Пересмотрел на днях один из самых любимых и пронзительных фильмов, "Однажды в Америке" Серджио Леоне, и как же я люблю эту тягучую ностальгичность этого кино, его созерцательность, этот мужской и пацанский дух легендарного старого Нью-Йорка, его еврейских местечек и забегаловок, его темных фасадов, пара, лавочек, как это все мне безумно как будто близко, словно мое детство там прошло... Сила искусства, сила режиссуры, точнейше выделанных, как дорогая кожа вечного времени сцен, искусно-сложная и точная работа с музыкой, паузами, крупными планами. Леоне великий художник и визионер. Поразительный фильм, в котором в огромном количестве сцен нет слов, чисто живописная созерцательность, так нехарактерная "бандитскому" кино США. Но тут конечно все другое. Несколько сцен фильма задают тон какой-то надмирный, фильма, работающего поверх криминальных пластов. Посморите, как монтируются и сосуществуют столь разные состояния в жизнях героев, и жесткость, и жестокость, и столкновения, и тут же мальшеская нежность, и секс, и кровь, и улица, и любовь, и дружба. Все в одном котле, и это, нежность и роковая изменчивость жизни, гениально угаданы режиссером. Это прием на весь фильм.
Почему же мне так близок этот фильм (несмотря на сюжетные натяжки в финале, которые бросились в глаза в этот пересмотр), а думаю из-за одной простой идеи этого кино — знаете, с возрастом все теряет значение, кроме счастья, которое ты испытывал в детстве, кроме дружбы, которую ты познал в детстве, кроме святынь твоей молодости, самого начала жизни... Когда ты пил этот мир совсем еще чистыми глазами и ангельски нетронутой душой. И вот эту святыню никто и ничто не может девальвировать и у тебя отнять. Ничто. И это главный стержень, который не предает вечный Лапша в исполнении Де Ниро, и этот стержень есть и у меня, и я всю жизнь сверяюсь с этим светлым столпом своей памяти. Мой Нижний, моя Фруктовка, Санька Костров, Шрам, Руслан, Азиз, брат Тема, Светка, гонки на ящиках из-под кефира, свежие нарезные батоны с хрустящей пахнущей корочкой, хоккей, горка у школы тридцать пятки, папка в собачьей шапке, мамины смеющиеся глаза и лисий воротник, и наши бесконечные шастанья по улицам, купания на Гребном, драки, гоп-стоп, грабежи и воровство, наши бесконечные "еврейские местечки" в распавшейся некогда великой стране. Мама и папа, все реже счастливые в наступившие страшные девяностые, поставившие семью на грань нищеты (один окорочок в неделю — все, что мы могли позволить). Но все равно это детство, юность, брат Тема, Светка, горки и Фруктовка и счастье, счастье, счастье. Бесконечно питающее меня и по сей день.