Одно из первых «правил», которым учат переводчиков, – избегать повторов одинаковых и однокоренных слов. В результате многие начинают бояться таких повторов, как черт ладана. Я попытался собрать в кучку если не все, то хотя бы кое-какие разнообразные соображения, которые могут повлиять на ваш выбор, когда перед вами встает задача: повторять или не повторять, ограничившись для ясности парой английский – русский и только одинаковыми словами (хотя многое годится и для однокоренных).

1. Повторы – это далеко не всегда плохо.
2. Их можно разделить на три группы: а) случайные, б) намеренные и в) нейтральные.
3. Случайные повторы – это всегда плохо, как и все случайное.
4. Намеренные повторы, представляющие собой риторические приемы (например, анафоры), нужно по возможности сохранять, хотя и не любой ценой.
5. Нейтральные – это повторы, которые не влияют на восприятие текста ни в отрицательном, ни в положительном смысле. Они не выглядят случайными и не работают как риторика – просто являются меньшим злом по сравнению с натужной игрой синонимами. С ними надо поступать по обстоятельствам.
6. Оригинал может служить переводчику ориентиром лишь отчасти, потому что глаз англоязычного читателя привычней к повторам маленьких, в первую очередь служебных словечек (артиклей и глагольных связок).
7. Заметность повторов слова увеличивают: а) его длина, б) его экзотичность и в) наличие в нем букв, которые используются реже других, особенно в его начале. Например, повторять «человек» следом за английским man редко удается безболезненно.
8. В английском чуть проще избежать ненужных повторов местоимений, поскольку они разные для одушевленных и неодушевленных существительных.
9. Зато в русском иногда удается сэкономить на местоимениях, обойдясь вовсе без подлежащего, если в нескольких фразах подряд действует одно и то же лицо (Штирлиц встал рано. Отправил шифровку. Потом позвонил Мюллеру…). В английском такое тоже бывает, но реже.
10. Иногда повторы не выполняют прямую риторическую задачу, но служат для текста как бы скрытым мотором или своего рода ритмической прошивкой, сообщая ему дополнительную динамику разной эмоциональной окраски или еще как-нибудь влияя на его общее восприятие (как полисиндетон, то есть бесконечные союзы and, у Кормака Маккарти). Такие повторы нельзя игнорировать – нужно или переносить их в перевод, или компенсировать их отсутствие чем-то другим.
11. Очень помогает избежать повторов местоимений (и не только) наличие в русском большего количества падежей, чем в английском. Особенно важно избегать в переводе характерных для английского синтаксических конструкций с прямыми повторами местоимения в одинаковом падеже (вроде «Когда он проснулся, он сразу же взялся за дело»).
12. Если у вас в переводе появился риторический повтор, которого нет у автора, но он уместен, – очень хорошо.
13. Если у вас в переводе пропал риторический повтор, который есть у автора, но вы скомпенсировали эту потерю чем-нибудь другим и даже в другом месте, – отлично.
14. Избегать повторов с помощью подбора синонимов – полезный, но опасный прием. Главное здесь, чтобы у читателя не возникло впечатления нарочитости.
15. Например, если вы уворачиваетесь от лишних местоимений и повторов имен, называя действующих лиц по какому-то их признаку (лысый, усатая, старик, бедолага), этот признак иногда начинает обращать на себя слишком много внимания, что создает ненужный эмоциональный эффект (ирония, сочувствие, просто неуважение).
16. Общим ориентиром для переводчика в отношении повторов может служить не столько манера их эксплуатации автором (поскольку в английском они воспринимаются чуть иначе), сколько весь его стиль и общее отношение ко всему тексту: широта лексикона, нетерпимость к «мусору» любого рода, склонность к риторике и т.д.
17. При работе с конкретным автором никакие знания и «правила» не заменят переводчику эстетического чутья – это в полной мере относится и к теме повторов.

Итог: повторов не надо бояться, они часто бывают не только полезны, но и необходимы.

Как-то так. Как-то так.

ДИВЕРТИСМЕНТ: ИСТОРИЯ ОДНОЙ (ФРАН)ШИЗЫ

В 2017 году вышел «Капитан Подштанник: Первый эпический фильм» – последний полнометражный мульт DreamWorks Animation, выпущенный ею непосредственно перед тем, как ее слопала Universal. Фильм собрал приличную кассу – в три с лишним раза больше бюджета – и получил хорошие отзывы. Netflix посмотрела-посмотрела на это дело да и забабахала мультсериал о приключениях все того же Капитана аж в четырех сезонах.

Все это я обнаружил случайно пару дней назад, и вот почему меня это заинтриговало. Полнометражный мульт снят по первой, второй, четвертой и одиннадцатой книжкам Дейва Пилки о Капитане Подштаннике (Captain Underpants), а всего их двенадцать. Но на русский переведены только четыре первые – причем две из них, вторую и четвертую, переводил угадайте кто. Собственно, это была моя единственная вылазка в прекрасный мир комиксов и заодно в не менее прекрасный мир собственно детской (не янг-эдалт) литературы. По лестнице Ламарка, ведущей к кольчецам и усоногим, я в своей профессиональной жизни спустился лишь до возраста в 9-10 лет – именно столько главным героям этой серии, Джорджу и Харольду.

Четыре книжки Пилки на русском вышли примерно двадцать лет назад, и наша публика встретила их со смешанными чувствами. Одни читали их вместе со своими малолетними детьми и веселились, а другие, насколько я знаю, падали в обморок уже при виде названия второй из них: «Капитан Подштанник и ужасные унитазы-убийцы». По-моему, в целом эта ситуация очень точно описана как раз в «Унитазах», в диалоге между главными героями и директором школы; не могу его не процитировать:

«– Хе-хе… – засмеялся Харольд. – Мы просто хотели пошутить!
– ПОШУТИТЬ?!!? – завопил мистер Крупп. – По-вашему, это смешно???
Джордж и Харольд на мгновение задумались.
– Ну… да, – сказал Джордж.
– А по-вашему разве нет? – спросил Харольд.
– По-моему, НЕТ! – взвизгнул мистер Крупп. – По-моему, это грубо и оскорбительно!
– А иначе было бы не смешно! – объяснил Джордж».

Большой мульт я, конечно, посмотрю; не знаю, хватит ли меня на сериал. Только вот какая жалость: мой любимый персонаж, злой профессор Пипи Пуперпопс (которого в детстве звали Пипишкой), в нашей озвучке остался ничего не говорящим русскому уху Пупипантсом (Poopypants). Почему? Даже не буду ничего говорить на эту тему, а то опять что-нибудь скажу.

Ну, и еще это хороший повод поговорить в ближайшее время о специфике перевода детских книжек. По этой части я, конечно, не авторитет, но кое-какие соображения у меня есть: тесное общение с супергероями в одних трусах даром не проходит.

upd: А профессор-то и в мультфильме оказался Пуперпопсом! Вот и верь после этого Википедии... Молодцы аудиовизуальные переводчики, все правильно сделали.

С праздником!

С праздником!

ВВЕДЕНИЕ В СОПРОМАТ (№5)

Отвоевав в честном бою право называть перевод художественных фильмов разновидностью художественного же (=литературного) перевода, продолжаю.

4. Укладка для перевода под закадр не слишком трудна – надо просто следить, чтобы фразы не получались чересчур длинными. Под дубляж переводить гораздо сложнее: тут приходится следить, как персонажи разевают рот, и стараться, чтобы при произнесении перевода рот разевался примерно так же. (Представляю, как радуется переводчик под дубляж, когда герой говорит, повернувшись к зрителям спиной!) Это уже жесткое ограничение вроде тех, какие вынуждены соблюдать переводчики стихов, но от меня такого не требовали. Однако даже несложная укладка под закадр – прекрасное, очень полезное упражнение для переводчика любой прозы. Все мы знаем, как важно уметь сказать одно и то же разными способами, но уметь сказать то же самое (или с минимальными потерями) не просто иначе, а еще и достаточно коротко – это совсем хорошо, особенно если учесть, что при переводе с английского на русский фразы в среднем удлиняются уже за счет большей длины русских слов. Тут снова уместно вспомнить, как мучаются переводчики поэзии, пытаясь загнать всю нужную информацию в одну, как правило, чересчур короткую строчку – и так на каждом шагу.

5. И наконец, самая интересная для меня особенность сценариев. Обычный фильм, как известно, продолжается полтора-два часа (современные часто побольше, но неважно). Примерно столько времени уходит на то, чтобы прочесть небольшой рассказ, но в фильме по понятным причинам текста гораздо меньше, чем в рассказе, и потому он должен быть очень концентрированным. Бывают сцены, в которых персонажи обходятся всего одной-двумя короткими репликами, но в эти реплики сценарист старается впихнуть как можно больше. Намерения сценариста при этом обычно хорошо понятны – все, так сказать, шито белыми нитками (в обычной прозе подтекст бывает гораздо тоньше и многомерней, но там и спешить некуда, а тут надо, чтобы до зрителя сразу дошло все что требуется, пускай даже подсознательно), – но для переводчика это все равно отличная тренировка внимательности. Нельзя забывать, что в хорошем сценарии ни одна реплика не случайна, даже если кажется проходной; за каждой стоит конкретная цель, важная для характеристики персонажа или уточнения сюжетного хода, и эту цель нельзя потерять из виду. А если потом, взявшись за обычную прозу, вы вспомните, что и у хороших писателей многие фразы несут такую дополнительную и не сразу очевидную нагрузку, – тут-то вам опыт перевода фильмов и пригодится.

