le général hiver
дряхлел опальный генерал
под слоем париковой пудры
сопел и перламутровою
перевязью утра
бессмысленно играл
ползли минуты,
с карнизов незаконно отмерзая,
по-тихому, пока старик не знает
кто-то залил слезами
парадный земляной мундир:
иксом разлёгся Первозванный
посреди
чернеющей груди
в угрюмость сердца корнем
врос
алмазный орден
и мертвой радугой застывших слёз
голые улицы в гипноз
вводил
жестянкой крыш
дедуля грыз
мундштук трубы,
откашливая сизые клубы,
как едкие завистливые мысли,
брюзжал, что пароксизмы
его изгрызли
и зарябил
проклятый тремор
углистую сухую кисть,
с которой время
давно похитило последний лист
...
немую высь
пощекотав невнятным знаком,
умирали
обрывки дыма в полумраке
запоздалой зимней рани
в гортани генеральей
вдруг запищал кислотный ком,
дерзнули злые колики воспоминаний,
и он куда-то далеко,
косясь по-пёсьи сиро, одиноко,
повёл своим бельмастым оком
сквозь облачное молоко,
туда, где преет краешек европы,
где всё давно ему наперекор
где редкие снега валили
на перекур,
на шапки гор
назмазав жидкие белила
в заливе
борзый ледокол
без спроса
брил бухты гельсингфорсу
и таллину
оттаяв,
скалы зубоскалили
на солнце,
свой мшистый ворс пуша местами
на гладких торсах
...
наш старец,
случайно зыркнув в глянец
зéркалец озёр,
поморщился и взор
свой закатил за горизонт,
шипя лесной десной:
позор
позор
...
его с весной
нечаянно путать стали
повыступали
проталинные плеши,
отёчно бежев
стал цвет небесной хари,
как баба снежная он весь изнежен,
изъезжен,
лужами запружен,
сморщен,
пóтом намочены
опушки бурой рощи
оплыли
обочины
густого бездорожья,
на брыли
бульдожьи
похожие
...
возможно ли,
что это
le général hiver,
который сумрачной легендой
полсвета
облетел
в седле восточного лихого ветра?
гулял поземком по провинциям, столицам,
газетным
передовицам,
салонам, будуарам, ложам,
языкам возницы,
пехотинца,
вельможи,
светской львицы?
который тряс зыбучей дрожью
кожу
на куртуазных лицах
и буржуазных рожах
?
его ли имя
в двенадцатом
двенадцать языков, от стужи синих
поносили
и проклинали
хрипя: каналья
курва, шайсе
?
(но с бранью
иностранцев
русский мат мешался)
он всем давал равные шансы
не разбирал лица,
не отличал солдата-юнца
от бонапарта
какая разница,
кто царь,
кто император,
если все это — серая пыльца,
которая каким-то неприятным
бряцанием
и гвалтом
ему чесала эпителий?
одно лишь жуткое апчхи метели
и за телом
тело
укутывалось в белые постели
...
но пролетела
та пора
теперь ежеминутно
надутые придурки доктора,
стремясь друг друга
переорать
в экраны липнут тесным кругом
и что-то говорят
испуганно
про движущийся с юга
гольфстрим, муссоны, ледники, симптомы, парники, про вырубку лесов, раздельный сбор, альцгеймера и паркинсона
...
сонным
и невесёлым
взором
старик встречает новых
суток
сутолоку,
снова
утра
перламутровую
перевязь берет в сухую руку
снова
ползут минуты
одна
другая
и с чугуна
крыльца,
словно с лица
усталого стекая,
вдруг замерцала
талая
скупая