[ крошечная зарисовка с осом из поста выше, небольшой эксперимент с подачей и ритмом текста ]
комедия (мята напиздела), эротика (мята напиздела), горы (мята напиздела), ??? (мята напиздела)
— так, значит-то, вы трахались? — миранда туже затягивает ремни на сложенном спальнике, превращая его в компактный и тяжелый валик.
— не-а, трахаются, — пар от затушенного костра поднимается дойлу в лицо.
кнуд закатывает глаза.
— мы не трахались, и! — бросает взгляд на кривую ухмылку дойла. — не трахаемся.
и не врëт же, но им разве докажешь? уж хочется этим двоим верить, что между ним и анукой что-то да было. даже если просто секс. даже если без глупых свиданий, чувств каких-то, разговоров долгих не про поверья туле или новый сейсмический скачок на сотую долю.
спать с анукой кнуд не собирается.
и далеко не из-за того, что смуглые руки ануки так бережно обнимали плечи йëргины, вальсировали её по крохотную актовому залу. не потому что анука стал для его сестры хорошим парнем и надёжным другом, наставником тоже. не поэтому вовсе, но кнуд не скажет, почему. сам не знает, только проверяет затяжку лямок, застежки карабинов, запас воды, будто там, на заснеженной вершине, её нет. есть, только ледяная и колючая, как мысли сейчас.
с чего бы им трахаться? они не целовались даже ни разу.
нет, думает кнуд, взваливая рюкзак на спину, целовались, если так задуматься. когда ему четырнадцать было, во сне. может, дважды, а может — все четыре раза. не помнит уже. и нечего в этих снах, размытых, стыдных каких-то, помнить.
— миранда, не языком чеши, а кислород проверь, — у отто нансена в желтоватых зубах фильтр зажат, незаженная сигарета почти сломалась в том месте, кончиком с табаком косит к ручью. бахвалиться, что уже лет дцать не курит, но пачка-другая постоянно прижигает ему грудной карман. хороший мужик, отличный геолог, превосходный альпинист, сосет так, что от сведенных мышц ныть хочется, и кнуд не понимает, почему остальные члены отряда так зациклены на мифическом романе с анукой, но игнорируют персональные встречи с отто.
хотя он бы тоже игнорировал. отто он уважает, с мнением его считается как со собственным, как специалиста ценит нещадно, но стоит экспедиции закончится — забудет тут же. уже забывает, а отто не навязывается, мозгов хватает, пусть теплые взгляды касаются плеч.
под пуховкой не чувствуется.
зато чувствуется слабый румянец по щекам и обветренным скулам. печет изнутри, напоминает о снах уже поздних, о размышлениях естественных и обнажающих слабость. не только ее, но и ануку впрочем.
кнуд переносит остатки еды в общак, коротко говорит с глэдис, кидает кошки вадиму и обсуждает с портером дальнейший маршрут по левому склону.
сны те не были подробными, никогда нет, но даже сейчас на кончиках пальцев — в спиралевидные узоры на подушечках — собирается тепло.
анука ростом под два метра, с волосами тёмными, как грива у гнедого коня, кожей смуглой и всегда горячей. ногами длинными, с бёдрами такими, что кнуд бы спрятал между ними голову. если бы, конечно, гипотетически хотел с ним переспать, хотел трогать за эти невозможные бедра, хотел наблюдать снизу-вверх, как анука двигается, сам скользит, оседая и поднимаясь, плавно изгибаясь, пока густые пряди кольцами липли к шеи-плечам-груди.
а он хотел же, до сжатого над диафрагмой воздуха хотел, но не собирался. и не соберётся.
не дурак. не миранда же.
... миранда сорвалась на четвёртый день подъема — снежное плато просело, усталость окончательно разбила колени, тело миранды вместе с баллоном кислорода накренилось и без крика завалилось набок, соскальзывая вниз, в пургу. до этого в лавине они потеряли портера и дойля.
развернуться не смогли.
отто кашлял из-за отека лёгких. его тоже пришлось оставить: он сел в углу, между двумя скальными остриями на восточной седловине, махнул им. часа через три либо замёрз, либо захлебнулся.
кнуд не знает. не знает даже, где глэдис.
где он сам понятия не имеет.
а анука... дома наверное. утешает йергин, чтобы не расстраивалась из проваленного отбора. или смотрит на северное сияние из окна исследовательской станции.