Пожалуй, хватит о кинопереводе; пора переходить к чему-нибудь другому. К чему именно, я еще не решил, но подумаю – а пока давайте немножко отдохнем и закусим куличами.

ВВЕДЕНИЕ В СОПРОМАТ (№4)

Как и предупреждал, я благодарен всем отозвавшимся на предыдущий пост. Появилось много вопросов, на которые я хотел бы ответить; вряд ли удастся сделать это зараз, но начну.

Первым делом устраним путаницу в терминах. Под литературным переводом я понимаю не перевод толстых скучных книжек, которые читают полтора фрика (вернее, не только его), а такой перевод, который – простите за банальность – стремится передать не букву, но дух оригинала. И я считаю, что основные принципы такого перевода едины для всех его разновидностей, к каковым отношу и перевод сценариев (точнее, монтажников) игровых фильмов – и только о нем, для определенности, здесь веду речь, а аббревиатуру АВП буду употреблять для краткости (хотя уверен, что принципы ЛП распространяются и на АВП в целом). Вдобавок вряд ли кто-нибудь станет спорить с тем, что эти сценарии представляют собой художественные тексты, а в применении к таковым говорить об общих принципах ЛП особенно уместно.

А теперь расскажу, в чем я вижу специфику киноперевода исходя из собственного скудного опыта и в каких отношениях она кажется мне полезной и интересной.

1. Сценарии состоят почти целиком из диалогов; это роднит их с пьесами, а их перевод, соответственно, – с переводом пьес или диалогов из художественной прозы. О переводе пьес я только что писал, и все это в полной мере относится к сценариям.

2. Текст фильма вторичен по отношению к визуальному ряду – для краткости буду называть его картинкой. (Кстати, это роднит фильмы с комиксами и многими детскими книжками, так что и здесь об уникальности АВП говорить не стоит.) Эта вторичность резко сужает для переводчика пространство интерпретации, но и принципы, и, во многом, техника перевода остаются прежними – сейчас объясню почему. Порядок действий литературного переводчика таков: прочесть – понять – представить стоящую за фразой картинку (вообще-то я написал об этом целую толстую скучную книжку, и те, кто имел неосторожность ее прочесть и/или общаться со мной на семинарах, не дадут соврать: именно это слово я все время и твержу) – заново описать то, что стоит за текстом (картинку!), на своем языке таким образом, чтобы вложить в это новое описание как фактическую, так и эмоциональную начинку оригинальной фразы (плюс ее эстетические достоинства, но это для киноперевода не так важно хотя бы потому, что зритель текста не видит, а только слышит его) - отредактировать результат. Ровно то же самое происходит и при переводе сценария, только картинку переводчику уже не надо представлять самому – по крайней мере, в ее визуальной части (хотя в целом этот термин подразумевает не только то, что мы видим, но и то, что чувствуем). Еще разок: текст – это только вербальная оболочка для картинки, которую переводчик фильма отчасти видит, а отчасти «допереживает», а переводчик книги представляет себе (конечно, не всегда зрительно и полностью отчетливо) и переживает самостоятельно. Ну и в чем тут принципиальная разница?

3. Сценарии «неиндивидуальны»; во всяком случае, голос сценариста не ощущается в них так отчетливо, как голос автора - в хороших книгах. Это (а также отсутствие прямого авторского голоса, как в пьесах) освобождает переводчика от необходимости «играть» автора – он играет только персонажей.

Пока на этом закончу, а еще несколько важных пунктов оставлю на следующий пост – не хочется валить все в одну кучу.

upd: большая просьба подкреплять свои дизлайки аргументами в чате по существу - так мне будет проще понять, что конкретно вызывает ваше возмущение.

ВВЕДЕНИЕ В СОПРОМАТ (№3)

Профессий много, но прекрасней всех кино… и в нем тоже есть кусочек литературы. Поговорим о кинопереводе – пока что эта область представляет для меня, пожалуй, самую большую загадку, и вот почему. Я уже не раз признавался, что не вижу причин выделять АВП (аудиовизуальный перевод) в совершенно отдельную разновидность перевода со своими, ни на что не похожими законами; последнее из этих признаний вызвало со стороны лица российского АВП Алексея Козуляева такой поток безудержного хамства, что мне даже пришлось его забанить (кажется, здесь, в телеграме я впервые – и надеюсь, в последний раз – забанил кого-то, если не считать жуликов и ботов).

Но недоумение мое так и не развеялось. В целях ликвидации собственной безграмотности я прочел несколько посвященных АВП статей и почерпнул оттуда, вкратце, следующее. В одной меня строго предупредили, что считать АВП разновидностью художественного, а.к.а. литературного, перевода – ужасная ошибка, которая не может не привести к самым трагическим последствиям. В другой сообщили, что аудиовизуальный контент полисемантичен и его поликодовость ни в коем случае нельзя игнорировать. В третьей (а может, все это была одна и та же статья? уже забыл) пояснили для тупых, что в оный контент входят четыре составляющих, а именно визуальная вербальная, визуальная невербальная, аудиовербальная и аудионевербальная, и переводчик, понятное дело, должен учитывать их все. Если эти замечательные советы сводятся к тому, что при переводе надо обязательно смотреть сам фильм и следить за соответствием текста картинке, почему было так и не сказать? Слишком просто?

В общем, я бы вовсе не взялся рассуждать об АВП, от греха подальше, но все же считаю опыт соприкосновения с ним достаточно важным и ценным для себя, чтобы рискнуть о нем поговорить. А для начала в двух словах расскажу об этом самом своем опыте и заодно конкретизирую предмет разговора.

В 90-х я перевел, наверное, десятка полтора игровых фильмов для НТВ (строго говоря, киноперевод – это гипоним по отношению к АВП, а АВП, наоборот, гипероним, но я буду употреблять их как синонимы, имея в виду всегда только то, с чем имел дело сам). Все это были переводы для закадра (а когда вы в последний раз смотрели фильм с полноценным дубляжом?), по монтажным листам – естественно, с параллельным просмотром самого фильма, размеченного таймкодом, все как положено. Правда, пару раз пришлось обойтись вовсе без монтажника и расслушивать фильмы; мы занимались этим вдвоем с приятелем, прожившим год в Бостоне, и все равно это было дьявольски трудно. Потом, когда прогрессивная НТВ безвременно скончалась, я перевел еще несколько фильмов для другой студии, а еще позже – большой голливудский сценарий для еще не снятого фильма (который так и не сняли). Кажется, все. Субтитрированием я не занимался, так что об этом рассуждать не имею права.

И вот что меня сейчас гнетет. Еще для НТВ я перевел экранизацию «Пигмалиона» – актеры шпарят там по пьесе слово в слово (это был еще один повод восхититься профессиональной памятью Питера О’Тула и остальных актеров, имен которых я уже не помню), – а потом взял да и продал этот перевод сначала в Азбуку-классику, а потом в Эксмо, выдав его за обычный перевод пьесы. Но ведь это же был АВП (поскольку фильм-то, как ни крути, я смотрел), выполненный профаном, не понимающим его специфики, а следовательно, из рук вон плохой. Потом мой перевод обсуждали в паре диссертаций, а недавно в обзоре на «Горьком» – и никто не заметил, какую клюкву им подсунули! Мне, право, неловко…

В общем, в следующем посте я в меру своих сил постараюсь объяснить, в чем вижу специфику киноперевода и почему считаю его полезным и интересным для любого литературного переводчика, – а если кто-нибудь из специалистов по этой части прокомментирует мои рассуждения, добавив к ним толику настоящего профессионализма, я буду ему безмерно и искренне благодарен.

ВВЕДЕНИЕ В СОПРОМАТ (№2)

Переводчиков часто и справедливо сравнивают с актерами, а из всех разновидностей литературного перевода наиболее близок к актерской игре, разумеется, перевод пьес. Ведь любая пьеса – это сплошные диалоги (ну, может, еще монологи), то есть устная речь, и тот, кто эту пьесу переводит, попросту говоря, исполняет в ней одним махом все роли. При этом автором (в данном случае драматургом) ему притворяться не надо, и это большое облегчение, поскольку убедительно имитировать стиль письменной авторской речи – например, в романе – обычно бывает заметно сложнее, чем разговаривать за героев. Таким образом, перевод пьес – это замечательная тренировка умения перевоплощаться, исключительно важного для любого литературного переводчика, в каком бы жанре он ни работал, при едва ли не полном отсутствии (или, скажу осторожнее, при весьма ограниченном количестве) тех технических трудностей, которыми изобилует перевод обычной художественной прозы.

