их творческой продукции в том числе, есть много отличительных черт, но одна — крайне поэтична. Этот стиль можно попытаться сымитировать при определённом уровне насмотренности и богатом клиническом опыте, но создать подобный мыслительный продукт с нуля без шизофренического субстрата — невозможно. (Думаю, каждый год на парах по патопсихологии находится десяток студентов в зале, которые рьяно размахивают ярлыком «он просто творческий», божатся, что смогут воспроизвести паралогическую цепочку в стиле пациента с шизофренией, и каждый раз — ошибаются). Именно ощущение невоспроизводимости и оставляют стихи Бротигана. За каждой новой строчкой даже не трамвай в кустах, а чистое, нефильтрованное нарушение целенаправленности мышления (что не отменяет невероятную красоту его стихов, но добавляет скорбный налёт патологии).

Увидела такую забаву — повторила. Оказался интересный исследовательский процесс, в ходе которого стало ясно только одно: таким парфюмом пользоваться не стоит. Голова заболит.

Написала для Театр To Go о двадцати книжных новинках 2025, которые очень жду.

Бесстыдно любуюсь этой подборкой: она, на мой взгляд, вышла разношерстной, но замечательной. С этой статьей у меня сложились — без видимой на то причины — особые отношения; я вложила в неё много души и тепла.

🌊

https://teatrtogo.ru/2025/01/25/knizhnye-novinki-2025-20-lyubopytnejshih-knig-kotorye-izdateli-obeshhayut-vypustit-v-etom-godu/