«Полиция чешского города Пльзень разыскивает неизвестного вандала, который вечером 8 апреля нарисовал свастику на знаменитой скульптуре гигантского розового кролика, пожирающего человека. Символ, которому нет места в цивилизованном обществе, был изображен размером примерно 60×60 см. Правоохранителям не удалось задержать злоумышленника, а учитывая серьезность ситуации и подозрение на уголовное преступление, они вызвали коллег из национальной полиции, которые взяли расследование на себя».

(Не мог пройти мимо этой новости, потому что это мой любимый Кролик. Он имитирует картину Гойи «Сатурн, пожирающий своего сына»)

Поздравьте меня с загробным пополнением моей коллекции гравюр Яна Конупека. Это его иллюстрация к стихотворению про мертвеца, который встает из могилы и похищает возлюбленную. В русском варианте таков сюжет баллады Жуковского «Светлана»:

Простонав, заскрежетал
Страшно он зубами
И на деву засверкал
Грозными очами…

Как видите, влюбленный мертвец (по-чешски umrlec) стучит в окно девичьей светелки, напоминая плакат Моора «Помоги голодающим Поволжья».

Конупек работал над циклом про умрлеца в 1943 году, и наброски чертовски хороши, но мне они уже не достанутся, потому что их заграбастала Моравская галерея.

Подпольный китайский фильм «Утомительные дни и ночи» — полный восторг!

Это непривычный сюжет — агония поколения площади Тяньаньмэнь. Художник Го Чжэньмин снимал поэтов-либертинов, которые в 80-х надеялись разрушить маоизм свободной любовью. Эти безнадежно спившиеся облезлые старики, как и в юности, презирают мораль, ходят нагишом, вместе посещают бордели, и из их мочи, рвоты и спермы все еще растут цветы поэзии.

Дело происходит в полузаброшенном шахтерском городке, все загажено и разрушено, беспросветная нищета, а полуживые вещи — из прошлого века, когда с диктатурой боролись стихами.

Короче говоря, фильм про меня — ведь я тоже принадлежу к поколению площади Тяньаньмэнь.

Несколько лет назад я был на выставке, посвященной исчезнувшим картинам Климта, и за это время две из них чудесным образом нашли. Вот последняя находка — портрет африканского принца. Он сто лет лежал черт знает где и покрылся слоями грязи. Теперь ее расчистили и удостоверились, что это в самом деле Климт.

Печального принца, который ему позировал, привезли в Австрию из Ганы в качестве экспоната живого зверинца.

Сейчас картину восстановили и выставили в Маастрихте, но туда мне лень ехать. Зато я был в Гане!

«Впервые обнаженного мужчину я увидела в морге. Он был высоким, худым и красивым. На пальце его ноги висела табличка с именем — Марио ла Вита».

Это воспоминание Леонор Фини открывает ее большую выставку в Милане — первую за почти сто лет, с 1929 года. Прежде чем встретить труп по фамилии Жизнь, Фини два месяца провела с завязанными глазами и чуть не ослепла.

Все знают ее сюрреалистических сфинксов, но мне они кажутся дурацкими, а вот мужские портреты нравятся, как и сами герои:

1. Никос Папатакис, снявший фильм «Бездны» по Жану Жене
2. Автор роскошного романа «Портрет англичанина в запечатанном замке» Андре Пьейр де Мандьярг, которого переводил Вася Кондратьев
3. Писатель Константин Еленский, друг Гомбровича.

Бонус: одна из последних картин Фини «Кто там?» (1991): перед напуганной старухой стоит невидимый Марио ла Вита.

Редкий случай в моей жизни, когда на пути возникла моральная дилемма.

Дело в том, что возле моего дома поселилась куница. Она весьма миловидна, и я с ней заочно подружился. Но, как известно, куницы испытывают неудержимое влечение к автомобилям, причем не только бегают по ним, оставляя повсюду следы, но и перегрызают провода и даже, говорят, выхлопные трубы.