Лично мне переводить пьесы всегда было проще, чем почти все остальное: ни тебе головоломного синтаксиса, ни метафор и прочей поэзии (не будем о Шекспире, ладно?), ни явной эстетической претенциозности, риторика если и попадается, то довольно незамысловатая… Конечно, есть обертона, подтекст, внутритекстовые связи и переклички, разнообразные игры на эмоциях, но в какой хорошей прозе их нет? Иногда в пьесу залезают стишки (даже если ее написал не Шекспир) и приходится там с ними сражаться, но эта маленькая беда может случиться где угодно и именно для этого жанра не характерна. В общем, перевод пьес – это, как правило, очень приятная работа, заодно разминающая мозги в нужном направлении.

Беда только в том, что перевести пьесу для постановки обычному переводчику никто никогда не предложит. Театральный мир замкнут и чужаков не любит. Мне доводилось несколько раз переводить пьесы, но всегда лишь по счастливой случайности: экранизация «Пигмалиона», просьба гаррипоттеровского фан-клуба, частный заказ… А до постановки ни один из моих театральных переводов, увы, так и не добрался. Поэтому тем, кто слышит свои переводы со сцены, я до сих пор иногда немножко завидую – самой что ни на есть белой завистью, конечно. И если вам подвернется шанс присоединиться к этим везунчикам, обязательно за него хватайтесь: и польза будет, и удовольствие получите.

Ну, а тем, у кого такого шанса не будет (включая меня), тоже нечего особенно переживать. В конце концов, диалогов полно и в других жанрах – найдем где попритворяться.

ВВЕДЕНИЕ В СОПРОМАТ (№1 – пролог)

Так зачем – и надо ли вообще – литературному переводчику быть универсальным? Чтобы это понять, имеет смысл пробежаться по разным жанрам и посмотреть, какие задачи они перед нами ставят, – оценить, так сказать, сопротивление разнотипного материала. Тогда выяснится, какие группы переводческих мышц тренирует работа с ними, а заодно станет понятней, для чего (и стоит ли) эти мышцы качать. Но сначала хотелось бы примерно очертить все доступное нам поле деятельности, то есть ответить на вопрос: а что, собственно, считать литературой?

Я довольно долго ломал голову над ответом, и у меня он получился примерно таким. Для наших целей логично считать литературой все, что пишется и публикуется а) с повышенным вниманием к форме, б) для относительно широкой аудитории читателей-неспециалистов и в) с расчетом на то, что благодаря вниманию автора к форме написанное им будет не просто сообщать читателям какую-то информацию, но и доставлять им удовольствие.

Конечно, это определение не безупречно: ведь кое-что, произведенное с соблюдением всех трех условий, иногда несмотря на все старания автора оказывается написанным так коряво, что рассуждать о его форме вроде бы неуместно, а вовсе исключить такие сочинения из литературы значит слишком много на себя взять. Но в действительности даже самые отпетые двоечники, которые путают -тся и -ться, не и ни и карову с сабакой, умудряются получать удовольствие не только от содержания того, что они читают, но и от его формы, какой бы странной она ни выглядела в наших глазах. Потреблять бесформенную информацию, если даже представить себе, что она существует, – все равно что есть червивые вареные подберезовики без соли (вы пробовали? я да, и не люблю об этом вспоминать). А причуды читательского восприятия – это отдельная громадная тема, но сейчас лучше оставить ее в стороне.

Может быть, разумнее просто попытаться перечислить в лоб те жанры, которые в принципе стоит включить в сферу профессиональных интересов литературного переводчика. Итак: пьесы, сценарии, научпоп, эссеистика, мемуаристика, журналистика и всякая прочая нон-фикшен, поэзия, детская и подростковая литература, все остальные разновидности худлита в прямом смысле (не буду их называть, обязательно что-нибудь потеряю), блоги, а иногда и отдельные посты в соцсетях… добавьте в чате, что я забыл. А я лучше брошу эту безнадежную затею с определениями и перейду к конкретным жанрам. С чего бы начать? Да вот хоть с тех же пьес, раз они у меня выскочили на первое место.

Но только попозже, в следующем посте. А то у меня еще посуда не мыта и последний сезон «Черного зеркала» не смотрен.

Хотя сначала я был сторонником варианта номер один, сейчас мне больше нравится третий. Не могу отказать девочкам в праве тоже быть осьминожками 🙂

#впоискахстиля

Ошалев в Барселоне от Гауди, я пытался избавиться от кишащих в мозгу коноидов, геликоидов и пентаклей с помощью книги одного малоизвестного писателя (на ее обложке прямо так и написано: «малоизвестный Довлатов»; представляю, как это развеселило бы его самого) и наткнулся там на одно восхитившее меня место. В отчете о некоей писательской конференции в Калифорнии (прошу заметить, реальной) С.Д. пишет:

«Бабель, например, какой писатель? Допустим, еврейский. Поскольку был евреем из Одессы.
Но Вениамин Каверин тоже еврей. Правда, из Харькова».

Тут составители дают сноску: Каверин (кстати, вы знали, что на самом деле он Зильбер? нет? ну, теперь живите с этим) был родом из Пскова (а позже, добавлю, жил в Ленинграде), о чем Довлатов наверняка знал, но переселил его в Харьков, поскольку не мог употребить в одной фразе два слова, начинающихся на одну и ту же букву (это его правило вам наверняка известно, а если нет, живите теперь еще и с этим). Конечно, редко кто из писателей способен плюнуть в лицо герру Факту с такой диогеновской прямотой, как малоизвестный Сергей Донатович (заметьте еще раз, что это рассказ о реальном событии с реальными действующими лицами, то есть по сути не фикшен, а нон-фикшен, и наврал Довлатов не про какого-нибудь вымышленного героя, а про самого натурального Каверина), но в той или иной степени подобное случается чуть ли не со всеми хорошими авторами: когда в прозе встречаются Литература и Реальность, одной из них приходится потесниться, и понятно, в чью пользу делают выбор те, кто всерьез озабочен качеством своего продукта.

Поскольку писательская кухня сродни переводческой, полезно здесь заглянуть Довлатову через плечо. Неужто нельзя было вывернуться из положения менее нахальным образом? Почему было не написать, к примеру, «Только из Пскова»? Рискну предположить: потому что в предыдущей фразе есть тоже, и хотя между тоже и только оказалась бы точка, эти слова все-таки стояли бы чересчур близко друг к другу для того, чтобы Довлатов мог это вынести. А еще рискну предположить, что он (возможно, подсознательно) не хотел отказываться тут от слова правда именно потому, что его тесное соседство с откровенной ложью доставляло ему (возможно, подсознательно) некое извращенное удовольствие. Кстати, именно способность испытать такого рода удовольствие и делает человека настоящим писателем.

Ну, или – на худой конец – переводчиком.

Вот тут можно послушать пьеску Торна «Гарри Поттер и проклятое дитя» в моем переводе. Насколько хорошо ее читают, мне судить трудно – я вообще мало что понимаю в аудиокнигах. Но то, что перевод не пропал, а как-то живет своей жизнью, приятно.

Некоторые поклонники эпопеи эту пьесу презирают, но я переводил ее с удовольствием, безвозмездно (то есть даром) и без всяких надежд на публикацию. Обычно я альтруизмом не страдаю, но тут чувствовал себя в долгу перед фан-клубом, поскольку переводить шестую мы отказались в первую очередь из-за моего каприза (отчуждения, видите ли, не захотел, вот ведь какая цаца).

И вот еще что любопытно: Adolescence, который всех сейчас на уши поставил, – это продукция того же Джека Торна (я, кстати, посмотрел – вполне прилично, только one continuous take камеры почему-то утомляет). Он вообще больше сценарист, чем драматург (сериал по Пулману – тоже его работа), и когда я переводил «ПД», мне временами мерещилось, что это сценарий. Разговор о жанровой специфике мы еще обязательно продолжим и, надеюсь, попробуем разобраться, в чем разница между пьесами и сценариями (с точки зрения диалогов, конечно); во всяком случае, мне было бы интересно.

Леша, снявший про перевод имен в «Гарри Поттере» ролик с живыми портретами, на днях сообщил мне, что этот ролик набрал довольно много просмотров (сейчас уже больше семнадцати тысяч). Он этим очень доволен, а у меня ощущения противоречивые. С одной стороны, огорчаться вроде бы нечему, а с другой, я не слишком люблю оживленные дискуссии (это мягко выражаясь) о переводе говорящих имен, шуток, каламбуров и так далее – словом, о той стороне нашей деятельности, где все зависит в первую очередь от остроумия переводчика да еще от везения, поскольку иногда хорошее решение подсказывает сам язык. В этом нет системы, а стало быть, нет настоящего мастерства, однако у непрофессионалов, которые затевают эти дискуссии или следят за ними со стороны, может сложиться, да и складывается, впечатление, что переводить тексты, где нет или очень мало каламбурчиков и вообще «непереводимой игры слов» – плевое дело и качество всего перевода определяется именно тем, как переводчик справился с этими головоломными задачками.

