Я поставил на стол ужин из мяса и овощей, заварил чай, добавил в него две ложки сахара и включил радио. Когда дома кто-то болтает, можно на мгновение поверить в то, что у тебя есть семья. За окном падал снег и конец апреля не предвещал ничего, кроме холодов и пустого ожидания весны. Затяжная и казавшаяся бесконечной зима, всё никак не отступала.
Десять шагов от комнаты до кухни и наоборот, цикличность, заставляющая погружаться на собственное дно. На ту глубину из которой можно не вернуться. Задержать дыхание и спускаться всё ниже и ниже.
На все предложения встретиться, пойти в бар или выпить кофе я отвечал однозначное нет, но всегда под разными предлогами. Непонятно было лишь то, для кого я их искал: для себя или пытающихся пробраться в мою жизнь людей. Все черновики заканчивались, не успев начаться, все дела откладывались в дальний угол, а все развлечения умещались в походы до ближайшего магазина. Среди абзацев я пытался одновременно раствориться и найти что-то осязаемое, за что можно было бы зацепиться.
Несколько пачек сигарет, ранние подъёмы, молчание, сон, спорт, снова молчание и так по кругу: изо дня в день, из недели в неделю, из года в год. Лишь бы не признаваться в том, что в сознании уже давным-давно нависла огромная грозовая туча, готовая разразиться молниями в любой момент. Со стороны это выглядело бы как ураган, возникший из ниоткуда и ушедший в больное никуда. Да только вот синоптики предупреждали.
Старые песни сменялись болтанием ведущего и глупыми джинглами. Всё, чего мне действительно хотелось последнее время, это отключить телефон и уехать прочь из города. Убежать, на время испариться, обрубить все канаты.
Одиночество было единовременно спасительным средством и тем самым болотом, из которого так сложно выбраться. Спокойствие, списки покупок, планы на будущее и стабильная работа, костюм в гардеробе и всегда начищенные ботинки. Я боялся того, чего искренне хотел. Или же заставил себя хотеть. Счастье по спецзаказу.
Иногда я возвращался во внешний мир, туда, где президент объявлял перемирие, а количество верующих резко увеличивалось к наступающим православным праздникам. Как собака в дождливую погоду, я глядел из будки на всё это лицедейство и совершенно не мог понять, почему в мире, в котором уже давно работал искусственный интеллект, некоторые люди так и не могли договориться. Точнее, этого не понимал мой внутренний инфантильный идеалист, четырнадцатилетний парнишка в розовых очках и рваных джинсах. А вот взрослый мужик, уставший от бесконечных мысленных процессов, понимал всё прекрасно, и возможно, уже не пытался ничего изменить, даже в пределеах своего мира.
Поужинав и намотав по квартире еще пару кругов, я вытер сопли, открыл чат и написал коллеге, что фондовый рынок отреагировал на перемирие резким скачком.
По радио играл старый добрый рок, в углу комнаты лежали рваные джинсы, а на подоконнике солнцезащитные очки. Только не розовые, а черные.