И вот, вернувшись из очередных странствий, я обнаружил возле дома увесистую ловушку. Первым делом я решил выйти ночью и выбросить ее к чертям, но потом испугался, что этот акт приведет к конфликту с соседями и каким-нибудь диким обвинениям. Веган во мне вступил в конфликт с внутренним буржуа, и они долго орали друг на друга.

В результате я так и не выбросил ловушку, хотя и пнул ее, чтобы она захлопнулась. Теперь снова уехал, но куница явилась ко мне во сне и смотрела укоризненно. Так что я погружен в муки совести и не могу их одолеть.

Лучшее событие нашей темной весны — римская выставка «Караваджо 2025». В этих залах хочется поселиться, проводить дни и ночи, хотя существует опасность погибнуть в давке.

Почти всё я видел и не раз, но есть редкости из американских музеев, сногсшибательный «Поцелуй Иуды» из Дублина и три года назад обнаруженная картина Ecce Homo. Ее приписывали испанскому художнику из круга Риберы, выставили на аукцион со стартовой ценой €1500 (!), но быстро опомнились. Снимок не мой, потому что ее запрещено фотографировать, равно как и дублинского Иуду.

А ведь всего лишь 10 лет назад была пышная выставка Караваджо в Пушкинском музее с работами из флорентийского фонда Роберто Лонги. И я ходил там по скрипучему паркету и вообразить не мог, в какое гнусное посмешище превратится весь мир, когда откроется выставка «Караваджо 2025».

Новый музей Forma Urbis, посвященный осколкам гигантской мраморной карты Рима, созданной при императоре Септимии Севере. Рядом — надгробия тех же времен: памятник собаке-ацефалу по кличке Heuresis (Ищейка) и крошечный камень на могиле Памфилии с пояснением, что она была парикмахершей Антонии, и пожеланием путнику “Будь здоров!”

Все погибло, а эти камни по неисповедимой воле небес остались.

Пещеру, в которой император Тиберий любовался скульптурными группами, изображающими приключения Одиссея, обнаружили при строительстве автострады в 1957 году. А я узнал о ее существовании совсем недавно — благодаря выставке “Песня сирены” на вилле Медичи.

И, конечно же, сразу решил туда залезть. Несмотря на погожий мартовский день, я был единственным посетителем и заглянул во все укромные уголки.

Бедный Тиберий чуть было не погиб в этой пещере, когда началось землетрясение и на него повалились статуи. Но это не худшая смерть — быть придавленным мраморным циклопом или песьеголовой Сциллой.

Украинский скульптор Александр Кутовой в своей студии в Милане. Он переоборудовал внушительное пространство — 13 комнат — в грандиозную инсталляцию, где каждая трещина на стене и даже офисный пейзаж за окном имеют смысл и дополняют друг друга. Очень интересно, но, увы, недолговечно.

В гитлерюгенде Дитрих Кульбродт научился — без ущерба для желудка — есть бокалы, тщательно пережевывая стекло.

Он стал солидным гамбургским прокурором и получил известность благодаря разоблачению врача-нациста, замешанного в уничтожении пациентов психиатрических клиник.

Параллельно Кульбродт дружил с Фассбиндером, Шретером, снимался в «Европе» фон Триера и во многих фильмах Шлингензифа, причем в самых разнузданных ролях, играл даже маньяка с бензопилой.

Сейчас Кульбродту 92 года, но бокалы он по-прежнему ест.

Фильм о его жизни под названием «Нонконформист» я посмотрел на фестивале в Бергамо, познакомился с режиссером, и, заглянув вот сюда, вы обнаружите мой чудо-репортаж.

Я прочитал биографию Сая Твомбли (Сhalk: The Art and Erasure of Cy Twombly), ее автор — поэт Джошуа Ривкин — рассказывает, как Твомбли попал в болезненную зависимость от Николя дель Роскио — юноши, которого он встретил в Риме и сделал своим секретарем и наследником. Твомбли был женат на Татьяне Франкетти, владелице колоссального состояния, так что не нуждался даже в ту пору, когда его картины не продавались. Николя убедил его купить виллу в приморском городе Гаэта и после смерти Твомбли на некоторое время открыл здесь музей для избранных посетителей.