Да нет же. Конечно, и при решении таких задачек многое зависит от вкуса переводчика и его чувства меры (и такта), а все это тоже необходимые элементы профессионализма, но оценивать уровень этого самого профессионализма надо все-таки не по этим кажущимся вершкам, а по корешкам – по качеству той огромной черновой работы, которую приходится выполнять в процессе перевода любой хорошей книги. А придумал ты удачную шутку – ну молодец, возьми с полки пирожок. Только не думай, что за это тебе диплом с отличием полагается, иди сначала выучи на отлично сопромат.

Многие спрашивают, как переводчику нащупать верную дистанцию между подстрочником и отсебятиной. Это так же трудно, как пройти между Сциллой и Харибдой, между собакой и волком, между огнем и полымем, – и, не в силах дать вопрошающим точные и разумные инструкции, я так часто рисую в ответ одну и ту же картинку, что ее, пожалуй, уже пора зафиксировать письменно.

Итак, ты идешь за грибами по осеннему лесу где-нибудь в средней полосе – скажем, на Владимирщине (там некогда гулял и я, но вреден север для меня…). Основная часть пути пролегает по старой, заброшенной лесной дороге, по которой уже давно никто не ездит, да и пройти-то почти невозможно. Вся она в кочках и колдобинах; местами густо заросла травой чуть ли не по колено, где-то ее перегородило огромное упавшее дерево, в разбитых кривых колеях полно луж неведомой глубины – а если вздумаешь ступить на глинистую горбину между ними, тут-то и поскользнешься, и грохнешься аккурат в самую грязищу. Так что приходится тебе все время шагать не прямо по дороге, а по ее краешку или параллельно ей, но при этом как можно ближе, – то по едва заметной тропке, которую протоптали до тебя умные и осторожные люди, а то и вовсе по целине, где хватает своих препятствий – кустов, ухабов, низко нависших веток, – но все ж таки более преодолимых. А если удается в какой-то момент выбраться обратно на главную дорогу и пройти десяток-другой метров по ней самой – что ж, спасибо, грех этим не воспользоваться.

И вот еще какая интересная вещь. Порой поневоле отойдешь от обочины в лес всего на пару шагов – а там, глядишь, беленький. И те, кто прет прямо по дороге, спотыкаясь, чертыхаясь и разбрызгивая грязь, в жизни его не заметят.

Самое интересное в результатах опроса – то, что третий вариант выбрали меньше половины участников. А он-то и есть правильный; в этом легко убедиться, если полистать Корпус. Выдавливают там часто и по-разному – кто из себя, а кто и так, но ясно, что ошибки в обоих случаях нет.

О чем это говорит – о том, что мы тут все не шибко грамотные? Нет, конечно. Дело здесь в другом. У нас часто возникают сомнения насчет правильности написанного или того, что нам хочется написать, и при этом мы сами того не замечая предполагаем, что граница между правильно и неправильно четкая и одинаковая для всех. Но на самом деле в языке (любом) имеется широкая серая зона, где каждый его носитель – особенно если он относится к категории, скажем так, грамматически озабоченных – склонен путать правильно и неправильно с нравится и не нравится. И даже границы этой зоны для всех немножко разные, не говоря уж о разнице мнений внутри нее – как видите, симпатии между первым и вторым вариантами тоже распределились примерно поровну.

Хорошо это или нет? По-моему, хорошо – ведь отчасти этим и объясняется то, что все мы пишем по-разному, даже когда переводим. Известно же, что стиль – это человек. Я вот, к примеру, наверняка выбрал бы в этом опросе второй вариант (если б не знал, что правилен третий), но именно потому, что знаю за собой склонность к – может быть, излишнему – занудству и педантизму. Я скорей переварю картошку, чем недоварю, а если потеряю любимую кружку, буду часами искать ее по всему дому и выносить всем вокруг мозг вместо того, чтобы просто взять другую. Странно было бы, если б это не отражалось на моей манере письма…

А помнить, что все мы сплошь и рядом принимаем не нравится за неправильно, полезней всего редакторам. Но и всем остальным тоже не мешает – и не только по отношению к текстам, а вообще по жизни.

Набирает ход наш семестр в "Азарте". Расскажу про это поподробней: может, кто-нибудь еще захочет (и успеет) пополнить наши стройные ряды.

Группы немецкой прозы (Анна Кукес) и английской поззии (Григорий Кружков) уже трудятся вовсю, но там и свободных мест не осталось. У французов тоже работают две небольшие группы - студия и продолжающие, а группа новеньких еще не подобрала себе удобное время, и туда можно успеть попасть. Вести ее, как обычно, будет Наталья Мавлевич.

Завтра вечером, в 19.00 мск, стартует итальянская группа под предводительством Анны Ямпольской. Если вы владеете этим экзотическим языком и хотите перевести с него что-нибудь прекрасное, вам туда, но надо поскорей сообщить нам об этом, а то поезд укатит без вас.

Небольшая группа английской прозы собралась на вечер пятницы; начнем или уже на этой неделе, или на следующей. Первые пять семинаров мои, следующие пять - Голышева. Тоже можно успеть, если не тормозить.

Ну, и группа фэнтези - все как на подбор, в чешуе как жар горя, а с ними дядька, то бишь я, хоть и без бороды. Время мы тоже еще не выбрали, на днях этим займемся.

Если кто чего недопонял, но хотел бы допонять, все подробности, как обычно, здесь.

Вам приходилось слышать голоса? Мне вчера вечером не давали покоя, зудели наперебой:

– Здесь вам не Церера, здесь климат иной,
Идут церерки одна за одной…

– Как-то утром на рассвете заглянул в соседний сад,
Там смуглянка-церерянка собирала виноград…

– Здесь птицы не поют, деревья не растут,
И только толпы церерян врастают в землю тут…

– И не умрет надежда
До той поры, пока
Церерцы небо держат
На каменных руках…

– На Церере всегда туман,
Дым твоих сигарет,
Если хочешь сойти с ума,
Лучше способа нет…

– Если б знали вы, как мне дороги
Церерянские вечера!

– А на Церере, братцы, на Церере
Я такие видел чудеса…

– Скажу вам, Шура, как церерец церерцу:
Кефир хорошо помогает от сердца…

– Церера – мой компас земной…

– Мы ребята-церерята…

Слава богу, потом пришел кто-то невидимый, попросил всех заткнуться и сказал:

– На Церере и уксус сладок.

И после этого я наконец заснул.

Перейду наконец к конкретике. Какие профессиональные скиллы (о харибдах пока умолчим) особенно нужны при переводе фэнтези?

Разберемся сначала, что это за жанр такой. У литературоведов здесь забавная разноголосица: одни считают фэнтези разновидностью научной фантастики (вот чудаки, правда?), а другие наоборот – НФ разновидностью фэнтези (что не менее странно). Есть, конечно, и третьи, и четвертые, ну да бог с ними – лучше не влезать в их ученый спор, целее будем. Рискну дать свое определение буквально из двух слов: фэнтези – это современная сказка. Ну, или миф. Во всяком случае, что-то с большой долей того или другого.

Что из этого следует? Во-первых, при переводе часто возникает потребность в стилизации – под героический эпос, под миф, под былину, и т.п. – или просто архаизации. Чтобы с этим справиться, нужен скилл номер один – стилистическое чутье. Вы скажете: какой же это скилл? Чутье или есть, или нет. Согласен, в зачаточном виде оно необходимо, а дальше его можно развивать, как музыкальный слух, и оснащать техническими приемами.

Но помимо былинно-сказово-мифической формы фэнтези столь же часто облекается и в другую – юмористическую или даже сатирическую. В наше время про ведьм и драконов трудно писать всерьез, и если автор не маскируется архаикой (и даже если маскируется), он скорее всего быстро начнет хохмить, как Пратчетт и Ко. Соответственно, и переводчику приходится хотя бы худо-бедно справляться с многочисленными шутками или вовсе постоянно выдерживать шутливо-ироничный тон. Вот и скилл номер два, для которого верно все то же самое, что и для первого: берете свое врожденное чувство юмора, если таковое имеется, и вооружаете его техническими ноу-хау.

Как по-вашему, есть в фэнтези еще что-нибудь этакое, специфическое? Только говорящие имена обсуждать не стоит, а то оскомину набила эта тема. Ну и понятно, что авторы все разные и каждый свои задачки ставит – это уж как всегда.

Пост о жанровой специфике получил mixed reviews, и мне понятны эти сомнения. Чем, собственно, плоха узкая специализация? Ведь среди врачей, например, есть специалисты по левой пятке, и в случае необходимости мы с удовольствием прибегаем к их услугам. Да и писатели обычно пишут в одном жанре, даже не думая покушаться на другие.

