Георгий Рерберг:
«Если чувства не воспитаны, толку не будет»
Последняя беседа.
Интервью Ирине Шиловой И Елене Петровской.
---
Г.Рерберг: В последнее время кинематографисты начали снимать и анализировать то, что не следовало бы снимать и анализировать. Это помойка.
И.Шилова: …Вы действительно считаете, что материал может быть безобразен сам по себе?
Г.Р.: Нет, это совсем другая вещь. Я говорю о позиции художника. Способность создавать новое изображение предполагает знание множества приемов разного рода, знание культуры изобразительного искусства, скульптуры, архитектуры. Собственно искусств, в которых были человечность и душа. Для меня именно человечность отношения к любому объекту и есть главный признак упомянутой позиции. Сегодня на выставках современного искусства в залах начала века только и живо человеческое ощущение мира.
Е.Петровская: Но, может быть, кинематографисту важно иметь не живописный опыт, а опыт самого кино?
Г.Р.: Нет. Беда в том, что, ничего не прочтя, ничего не изучив, начинают что-то делать. Без любви к объекту и без знания того, как предшествующие поколения художников овладевали этим объектом, начинают его представлять. Ничего не прочтя, начинают писать собственные рассказы, к примеру. Или не умея рисовать, начинают что-то стряпать на бумаге. В кино же нужно объемный объект подать на плоскости. И, стало быть, связь прямая, школа обязательна. А дальше нужно зацепить и скульптуру, и графику, и многое другое.
Е.П.: По-видимому, дело совсем не в теме, не в материале, а в том, как это сделано.
Г.Р.: Если чувства самого кинематографиста не воспитаны, толку не будет. Тарковский был другим.
И.Ш.: А Вы могли бы, оглядываясь назад, назвать даты, когда в кино начался упадок?
Г.Р.: После «Зеркала» через год я сказал, что грядет упадок. Хотя после этого появлялись отдельные значительные произведения. Но средний уровень резко снизился.
И.Ш.: А не кажется ли Вам, что беда состояла в утрате эмоционального тонуса, в отказе от теплоты, человечности, чувственности кино?
Г.Р.: Начавшись, этот процесс все более усиливался.
И.Ш.: А что же такое герой «Зеркала» – не как персонаж, а как образ?
Г.Р.: Из визуального ряда я его убрал. Даже убрали один кадр, когда Тарковский лежит в постели. В «Зеркале» речь идет о детстве. Андрей снимал про свое детство, Коля Двигубский про свое, я про свое. При всей разности воспоминаний что-то совпадает. Снимали про жизнь, про маму, от которой ушел отец, и какой резонанс это имело в дальнейшем. Мы не формулировали задачи окончательно.
И.Ш.: Искалось, видимо, состояние, определяющее выразительность?
Г.Р.: Это было – воспоминание. Воспоминание, которое выделяет что-то существенное.
Е.П.: Но в самом фильме воспоминание начинает играть совершенно другую роль.
Г.Р.: Если при просмотре фильма у зрителя что-то начинает вибрировать – значит что-то случилось.
Е.П.: Как вы делали эти воспоминания?
Г.Р.: Сценарий имеет мало общего с фильмом. Картина монтировалась трудно. Нужно было подготовить градус напряжения, чтобы включить чужой материал – хронику, к примеру. Иногда это получалось не вполне, как в эпизоде с военруком. В изображении главное – это тень. Если вслушаться в мысль Леонардо: «Красота – это борьба света с мраком», – и сделать ее ключевой, то станет ясно, чту нужно претворять. И в самой истории, и в изображении.
И.Ш.: И при этом остается некая странность, недосказанность, таинственность истории...
Е.П.: Взять, к примеру, сцену встречи матери и незнакомца. Звук работает отдельно, не реалистически. Может быть, это кунштюк, а может быть – ошибка. Звук, его громкость, не меняется от сближенности или отдаленности персонажей. Он существует как бы отдельно от изображения, по другим правилам, присущим ему одному. Это-то как раз и завораживает.
Г.Р.: Мотивировка здесь простая. Героиня переживает, что от нее ушел муж. Поэтому и слышит всё окружающее под влиянием своего состояния.