Сейчас в дом не попасть, но я все равно решил посмотреть на город, который соблазнительно описан в книге Ривкина. В гавани — военно-морская база и стоит устрашающий эсминец. Или не эсминец, я не разбираюсь, зато на его фоне хорошо получились кошки.

Вид на город — примерно с той точки, где стоит вилла Твомбли, но там глухая стена и ворота не открывали давно. Все в руках Николя — теперь уже старика и, надо думать, мизантропа, как подобает порядочному человеку.

Не все литераторы могут похвастаться тем, что их фотографировала великая американская поэтесса Лин Хеджинян. А я могу!

Пьеса «В ожидании Годо» вдохновлена картиной К. Д. Фридриха «Двое мужчин, любующихся луной», которую Беккет увидел в Дрездене в 1937-м году.

Узнал об этом из фильма Деклана Кларка  If I Fall, Don't Pick Me Up, посвященного отношениям Беккета с Германией. Выяснилось, что я хорошо знаю место, где останавливался Беккет в Берлине — старое здание Академии художеств у Тиргартена. Каждый вечер он ходил оттуда в ресторан «Жираф», просуществовавший до 2020 года в доме чудовищной наружности. Теперь от этого «Жирафа» осталась неопрятная руина с мозаиками.

По останкам беккетовского Берлина молча ходит режиссёр Вальтер Асмус, ставивший «Годо» миллион раз в разных театрах. В 84-м Беккет признался ему, что ненавидит эту пьесу. Когда-то Асмус был молодым иконокластом, а теперь старик со стеклянным глазом перебирает выцветшие открытки.

То ли этот фильм о суете сует, то ли что-то другое (ситуация на фондовом рынке?) убеждает меня, что Годо к нам не явится. Но я и так в этом не сомневался.

Мы с режиссером Хоххойзлером приезжаем в Судан, и я обнаруживаю, что пропал мой рюкзак с документами. Начинаю его искать и оказываюсь в русском шоуруме с образцами матрешек и консервных банок. Все продавцы меня знают, а я никого не могу узнать и выбегаю на улицу. Это зимняя московская улица в Медведково, рядом автобусная остановка, и на меня едет мотоциклист в стимпанковской маске с чугунными глазами, — такие продают на венецианском карнавале. За ним еще несколько подобных ребят с монтировками и цепями, — и я понимаю, что мне конец.

Анри Волохонский говорил мне, что в ночных кошмарах он возвращается на Невский проспект. Ну ладно, это еще куда ни шло. Но Медведково в снегу не способен выдержать даже железный дровосек со стальными нервами.

Последние дни карнавала. Люди в костюмах гоняются за людьми без костюмов и спрашивают: где твой костюм?! Я же, как обычно, наряжен Смертью.

Этот год для меня начался крайне неудачно — я знал, что не нужно смотреть «Носферату» режиссера-кретина Эггерса, но все-таки потратил 2 часа на это глумление недомерка над великим фильмом Мурнау.

Зато теперь появилось противоядие — «Смерть Дракулы», остроумная попытка реконструировать первую экранизацию романа, которую предпринял в 1921 году Карой Лайтай. От его фильма осталось лишь несколько кадров, и вот 8 венгерских режиссеров попытались вообразить утраченный шедевр. Начинается с нападения сумасшедших на рослую девушку, навещающую умирающего отца. Двое безумцев, выдающих себя за врачей, решают устроить ей медосмотр… Но не буду открывать вампирические тайны!

Пользующаяся огромным успехом выставка «École de Paris: чешские художники в межвоенном Париже» — пример кураторской отваги. Нет ни Купки, ни Туайен, ни Штырского, а вместо них — художники, которых сейчас мало кто ценит: Отон Кубин, Жорж Карс и совсем забытый Франсуа Зденек Эберль.

Кубина коллекционировал Лео Стайн, брат Гертруды. Карс дружил с Аполлинером, Сюзанной Валадон и выбросился из окна в Женеве в 1945 году из-за новостей о Холокосте.