Но профессия переводчика все-таки предполагает многоликость, а стало быть, и универсальность. В конце концов, мы беремся переводить потому, что любим читать, а много ли среди нас тех, чьи читательские пристрастия ограничиваются одним-единственным жанром? Переводчик относится к писателю примерно так же, как актер к драматургу, но на свете полно историй о страданиях актеров, после удачно сыгранной роли навсегда застрявших в одном амплуа. Хочется ли нам повторять их судьбу?

Разумеется, это вопрос личного выбора; кому-то и в одном амплуа хорошо. Я говорил только о связанных с этим рисках и еще о том, что главные принципы литературного перевода и основанные на них технические приемы остаются одними и теми же независимо от материала, с которым мы имеем дело, будь то фильмы, пьесы, мемуары, научпоп и так далее. А специфические задачи, которые ставит перед нами каждый жанр, по сравнению с этими принципами имеют масштаб мухи в сравнении со слоном – и с этой точки зрения я готов назвать мухой не только АВП, но и ИПФ (изобретательный перевод фэнтези), и ПКД (перевод крутых детективов), и ПУК (перевод ученых книг), и ГПДЛ (головоломный перевод детской литературы – впрочем, его в виде исключения лучше уподобить стрекозе или бабочке), и перевод сочинений любого другого жанра. И почему бы вместо того чтобы всю жизнь дрессировать одну-единственную муху, не стать настоящим Повелителем Мух?

Нынче с Восьмым марта поздравлять не модно, однако я все же рискну: во-первых, у старой собаки глаз не выклюешь (по-моему, эта древняя пословица здесь как раз кстати), а во-вторых, как пройти мимо этой даты, если в той области, к которой ты подвязался (надеюсь, я правильно употребил этот старинный идиоматизм), фактически все держится на хрупких женских плечах? Мало того что переводят уже почти исключительно женщины; они же в последнее время и пишут почти все то, что другие они же переводят. Казалось бы, нам, мужчинам, осталось только читать, но и на этом поле мы давно и нещадно биты. Единственное, чем мы еще могли бы заниматься с толком, – это стреляться из-за прекрасных дам, попутно снижая общее количество идиотов на планете, но этот славный обычай, похоже, окончательно ушел в прошлое. Так что мужчины вынуждены в основном ограничиваться традиционными видами своей деятельности – а именно, гоняться за деньгами или лежать на диване в зависимости от темперамента, меряться друг с другом носами независимо от оного и совершать прочие глупые и вредные действия, покуда женщины знай себе пописывают и почитывают, успевая в промежутках еще и похлопотать по хозяйству, и детей вырастить.

С праздником, дорогие девочки, девушки, женщины и бабушки (последняя категория внесена только из застарелого уважения к этому практически исчезнувшему меньшинству)!

Мне всегда казалось, что значимость жанровой специфики преувеличивают, причем в первую очередь этим грешат сами переводчики узкой специализации. По-человечески их понять можно. Ведь как это бывает? Допустим, так сложилось (и тут велика доля случайности), что первым тебе, ноунейму, предложили перевести фантастический роман. Перевел ты его так себе, но редактор попался незлобный, а у других переводчиков продукт еще хуже, поэтому все кончилось благополучно. Книжка после умеренной правки вышла, ты получил свои три копейки и пять авторских экземпляров, которые немедленно раздарил, – одним словом, все довольны. Потом тебе говорят: а переведи-ка второй. Окей, переводишь – и в этот раз все складывается еще удачней, потому что и вы с редактором друг друга знаете, и опыт ты кое-какой накопил. Дальше тебе дают третий, ну и пошло-поехало.

Однако у колеи есть одно неприятное свойство: с нее трудно свернуть. Неважно, на что ты подсел – на детективы, пьесы, детские книжки или научпоп, – переключиться на что-нибудь новое всегда сложно, и чем дальше, тем меньше охота экспериментировать. Но внутри отчего-то немножко свербит, и чтобы заглушить это неприятное ощущение, ты все больше стараешься доказать всем вокруг (а главное, себе!), что работа у тебя ну оооочень трудная и оооочень важная – ты бы и рад соскочить, да кто ж, кроме тебя, с этим справится? Вот ты и остаешься, и тянешь свою лямку – отчасти, конечно, по любви, но и из благородства тоже. Начинаешь потихоньку надувать щеки, а лет через двадцать глядь – и они у тебя уже как у Диззи Гиллеспи…

Конечно, у разных жанров есть свои особенности, но стоит ли так уж на них напирать, как это порой – и довольно часто – случается? К примеру, из мухи перевода фильмов вырастили такое слонище, что даже имя ему пришлось придумать свое – Аудиовизуальный Перевод (а перевод для театра, стало быть, не аудиовизуальный?). Ну да, текст надо подгонять под картинку, укладывать и следить за тем, чтобы его было удобно произносить, но разве это в переводе главное? Нет, прав был Вольтер: все жанры хороши – и, добавим, одинаково трудны, – кроме скучного. Писатели в этом смысле вообще разумнее переводчиков: они понимают, что хорошо писать трудно, что бы ты ни писал.

С чего, собственно, я завел этот разговор? Повод вполне конкретный: предложив желающим курс по переводу фэнтези, я волей-неволей задумался о том, в чем же состоит специфика этого жанра, и пока отметил для себя две его характерные черты. Какие именно, я скажу попозже в отдельном посте, а сейчас только напомню, что набор в группу заканчивается через три дня, то бишь в ближайший понедельник. Зачем я об этом напоминаю? Да так, просто к слову пришлось.

Офтоп. За последние годы мы привыкли к плохим новостям и вообще к движению вниз – сначала ковид, потом все остальное, – и неудивительно, что верить в будущее нам становится все труднее и у нас порой опускаются лапы руки. Мне попалось это старое видео еще доапокалиптических времен, и я вдруг пересмотрел его, так сказать, с метафизической точки зрения – то есть в свете таких категорий, как смысл жизни и упорство в достижении цели… Конечно, нам с вами никто не кричит «давай, доставай!», но если у вас есть мечта, будьте как Седрик – и она никуда от вас не денется.

На днях в Иностранке (которая библиотека) прошел капитальный семинар по переводу детских книжек. Я в нем не участвовал, но организаторы любезно прислали мне запись, а я не менее любезно делюсь ею с вами.
https://vk.com/video-117815281_456239431?to=L3ZpZGVvLTExNzgxNTI4MV80NTYyMzk0MzE/

Завтра последний день приема тестовых заданий в Школе "Азарт". Все очень логично: завтра кончается зима, а уже 1 марта, в первый день весны, будет первый семинар (поэтический). Как я уже говорил, английский на этот раз сильно отстал от других языков; возможно, этот семестр станет у нас первым вовсе без английских групп, если не считать поэтов под предводительством Кружкова - у них, как обычно, аншлаг. Мой курс по стилю, видимо, тоже встает на паузу. Ну что ж, буду писать мемуары, давно собирался.

Впрочем, в группу фэнтези набор продолжается до 10 марта. А может, и группа начинающих все же соберется, увидим. Если что, про наши курсы все написано вот здесь.

Сегодня не то чтобы нельзя думать ни о чем другом, но уж точно нельзя не думать об этом. Хотя когда в эти три года было можно? Но сегодня особенно черный день, таким он в календаре и останется. И впереди черно пока что, но ино еще побредем в этой мгле, что ж делать.

Конечно, это можно было бы и не писать, но мне не хотелось бы создавать впечатление, что я тут болтаю почем зря про свой перевод, а вся эта кровь с меня как с гуся вода. Нет.

Разбирать публично переводы знакомых и тем более друзей – такое себе занятие, но если они любезно дают на это свое согласие, то почему нет? Да и грош нам будет цена, если мы (вернее, некоторые из нас, не хочу показывать пальцем) будем только критиковать других, а когда бдительные читатели вздумают упрекнуть в чем-то нас самих, сразу кинемся робко прятать свое тело – в нашем с Мотылевым случае, честно говоря, пониженной жирности – за ближайшим утесом. Так что воспользуюсь шансом и скажу заодно: если заметите у меня какой-нибудь косяк, тащите его сюда, я за свой базар отвечаю. Во-первых, могу и отмазку найти – я изобретательный, а во-вторых, и в ошибке признаться не постесняюсь. Святое право облажаться есть у каждого, и дело не в наличии ошибок, а в их качестве и количестве – или, еще точнее, в произведении того на другое.

А теперь к сути. Видим в книге такую фразу:

Кендалл повернул голову, и глаза Сюзан отскочили от его бесстрастного лица, словно камешки от скалы.

Прочитав такое, многие из нас, наверно, вздрогнут или хотя бы поежатся. Глядим в оригинал:

Kendall's head turned, and her eyes bounced off his impassive face like pebbles off a cliff.

