«весна»
Иногда боль не кричит — она дышит, срываясь на кашель где-то глубоко внутри. Он сидел на полу чужой квартиры, облитый светом рассвета, который выглядел, как сценический прожектор. Голову мутило, желудок подступал к горлу, в ушах гудел тяжёлый, вязкий рок, который давно уже был не просто фоном — он стал частью его крови.
Он выкурил всё, что мог. До фильтра. До самого дна. Курево было слабее, чем память. Память не выветривалась.
Он пытался напиться по ней — как по старой, ржавой иконе. Как будто каждое глотание было жертвоприношением, ритуалом, в котором он снова становился человеком. Пьяный вальс у воображаемой могилы с веночком, под ногами потрескавшийся бетон. Секс с любовью во время холеры. Звучит, как название фильма, но для него это было Tuesday evening.
Он чувствовал себя зависимым — от неё, от себя, от этой бесконечной спирали в груди, закрученной как ДНК, в которой зашифрованы её губы. Они сплетались, вживались под кожу, растворялись в крови. Он пил её до дна. Он хотел, чтобы она стала ножнами для его лезвия, чтобы её прикосновение останавливало боль, а не открывало старые раны.
Но всё кончалось одинаково. Его рвало на пол. Под гитарные аккорды и скомканные слова. Время было шесть утра. Он сидел, обняв себя, и вспоминал, как однажды она плакала — две слезы упали в слив душа, и он тогда подумал: вот так и чувства уходят.
Её звали неважно как. Теперь это уже не имя — это роль. Он звал её весной. Потому что она приходила внезапно, делала тепло, пахла чем-то новым и уносила всё с собой.
Они любили друг друга между лестничными пролётами, на крышах, на чердаках и в подвалах. В их городе любовь искала этаж. Они не говорили «навсегда» — но целовались так, будто сейчас, и правда, последний раз. Он запомнил, как шептала: «теперь ты — мой дом». А потом ушла. Как будто никогда и не жила там.
Следующая была... пустая. Симпатичная, как фарфоровая кукла. Но в ней не было огня. Не было запаха весны. Она носила чужую одежду, чужие фразы, даже его футболку — как будто это приближало её к той, первой. Только вторичная. Пыль в носу, фальшивая нежность, поцелуи, похожие на язвы.
Он смотрел на её портак и думал — это не искусство. Это заметка о том, что любовь снова прошла мимо.
Шрамы не исчезали. Рубцевались во рту, оставались в улыбке. Скулы худели, сердце становилось легче — как уголь, как то, что кладут в печь. Он представлял, как держит его на шампуре, греет над крематорием и смеётся. Потому что так проще.
Он пытался быть актёром в чужом фильме. Быть кем-то новым. Но всё равно возвращался к ней. Тысячу раз был предан — сотню раз предавал.
Он больше не знал, кто он. Где он. Где они. Где время. В прошлом летом — они были. Сейчас — просто тени, просто фотографии в телефоне, которые больно открывать.
Он вдыхал сигарету. Сладко, с надеждой, что в этом дыме растворится всё. Он знал: она была с ним. Ещё. Где-то.
И весна стучалась в его дверь.
Только теперь он боялся открыть.