Самый интересный – Эберль, который писал портреты Кики-де-Монпарнас в компании апаша Жоржа-Боксера. Его увлекали спившиеся, утомлённые жизнью парижанки и их ухажеры. Всех он изображал без глаз, потому что считал, что глаза мешают выразительности лица. Его картины соседствуют с фотографиями Брассая, который тоже обожал подобных персонажей. Да и как их можно не любить?

Лето. Солнечные плесы. Ветер на полях.
Начинаются покосы, грозы в тополях,
в грязном озере лягушки, косяки мальков,
под кроватью у мальчишки банка червяков.

Лето. И ослепло сердце – ни судьбы, ни пут.
Кто мы? Брата или деда в рекруты сдают?
И ответят: "Вы в России. А запрошлый год
о войне в Ерусалиме толковал народ".

Я помню наизусть два стихотворения Елены Игнатовой — это, 1974 года, и "Медногубая музыка осени". Мы недолго бурно дружили, а потом резко и навсегда рассорились. Игнатова была недовольна тем, что я опубликовал ее повесть рядом с рассказом Бориса Виана про геев, которые удочерили нимфетку. Были и другие разногласия, о которых сейчас смешно вспоминать.

Вчера Лена умерла — как раз в Ерусалиме, о котором толковал народ. Она была человеком из утонувших в песке забвения времен — ходила в студию «Дерзание» вместе с Еленой Шварц, опубликовала в журнале «Часы» статью о Вознесенском, которая принесла ей нежеланную скандальную славу, терпеть не могла «Клуб-81», но все же согласилась участвовать в альманахе «Круг».

Кто сейчас помнит все эти истории? Возможно, один только я и ангелы небесные.

Буржуа обедают в ресторане и сплетничают о коллегах. Но хорошо прожаренный стейк плавает в лужице крови, вбегает студент, за ним гонится полиция, всё перевёрнуто, и старый врач, словно в абсурдистской сцене из Бунюэля, оказывается со своим кровавым стейком под столом. Начинается новая эпоха, отменяющая прежние правила.

Фильм "Укрытие" по книге племянника Кристиана Болтански отчего-то возненавидели российские кинокритики, а я его отметил среди десяти лучших премьер Берлинале, и вы можете заглянуть вот сюда и обнаружите весь мой список.

Берлин с каждым годом становится все уродливей. Я впервые оказался в свежеотстроенном районе, где находится Уберплац с Убер-ареной и Убер-мюзик-холлом. От одних этих названий, словно из бредовой антиутопии, становится дурно, а тут еще архитекторы-дегенераты застроили всё уебищными коробками, рожденными во сне неразумных чудовищ. Убер-плац завалена пакетами от фастфуда, а в дверь Старбакса колотит ногами сумасшедший и бессмысленно верещит.

Психопатов разного сорта становится все больше. В вагоне метро бородатый мужик стоит на коленях, бьется головой об пол, вопит басом Ich brauche Hilfe! Hilfe! Hilfe! и кажется, что он сейчас всех передушит. Обоссанные бомжи спят чуть ли не в каждом вагоне С-бана. Два дня общественный транспорт, включая метро, бастовал тотально, а на велосипеде страшно было ездить, потому что все покрыла корка советского льда.

Не говорю уж о том, что синематеку решили кощунственно выселить с Потсдамерплац в окраинный крематорий.

Но несмотря на весь этот упадок (или благодаря ему?) — до чего же хорошо я себя чувствую в Берлине, одном из самых величественных городов на свете!

Открывшаяся вчера инсталляция Лоры Пруво на заброшенном заводе в центре Берлина посвящена квантам. И если я правильно понял, кванты — это кошки, медузы, птичьи перья и морские волны. Обо всем этом рассказывают потусторонние голоса, а с потолка прямо на головы зрителям опускаются скульптуры-шлемы, из которых растут лилии и хризантемы. Если у меня будут похороны, я бы хотел, чтобы они выглядели так.

Две берлинские супервыставки: Дан Во + Джеймс Беннинг в галерее Neugerriemschneider и африканские фотографы в галерее C/O.

Роскошные портреты нигерийских королей, эротика моего любимца Ротими Фани-Кайоде, безвременно унесенного СПИДом, а Беннинг, не перестающий удивлять, заказал копии нарядов Леннона, Жаклин Онассис и прочих печальных фигур и повесил на одну вешалку.