Вроде бы то же самое, но чтобы оценить качество перевода, надо ответить на важный вопрос: а вздрагивает ли – или хотя бы ежится – на этом месте англоязычный читатель?

И здесь у меня для вас плохая новость: мы, с нашим материнским русским (прошу не путать материнский с матерным), никогда не сможем ответить на него уверенно. Мы можем только гадать – чем я сейчас и займусь.

Начну с простого: читатели и у нас, и у них бывают разные. Для среднего же англоязычного читателя, если попытаться представить себе это загадочное существо, процитированная фраза выглядит – по крайней мере, так мне сдается – как минимум небанальной. Использованное в ней сравнение вряд ли попадается в англоязычной литературе на каждом шагу. Но степень странности этой фразы мы оценить уже не в силах, и стоит ли воспроизводить авторскую находку в переводе буквально, приходится решать переводчику. Он и решил.

Я вполне допускаю, что по-русски вышло страньше (с), чем в оригинале. Но на такой риск переводчик вправе пойти, тем более что при этом он, в общем, не идет совсем уж поперек нашей традиции. Представьте себе, к примеру, такую фразу: «Ее взгляд скользнул по его лицу, словно капля по стеклу». Вздрогнули? Поежились? Я нет.

Так то взгляд, скажете вы. Но ведь глаза и взгляд часто оказываются у нас синонимами. Можно поднять глаза и опустить их, можно уткнуться глазами в стену – и ничего, останутся как новенькие, даже не поцарапаются. А тут да, вариант более необычный – но все равно, так сказать, в уже существующем тренде.

Чем этот случай отличается от описанного в предыдущем посте? А я вам объясню. Там в оригинале (которого я не читал, но обсуждаю) явно нет никакой необычности; эти чудаки и вправду так пишут. И когда переводишь такое в лоб, выходит сами видите что – как раз то самое, что называется подстрочником.

Здесь ситуация совсем другая. Нельзя затирать при переводе всякую оригинальность, но до какой степени ее сохранять, каждый переводчик решает сам – понимая, что за любое решение, особенно смелое, всегда может и прилететь.

Но легкой жизни, знаете ли, нам никто и не обещал.

Он сидел, склонив юное лицо американского мальчика над книгой, очки запутались в густых светло-каштановых волосах; отразившийся от линз свет, казалось, передал ей какое-то предупреждение, хотя Габриэль и сама знала, что лучше его не трогать.

У Хоффмана была привычка: когда он думал, то склонял голову набок и смотрел в пространство, что и сделал сейчас.

(Роберт Харрис, «Индекс страха», переводчики В.Гольдич и И.Оганесова, Эксмо, 2014)

Каждый раз, открывая очередной перевод популярной книжки – особенно детектива, особенно «бестселлера» и особенно изданный «Эксмо», – понимаю, что там увижу, но все равно лезу, зачем? Бегаешь с ведром на голове, размахивая игрушечной саблей, а ветряные мельницы «Эксмо» как работали, так и продолжают работать.

Эти переводы, кажется, все время передают одно и то же предупреждение: лучше их не трогать. Не надо склонять над ними свое чужое лицо – лучше просто смотреть в пространство.

Может, кто-нибудь помнит, как в конце позапрошлого года я сравнивал два перевода «Женского портрета» Генри Джеймса, «старый» (1984 года, Поляковой и Шерешевской) и новый (2023, Сотникова), и сравнение это вышло категорически не в пользу нового. Ну, а теперь вот еще один перевод появился, в прошлом году в «Эксмо» вышел. Переводчиков опять двое: В. Тулаев и Н. Абдуллин. Вот вам от них приветик, то есть портретик (мужской, правда):

«…человек этот познал людскую натуру во всех ее проявлениях, и все же в легкой улыбке, заигравшей на впалых щеках с широкими скулами и осветившей глаза насмешливой искоркой, сквозила простодушность, когда он неторопливо поставил на стол свою особенную чашку».

Улыбка играет на щеках, а у щек есть скулы. Особенная чашка почему-то напомнила мне Моуринью, но это ладно, мои тараканы. А еще по этой фразе хорошо видно, как страдает логика, когда английский синтаксис при переводе не перетряхивают как следует. Вот оригинал:

He had certainly had a great experience of men, but there was an almost rustic simplicity in the faint smile that played upon his lean, spacious cheek and lighted up his humorous eye as he at last slowly and carefully deposited his big tea-cup upon the table.

Здесь старик слегка улыбается, ставя на стол чашку, и в этой улыбке сквозит простодушие (а не простодушность). Но в переводе улыбка, заигравшая на щеках со скулами непонятно когда, вдруг становится простодушной только в момент расставания с чашкой. Кстати, обратите внимание на единственное число у cheek и eye – очень характерная для английского штука.

Там и дальше интересно. Английский джентльмен, взрослый мужик, почему-то зовет своего отца-банкира папенькой… Ну что ж они никак не дадут покоя бедному Генри? С наследниками Шерешевской договориться не могут, что ли?

Обещанный курс перевода фэнтези с английского уже на старте, заявки с тестовыми заданиями (https://perevodasart.ru/test/) принимаются до 10 марта

Наконец-то я увидел, как выглядит мое истинное "я"! 👇 А может, оно и ваше? 🙂

https://vk.com/video-227368609_456239042

Есть два вечных вопроса: о смысле жизни и о переводе имен в «Гарри Поттере». На оба не существует исчерпывающих ответов, но кое-какие ориентиры в ответе на второй из них мы с Лешей, магом видеосъемки и давним ценителем Волшебной Вселенной Джоан Ролинг, все же попытались нащупать. Мне приятно, что в каком-то из дальних закоулков Хогвартса висю, то есть вишу, и я – в камзоле и совсем как живой.

И вот что внезапно пришло в мою напудренную голову: ведь я знаю многих людей, которые почитывают и даже перечитывают Пулмана, грустят вместе с Гейманом, рыдают над Ролинг и прутся от Пратчетта, – так почему бы не провести для них курс перевода фэнтези? В конце концов, у троих из этой четверки я сам брал уроки волшебства.

Причин забраковать эту идею я не нашел, а потому сообщаю поклонникам магии любого цвета, что в ближайшее время на нашем сайте появится подробная информация о новом курсе. Мы его еще дополнительно проанонсируем. А Набитый Нюхль живет здесь.

Авада кедавра! Трансферамус!

Репосты приветствуются.

Английский (проза) на этот раз вчистую проиграл по набору другим языкам. С одной стороны, это не может не радовать: надоела его гегемония. С другой, хороших книжек на английском пока еще не меньше, чем на любом другом языке, и кто-то же должен их переводить! Так что приходите. Ну и у французов с итальянцами до конца месяца еще отыщется местечко.

Мы почти готовы к началу весеннего семестра. Набор на курс перевода английской поэзии (руководитель Григорий Кружков) временно закрыт (мы сохраним опоздавшие заявки на будущее, если оно будет), на курс перевода немецкой прозы (руководитель Анна Кукес) заявки будут приниматься на свободные места, если таковые появятся в процессе комплектования группы. До 28 февраля принимаются заявки на курсы перевода
- английской прозы (ведут Виктор Голышев и Владимир Бабков)
- французской прозы (ведет Наталья Мавлевич)
- итальянской прозы (ведет Анна Ямпольская)
- французской поэзии (ведет Елена Баевская),
а также на спецкурс Владимира Бабкова «Как писать с(т)ильно»
Подробнее о нашей школе и условиях приема https://perevodasart.ru/

…И тут мы снова возвращаемся к вечной и болезненной теме – нашего кпд.

Если мордоваться по три дня – ну пусть даже по два часа – с каждой фразой, попутно изучая небесную механику, то на черновик небольшого рассказа будет уходить минимум пара месяцев. Без выходных. Не считая редактуры. А о романе и говорить нечего…

Но поначалу это, увы, неизбежно. Вы ни в коем случае не должны сразу приходить в издательство, и такая (ради корректности сменю на минутку пол): я хорошо знаю язык, дайте мне роман, и они такие: ну на. Этим вы выжжете у себя на плече лилию халтурщицы, которую потом можно будет удалить только вместе с кожей. Издателям-то по хрен, а вам с этим жить.

Учиться, как известно, необходимо весь свой век, и даже это не избавляет нас от грустной перспективы умереть дураками. Но первый, пусковой период критически важен – а он в нашем деле долог и мучителен. Наш внутренний писатель, этот бестолковый неумеха, соображает чрезвычайно туго, но если уж удастся что-нибудь ему вдолбить, он не забудет этого никогда – и понемногу научится быстро совершать привычные действия, задумываясь только в самых ответственных местах. А до тех пор приходится двигаться со скоростью черепахи – или, вернее, нашего школьного тотема, улитки. (Знаете, чем улитка отличается от черепахи? У нее не такой твердый панцирь.)

Надо просто выучиться ждать. Надо быть спокойным и упрямым. И тогда – рано или, с большей вероятностью, поздно – вы обязательно получите скупую телеграмму примерно такого содержания: «Ты молодец, шарашь дальше. Целую, жизнь».

