Сёва 49-нэн
Деревянные парты с углублениями для чернильниц, запах мокрой соломы от татами в учительской, хриплый звонок на верёвке, кабинеты, в углу которых — деревянная счётная доска соробан, а на стене — портрет императора… Школа, в которой учился Сюдзи, ничем не отличалась от тысяч других в те годы. Ученики в тёмно-синих хакама и белых рубашках, обязательные поклоны при входе в класс, заученные хором ответы. Дисциплина строгая, почти военная — но ему, с его странной медлительностью и внезапными пропусками, было не до правил.
Сюдзи Тсусима ненавидел всё это.
Не то чтобы сознательно — он просто не мог вписаться в этот отлаженный механизм. Его тонкие пальцы неправильно держали кисть, оставляя кляксы на рисовой бумаге. Он пропускал удары деревянного клакера, отмечавшего начало урока, потому что заворожённо наблюдал за пылинками в луче света. У него были отросшие волосы, помятая, слишком большая для ребёнка его возраста и комплекции форма с потёртостями — внешний вид совершенно не соответствовал остальным ученикам. Но он всё равно не понимал, за что его ругают. Когда учительница задавала вопрос, он либо молчал, либо отвечал что-то странное — например, вдруг начинал рассуждать о том, как красиво гниют опавшие листья во дворе школы.
С самого детства он был тихим — но не в том смысле, что послушным. Он просто не умел вести себя иначе. Говорил мало, а если и говорил, то странно: то слишком медленно, то вдруг сбивчиво, то повторял одни и те же фразы. Иногда замирал на месте, уставившись в одну точку, будто выключался. Учителя раздражались, считая его невнимательным, а одноклассники сторонились — он был не такой, и дети это чувствовали.
Ему трудно давался не только материал, но и сам процесс обучения. Не потому, что он был глуп — наоборот, иногда он схватывал всё слишком быстро, но тут же терял интерес. Чаще же он просто не мог заставить себя заниматься: то ли из-за апатии, то ли потому, что окружающий мир казался ему слишком громким, слишком резким, слишком неправильным. А ещё он мог внезапно решить, что больше не хочет видеть класс, и тогда просто не приходил. Родители, вечно занятые, этого не замечали.
Он часто пропускал занятия. Слабый от рождения, он легко заболевал, а скромный достаток семьи не позволял лечить его как следует. Из-за этого он постоянно пропускал школу: лёгкие простуды перерастали в бронхиты, а то и в воспаления лёгких. Скоро должна была начаться война, государство усиленно готовилось к ней, и поэтому антибиотики достать было непросто. Особенно трудно приходилось семьям с малым достатком.
Даже в обычных школьных буднях он был странным. Утро начиналось с построения во дворе, где дети, выстроившись в ряды, слушали объявления учителей. Сюдзи всегда стоял в последнем ряду, прячась в тени. На уроках чистописания он часто пропускал строки, потому что отвлекался на звук дождя за окном или жука, ползущего по подоконнику. В столовой он ковырял палочками в еде, отодвигая то, что казалось ему слишком скользким или странно пахло. После уроков, когда другие дети играли в каменные ножи или прыгали через верёвочку, Сюдзи уходил один, иногда задерживаясь у школьного пруда, чтобы наблюдать, как карпы хватают крошки хлеба, что-то тихо рассказывая воде.
Староста класса, Куникида Тэтсуо, с первого дня относился к нему с настороженностью. Не из-за личной неприязни — просто в его мире, где каждый должен чётко знать своё место, Дадзай был сбоем. Он не вставал вовремя на утреннюю линейку, не повторял за учителем иероглифы, а мог вдруг засмеяться без причины или, наоборот, уткнуться лбом в парту, словно пытаясь спрятаться от слишком яркого света.
Куникида, идеально подстриженный, с тетрадями, разлинованными под линейку, свято верил в правила: утро начинается с молитвы у домашнего алтаря, дорога в школу — с поклона родителям, а успех приходит только через усердие. Его отец, мелкий чиновник, внушил ему, что дисциплина превыше всего. И этот… этот странный мальчик с пустым взглядом своим существованием оскорблял все его принципы. Поначалу он просто игнорировал его.