Кроме того, здесь есть карлик-динозавр и ядерная бомба из его последнего фильма Little Boy, который я вчера до полуночи смотрел на Берлинале. Это фильм о великих американских словах — радиовыступление Трумэна после бомбардировки Хиросимы, прощальная речь Эйзенхауэра, интервью Хиллари про моджахедов, — и все это сопровождается макетами пластиковых домиков. Я сам мастерил такие в детстве и готов выставить теперь в окружении роз и распятий.

Когда у Лейбница болела нога от подагры, он просил лакея принести тиски и заковывал в них здоровую ногу. Лакей закручивал винты, и таким образом боль в здоровой ноге компенсировала боль в больной.

Об этом гениальном решении я узнал благодаря новому фильму Эдгара Райца «Лейбниц». Фильм экстраординарный хотя бы потому, что Райцу 92 года.

Как в таком возрасте удается делать кино с караваджистской игрой света и без тени маразма? Понятия не имею, но я очень доволен — к тому же Софию Ганноверскую играет моя любимица востроносая Барбара Зукова.

Чем мрачнее времена, тем искуснее кинематограф отвлекает от пошлой реальности. Лучшие фильмы Берлинале so far – виртуозные стилизации.

«Отражение в мертвом брильянте» — имитация джалло, с бесконечными цитатами из Ардженто и прочих мастеров жанра, тусклыми глазами маньяка, пистолетом в каблуке, ногтями-бритвами, платьем-пулеметом и окровавленным кактусом. Восторг!

«Ледяная башня» Люсиль Хаджихалилович — Снежная Королева (божественно загримированная Марийон Котийяр) соблазняет изворотливую инженю (реинкарнация Жюльет Бинош) в декорациях 70-х — что-то между фантазиями Шретера и «Тоской Вероники Фосс». Горные пики, блеск хрустальной подвески, каток на фоне муссолиниевского мрамора, тусклый свет елочной игрушки, а годароподобного режиссера играет Гаспар Ноэ!

Я давно не видел такого: набитый кинокритиками зал зачарованно смотрел эту лесбийскую сказку — никто не ушел и не скрипнул суставом. Так что и в нашей бессовестной среде бывают всплески подлинной романтики.

Я только вчера (как обманутый муж) обнаружил, что Берлинскому кинофестивалю объявлен бойкот из-за того, что он недостаточно поддерживает палестинцев, и какие-то влиятельные люди демонстративно не приехали.

Обнаружил я это благодаря скандалу, который развернулся прямо у меня на глазах: режиссер Юн Ли из Гонконга прочитал со сцены воззвание в поддержку Палестины, что вызвало бурю в зале: большинство аплодировало, меньшинство возмущалось, а бедный молодой модератор, не готовый к такому повороту, декоративно побелел от ужаса.

(Юн Ли при этом был со своим супругом — крупным чернокожим красавцем в золотом вечернем платье).

В общем, если вы думаете, что я живу в мире грёз, вы ошибаетесь: все нервы вселенной неизменно проходят через то место, где я в данный момент пребываю.

примчался в снежный Берлин и первым делом пошел на фильм родоначальника черной волны Желимира Жилника «Реституция»

попасть на эту премьеру решило сразу все человечество во главе с Тильдой Свинтон — публика лежала на полу, висела на люстрах, а мне досталось место в 666-м ряду

еще бы: ведь Жилник получил Золотого медведя на Берлинале еще в 1969 году!

но, увы — годы безжалостны даже к самым черным режиссерам, и лучше бы я провел эти два часа в баре «Квазимодо»

Наконец-то сквозь брекзит-таможни добрался до меня альбом Moon’s Milk — 300 картин Джона Бэланса для одноименного альбома Coil: у каждого экземпляра была своя обложка.

Эта работа была проведена в 2001 году в условиях магического затворничества, приуроченного к зимнему солнцестоянию. Мне кроулианская идея Magickal Retirement очень нравится, и я уже готов и сам отправиться на такие долгосрочные каникулы.