Вот черт возьми, не хотел же писать манифест!

Несколько слов вдогонку. Спасибо всем, кто попробовал перевести эту трудную фразу: гораздо лучше попробовать и обломаться, чем сидеть с кислой миной и критиковать других, как это делал я. Тем более что были и неплохие попытки – вы сами все видели.

Прежде чем сказать, как поступил бы я сам (промолчать было бы нечестно), добавлю еще несколько соображений, которые стоило бы принять в расчет. Во-первых, фраза начинается с солнца, а это главный герой отрывка, да и вообще капитальная вещь, которая сразу бьет читателя по глазам и настраивает на такой, что ли, возвышенно-мифический лад. Хотя бы поэтому в переводе не стоит употреблять фразеологизмы вроде «на подходе» или «на низком старте» и даже слова с разговорной окраской вроде «чуть-чуть»; надо сразу брать нейтрально-солидный, основательный тон.

Во-вторых, в чате совершенно справедливо заметили, что в оригинале мы имеем пятистопный ямб. Я уже столько раз твердил, что проза – это каша из поэтических отрубей, что сам себе надоел, но стоило на минутку об этом забыть, как вы напомнили – и правильно сделали. Надо ли в точности сохранять этот размер? Конечно, нет. Попытка соблюсти в переводе эквиритмичность сразу связала бы нас по рукам и ногам так, что мы бы и не пошевелиться не смогли. Нужно просто постараться сделать свою фразу а) недлинной, б) желательно без или с минимумом знаков препинания и в) ритмичной по-своему. Ведь зачем этот ямб автору? Это мотор, который заводит всю машину. Раз-два-три-четыре-пять – и вот вагон не спеша тронулся, и за окном уже скользят виды Меркурия. К тому же чеканность первой фразы добавляет в атмосферу торжественности…

Кстати, это помогло мне разрешить для себя одну маленькую загадку. В моих вариантах перевода все время появлялось слово здесь, которого в оригинале нет, и я вдруг понял, почему: оно нарушило бы ритм! Смотрите:

The sun here is always just about to rise.

Возможно, сначала так и было, но потом Робинсон заметил ухабчик и убрал из фразы here.

А теперь – какие я предлагаю варианты? Честно скажу, что с солнцем в начале у меня что-то не клеится. Ну разве что так:

Солнце здесь никогда не уходит (не скрывается, не прячется) надолго.

Проще переиначить фразу, сохранив ее смысл:

Ночи здесь всегда скоротечны.
Восхода никогда не приходится ждать долго.

Употреблять слово рассвет нельзя: светает там, где есть атмосфера, а на Меркурии ее практически нет.

Ну вот. Осталось только напомнить, что никакие переводы не бывают безупречными и единственно правильными. Даже мои…

Ловко я спрятался в домик, правда?

upd: Я плохо изучил матчасть. Вариант со скоротечными ночами снимается, поскольку сутки на Меркурии очень длинные, да и вообще солнце движется очень странно, иногда даже петлями. Лучше с этим не связываться )
В других вариантах никогда (так же как always в оригинале) не абсолютно, а относится только к периодам пребывания на открытой поверхности людей, вышедших посмотреть на восход.
В общем, все сложно...

ОДНА ФРАЗА (№1/2)

The sun is always just about to rise.
(Kim Stanley Robinson, 2312)

Это первая фраза фантастического романа, который начинается с блестящего – это слово тут особенно подходит – описания восхода на Меркурии. И каждый раз, когда мне присылают перевод этого отрывка (мы начали разбирать его на семинарах не так уж давно), я на ней зависаю. По смыслу вроде бы все просто, но, пытаясь поправить не слишком удачные версии ее перевода, а главное, обосновать свои претензии к ним, я сразу же вязну в болоте сравнительной грамматики, куда в обычной жизни предпочитаю не соваться, а хорошего варианта нет и у меня самого. Из болота тащить бегемота – работа, как известно, трудная, но даже этот маленький бегемотик никак не хочет оттуда вылезать.

В чем здесь проблема? Она хорошо видна уже на примере единственного (насколько мне известно) опубликованного перевода, принадлежащего А. Грузбергу – любители Толкина должны помнить эту фамилию:

Солнце всегда вот-вот взойдет.

Объяснить, почему он неправильный, довольно сложно. Да и надо ли? Во всяком случае, ясно, что «Солнце вот-вот взойдет» – фраза нормальная, но все портит слово всегда. Сначала мне показалось, что оно в принципе не может сочетаться с глаголом совершенного вида в будущем времени, но потом я вспомнил, что такое бывает – как во фразе «Он всегда что-нибудь да придумает». Потом я решил, что дело не столько в глаголе – хотя время, похоже, нужно настоящее, – а в сочетании всегда с вот-вот. Но даже если оставить от варианта Грузберга только начало, непонятно, как его продолжить. «Солнце (здесь) всегда готово взойти?» Но это выглядит каким-то нездоровым рвением со стороны нашего светила. И сразу вспоминается знаменитое пожелание Раневской, обращенное к пришедшим помогать ей по дому пионэрам…

А дополнительная трудность состоит в том, что это первая фраза – короткая и эффектная, и желательно эти ее свойства при переводе не потерять. Кое-какие идейки у меня, конечно, есть, но не хочу мешать вам мучиться.

Попробуете?

Лет этак несколько тому назад была у меня в фейсбуке такая серия – кажется, в десять постов, – где я разбирал трудности перевода отдельных фраз из разных книжек. Старожилы (или, как когда-то написала одна моя студентка, «седые сторожилы» – так и видишь грустных старичков с берданками), возможно, помнят. Ниже – пост, с которого та серия стартовала (mutatis mutandis), а дальше будет ее продолжение. Не знаю, хватит ли меня на второй сезон, но... лиха беда начало.

ОДНА ФРАЗА

Как многим известно, переводчики переводят фразами. Щелкают их по очереди, как орешки. Но вдруг попадается среди них одна, которая не желает раскусываться. Ты ее и так, и этак, – а она никак. В оригинале все понятно, а по-русски выходит какая-то околесица.

Это раздражает. Тебе ж надо норму выполнить – ну хоть пять-шесть тысяч знаков в день. А ты с одной фразой, в которой этих знаков от силы сорок, уже целый час возишься. И сколько ты такими темпами к ночи напереводишь – знаков пятьсот? Ладно, думаешь, потом еще помучаюсь, а пока оставлю черновой вариант.

So far so good. Заканчиваешь перевод – допустим, это всего лишь рассказ. Возвращаешься к той самой одной фразе, которая теперь уже стала ОДНОЙ ФРАЗОЙ. Но она по-прежнему тебе не дается! Проходит день, другой. Тебя злит уже не только она, но и автор (нельзя было попроще написать, что ли?), и заказчики (это я за их три копейки кровью харкать должен?), и читатели (ты тут пластаешься, а они все равно ничего не заметят), и ты сам (куда смотрел, когда брал?). Наконец думаешь: да гори она синим огнем! Вот хоть так напишу – кривенько, ну да ничего, авось сойдет.

Отправляешь редактору. Через пару дней звонит. Говорит: вроде бы все нормально, но есть ОДНА ФРАЗА…

Не прокатило.

И все начинается снова. ОДНА ФРАЗА над тобой издевается. Глумится. Ты терпишь. Но вдруг в одно прекрасное утро встаешь – и вот он в голове, вариант! Не фолкнер, конечно, но вполне приемлемый. Где он раньше-то был? Уф…

Вот я и придумал этот… проект, что ли? ОДНА ФРАЗА. Время от времени буду публиковать анализ одной фразы с существующими, если они есть, и возможными вариантами ее перевода и их обсуждением. Фразы эти буду брать иногда у всем известных авторов, иногда у не очень, а иногда и у совсем не. Иногда они будут довольно длинными и замысловатыми, а иногда – коротенькими. Но главная цель этой затеи, честно говоря, не в том, чтобы продемонстрировать приемы борьбы с заковыристыми фразами (хотя будет и это), а скорее в другом: показать, какие разные соображения выступают на первый план при переводе всего лишь ОДНОЙ ФРАЗЫ. И вот это очень важно.

Потому что каждая фраза – это и есть ОДНА ФРАЗА.

ПЕСНЯ ОБ АРТИКЛЯХ

Не думай об артиклях свысока (с),
Наступит время – сам поймешь, наверное,
Зачем их надо ставить и когда,
Где верные артикли, где неверные…

Проходят без понятия года,
Проходят без него десятилетия,
И я не понимаю иногда,
Где первые артикли, где последние?

У каждого артикля свой резон,
Свои колокола, своя отметина,
Артикли раздают – кому позор,
Кому бесславие, а кому бессмертие!