В предисловии сказано, что, когда труп Питера Кристоферсонa-Слизи вскрыли, его вены были забиты тромбами от авиаперелетов. Не знаю, правда ли это, но моя ипохондрия встрепенулась! Вот так летаешь, летаешь и в конце концов прилетишь на тот свет.

Следователь из панк-фильма “2551.03” призывает прочитать мой репортаж из Роттердама, а там я рассказываю об Азорских островах, сиреневом ветре Параджанова, инцесте, нумерологии и новой версии “Санатория под клепсидрой”. И о других заманчивых вещах.

Время собирать прищепки или время их разбрасывать?

30 лет я каждый год (за вычетом ковида) приезжаю в Роттердам. Город, разрушенный бомбардировками в начале войны, стал полигоном новой архитектуры и за это время преобразился до неузнаваемости.

Вот это мой любимый мост — Эразмусбрюг, в ночи он похож на подиум, усыпанный блестками. В фильме Фабрицио Ферраро Desert Suite им любуются наркоманы из небоскреба на набережной.

Не знаю, сколько отчаявшихся эстетов спрыгнули с этого моста в пучину вод, но надеюсь, что немало. Если не здесь, то где же решать роковые вопросы?

Среди сногсшибательных премьер Роттердамского кинофестиваля — восстановленная версия «Запорожца за Дунаем» — мюзикла, который по мотивам известной оперы и на деньги украинской общины в 1939 году снял Б-режиссер Эдгар Джи Ульмер (в прокате — Cossacks in Exile). Это, вероятно, единственный американский фильм, целиком снятый на украинском языке, причем с участием самых волшебных голосов эпохи.

Есть сцены сюрреалистической красоты — например, прогулка турецкого султана в тюрбане и камзоле среди полевых трав и цветов.

В реставрации этого несправедливо забытого шедевра принимал участие мой знакомый Виталий Чернецкий, и хочу поздравить его с блистательным результатом.

Все мы знаем, как танцуют грибы, а многие из нас и сами плясали, притворившись мухомором или сыроежкой.

Но как пляшут еще не родившиеся грибы под землей? На этот вероломный вопрос отвечает хореограф Христос Попадопулос в шоу «Мицелий». По его воле труппа лионского балета исполняет в полумраке танец грибницы, причем танцоры движутся так, что их тела кажутся разбитыми на пиксели, а сопровождает все это зловещая индустриальная музыка, которая напоминает альбом группы Coil, вдохновленный псилоцибином (Time Machines).

Поскольку сфотографировать танец подземных грибов в темноте я не могу, полюбуйтесь на виды ночного Брюгге.

В портовом закоулке, где Роттердамский кинофестиваль обзавелся внушительным бетонным ангаром для VR, обнаружилось ателье великого скульптора-хулигана ван Лисхаута, и я запечатлел кое-что на закате: череп, фистинг, тощую корову и красного носорога.

Осетрина на вертеле и жюльен из мертвечины с грибами — первое, что я вспомнил, когда прочитал, что решено снести московский Дом кино.

Да, ресторан ДК в самые голодные годы (1990-92) исправно нас кормил, а вместе с нами и множество звезд советского кинематографа и примазавшихся к ним «фармацевтов».

Ресторан был сбоку, а парадный вход приводил в кинозал, где я посмотрел немало великих фильмов — от «Чувствительного милиционера» до «Сада» Дерека Джармена, мировая премьера которого парадоксальным образом прошла в Москве.

От нашей тогдашней компании остались рожки да ножки, и первой ушла замечательная Алена Бокшицкая, издававшая радикальную газету «Дом кино».

Ни малейшей ностальгии по Москве с ее жюльенами у меня нет, и Дом Кино пусть сносят, но газеты Бокшицкой с удовольствием бы полистал, если бы кто-нибудь удосужился их собрать, отсканировать и выложить в сеть — это было выдающееся либертинское издание, почти как «Философия в будуаре», только на иной почве.

Я обещал (самому себе) побывать на всех выставках, посвященных 75-летию дня смерти Джеймса Энсора, и сдержал слово. Об огромных — в Брюсселе и Антверпене — я уже писал, а самая маленькая проходит в Брюгге.

Маленькая, но прекрасная, потому что здесь есть и мой любимый рисунок «Дьяволы Дзиттс и Хиханокс ведут Христа в ад», и весь цикл «Смерть среди смертных грехов».

Из грехов я выбрал для вас один, которым я умеренно страдаю, — Чревоугодие, и другой, который мне категорически чужд, — Зависть.

В наши дни никому не позавидуешь!

У предводителя бельгийских сюрреалистов Поля Нуже есть гениальное стихотворение (1926):

Ничто,
но то самое ничто,
которое ничто.

И вот теперь почти всё, что еще имело хоть какой-то смысл, превращается в такое безоговорочное ничто.

Восхищен работой Дмитрия Бреслера, который исследовал историю «Митиного журнала» и написал грандиозную статью, в которой сравнивает МЖ с перформансами Марины Абрамович и приходит к такому выводу:

«Если перформативный манифест андеграунда выражается коллегией, то практику издания «Митиного журнала» хочется назвать коллекцией песка и воды».

Полностью этот труд появится в антологии МЖ подпольной эпохи (1985—1990), а пока — небольшой фрагмент, который опубликован Vmesto.media, чтобы отметить сорокалетие журнала — первый номер вышел в январе 1985 года!

Я нашел свою учительницу французского языка. Родители наняли ее в 1975 году, и мы по вечерам изучали комиксы про щенка Пифа из коммунистического еженедельника L’Humanité Dimanche. Грамматика меня не интересовала, один лишь Пиф, так что мы далеко не продвинулись.

Мне было тогда 10, а ей 20, и я до сих пор помню ее духи, кудряшки и наши разговоры о божественной Франции.

И вот прошло 50 лет, и она мне пишет: «Вы — тот самый мальчик, который любил «Битлз» и постоянно говорил о Ринго Старре?»

Ведь это замечательно — остаться в чьей-то памяти мальчиком, который любил Ринго Старра?

Такие подарки преподносит нам судьба напоследок.

В 1994 году “Митин журнал” обрел новое дыхание, когда я получил рукопись великого русского романа — "И финн" Александра Ильянена. Этот роман стал первой книгой издательства "Колонна", а за ним последовали "Дорога в У.", "Бутик Vanity" и "Пенсия".

Теперь, по воле Станислава Снытко и Георгия Урушадзе, в издательстве Freedom Letters начинает выходить собрание сочинений Ильянена. Первый том, "Домик няни", только что появился на свет с моим предисловием, и вот что я там пишу:

"В отличие от благоразумных знакомых, выбравших другие берега, Александр Ильянен предпочитает любоваться из окна Невой. Уткина заводь, Веселый поселок, Удельная – по маршрутам дневника-романа автор ходит, как по дорожкам заколдованного царства. «Я счастлив, потому что с детства не был приучен ни к какому занятию. С детства понял я, что праздность мой удел». Прогулки эти бесцельны или же преследуют утилитарную пенсионерскую задачу – вроде путешествия в мастерскую во имя ремонта утюга. Событием может стать чашка чая или стирка. «Утром просыпаюсь и думаю, чем заняться. Люблю, например, гуляя по заснеженным тропкам н. лесопарка, обдумывать, что следует зачеркнуть из написанного утром».

Порой электричка переносит автора из петербургского «замка» на дачу. В былые времена можно было, повинуясь прихоти, добраться до Выборга, на маршрутке пересечь границу и оказаться в Финляндии. Теперь граница на замке, но пространства меньше не стало: Петербург дополняется воображаемыми городами, по его улицам ходят герои книг и фильмов, здание романа достраивается, частицы бытия пролетают мимо, «подобно тунгусским метеоритикам». Рождаются легкие увлечения, темы расцветают и истлевают. Автор затевает флирт с каким-нибудь сюжетом, размышляет то об обидах, то о крыжовнике, но вскоре оставляет его навсегда. «Несёт меня как Гекельберри Финна или кого-нибудь ещё на плоту. Мимо берегов жизни, где рождаются и стареют люди разнообразных состояний и достоинств».