Бывает без артикля только дождь,
Течет с небес вода обыкновенная,
И ты порой почти полжизни ждешь,
Когда поймешь его употребление…

Придет оно, большое, как глоток,
Глоток воды во время зноя летнего,
А в общем, надо просто помнить долг
От первого артикля до последнего!

Не думай об артиклях свысока,
Наступит время – сам поймешь, наверное,
Зачем их надо ставить и когда,
Где верные артикли, где неверные…

Тема артиклей оказалась прямо-таки животрепещущей. Да оно и понятно: все эти неведомы зверушки, которых нет в русском, эти артикли, какой-нибудь там аорист или, прости господи, эргатив, конечно, производят ошеломительное впечатление, потому что открывают в мозгах дверцы, о существовании которых мы даже не подозревали. (А когда, скажем, артикль не стоит перед словом по-человечески, а прилепляется к его концу, как в болгарском или арамейском, – тут от изобретательности высших сил и вовсе дух захватывает.) Так что давайте еще чуточку пожуем эту тему – тем более что для этого не надо даже уходить все с той же первой страницы все той же книги Пратчетта.

Многие знают, что артикли иногда «переводятся» порядком слов в русском предложении. Фраза «В комнату вошел сантехник» говорит нам, что этот персонаж появляется на сцене впервые, а стало быть, в оригинале перед ним стоял неопределенный артикль; если же этот герой нам уже знаком, а значит, имеет при себе в оригинале артикль определенный, то в переводе надо писать «Сантехник вошел в комнату». И вот в переводе «Пехотной баллады» (так называется русская версия Monstrous Regiment) читаем:

Герцогиня смотрела на Полли со стены над кроватью.

Напрашивается вывод, что при слове duchess стоит определенный артикль. Так оно и есть:

The Duchess watched her from above the bed.

И тем не менее перевод неправильный! Почему? Да потому, что, несмотря на определенный артикль, Герцогиня упоминается здесь в первый раз; определенный же артикль означает не то, что мы с ней уже встречались, а то, что герцогиня это не абы какая, а вполне конкретная – об этом говорит и прописная буква, с которой она начинается. Поэтому и перевести надо было по-другому:

Со стены над кроватью на Полли смотрела Герцогиня.

Заодно и важная прописная сохранилась бы. В общем, это еще одно подтверждение того, что никаких жестких правил в переводе нет и главным инструментом переводчика остается не словарь и не сборник даже самых полезных советов, а мозги. Грустно, правда? Хотя как посмотреть…

Свеженькое!
https://www.youtube.com/watch?v=RKu1VmTNPPI

Не знаю, как вы, а я страшно не люблю писать на английском в первую очередь из-за артиклей: сколько ни ломай над ними голову, все равно где-нибудь да ошибешься. При переводе с английского (или любого другого языка, в котором они есть) на русский эти козявки вроде бы не очень мешают, но если потерять бдительность, могут подложить переводчику довольно крупную свинью. На первой странице все той же книги Пратчетта в русском изводе (по-прежнему В.Сергеевой) есть такое описание:

Это была скверная гравюра, раскрашенная вручную, преимущественно в два цвета — синий и красный. Она изображала пожилую женщину; отвисший подбородок и слегка выпученные глаза могли навести иного циника на мысль, что кто-то сунул ей в вырез платья рыбу, но в этом странном, безжизненном выражении лица художник сумел передать нечто большее.

При внимательном чтении здесь настораживают два обстоятельства. Первое: физиономия человека, которому сунули за пазуху рыбу, едва ли будет выглядеть безжизненной (если только он не скончается мгновенно от шока). И второе: что-то уж больно буйная, а главное, нездоровая у автора фантазия! Если бы все это было написано от лица малолетнего хулигана вроде Тома Сойера, тогда другое дело, но здесь, кажется, не тот случай. Самое время посмотреть в оригинал:

It was a poor woodcut, hand-coloured mostly in blue and red. It was of a plain, middle-aged woman whose sagging chin and slightly bulging eyes gave the cynical the feeling that someone had put a large fish in a dress, but the artist had managed to capture something extra in that strange, blank expression.

Теперь все ясно: вместо «in a dress» переводчица прочла «in her dress»! И сразу все изменилось: безобидное сравнение противной тетки с одетой в платье рыбиной превратилось в поступок опасного социопата, к тому же еще и лишенного всякого чувства самосохранения (на портрете-то ни много ни мало герцогиня!). Всего одна буковка, а сколько неприятностей…

NEVER SAY NEVER

В переводе как профессии все настолько туманно и расплывчато, что перед теми, кто начинает его (ее) осваивать, возникают два соблазна. Первый: согласиться с теми, кто считает и не стесняется заявлять, что учиться тут, в общем-то, нечему – ну разве что иностранный язык имеет смысл подтянуть – и достаточно просто любить это дело. Примерно по слову апостола Павла: любовь, мол, не перестает, хотя и знание упразднится. И второй: уцепиться хоть за какие-нибудь правила. Если во мгле, которая тебя окружает, светят пускай даже редкие маяки, плыть становится гораздо веселее.

С теми, кто уже поддался первому соблазну, спорить не хочется: опыт показывает, что переубедить их все равно невозможно. Жертвы второго более восприимчивы – надо просто вовремя их разочаровать. Покажу на одном примере, что кораблекрушения порой случаются и тогда, когда переводчик берет курс на самый (казалось бы) надежный маяк.

Кого из нас не учили тому, что нельзя повторять в переводе однокоренные или попросту одинаковые слова? Кого редакторы не били по рукам за два или три одинаковых слова в одной фразе? Мы быстро привыкаем подбирать синонимы, чтобы избежать этих повторов, но забываем, что иногда на них все и держится. Книжка Терри Пратчетта Monstrous Regiment начинается так:

Polly cut off her hair in front of the mirror, feeling slightly guilty about not feeling very guilty about doing so.

Ясно, что все обаяние этой стартовой фразы заключено в повторах, как в песенке «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я». Но вот опубликованный перевод (В.Сергеевой):

Полли отрезала волосы, стоя перед зеркалом, и почувствовала себя слегка виноватой из-за того, что ничуть этого не устыдилась.

Синонимы найдены, еще один повтор, ненароком возникший при переводе, убран (правильнее было бы написать «Полли отрезала себе волосы», но дальше уже есть себя) – а весь кайф пропал. Попробуем его вернуть:

Полли отрезала себе волосы, и ей стало немножко стыдно за то, что не стало очень стыдно за то, что она это сделала.

Страшно так написать, да еще в самом начале книги? Еще бы! Последствия мерещатся жуткие: редактор озвереет, забракует весь перевод, издатели внесут тебя в черный список, репутация будет безнадежно загублена… Словом, кошмар. Да и вышло-то не ахти, особенно из-за калечки она это сделала. Подрихтуем:

Полли отрезала себе волосы перед зеркалом, и ей стало немножко стыдно за то, что не стало за это ужасно стыдно.

Годится? Решайте сами. Призрак взбесившегося редактора, конечно, никуда не денется, но тут уж надо выбирать, с кем вы меньше хотите встречаться: с ним или с духом расстроенного Пратчетта…

СТИХИ ПРО ЗАЕК (№7)

…Когда мы употребляем слово «текст», создается впечатление о линейной последовательности слов, подлежащих «воспроизведению», в то время как поэтическое произведение обладает огромным количеством вертикальных связей – в чем его главное отличие от прозы.

Вот тут хотелось бы с Григорий Михалычем чуточку поспорить – вернее, порассуждать об одно-, дву- или многомерности художественного произведения (кстати, само это слово как синоним перемножения подразумевает объемность). Мне кажется, идея вертикальности спровоцирована здесь внешним видом стихотворений, которые всегда стоят столбиком, как тушканчики. Но если под вертикальными связями понимаются внутренние переклички, прошивающие стихи насквозь, то их полно и в хорошей прозе. Какую бы форму она ни принимала – рассказа, повести или романа, – без этих внутренних сил, мгновенно действующих на расстоянии (кажется, в физике это называется entanglement), она тут же вырождается в унылую цепочку слов, бредущих друг за дружкой без всякого смысла и цели, в тот самый шекспировский tale told by an idiot, signifying nothing. Особенно отчетливо это видно на сочинениях малой формы: рассказ может сворачиваться ужом, кусая себя за хвост, или вертеться, как тот же уж, но уже на сковородке, или выписывать самые замысловатые кренделя, но цельность ему придают именно сквозные, нелинейные связи.

Оттолкнувшись от приведенной цитаты, я предложил бы немножко другую систему координат. Сквозные связи, «перпендикулярные» линейному развитию событий, назвал бы тоже горизонтальными – работающими, так сказать, по оси игрек, – а вертикаль, ось зет, оставил бы для тех связей, которые и впрямь выходят из плоскости произведения вглубь – в литературную традицию. И вот от них-то, пожалуй, поэзия действительно зависит гораздо сильнее, чем проза. Ведь там даже рифмы, и те наперечет: скажешь слезы, а читатель ждет уж рифмы розы, кровь всегда подразумевает морковь, и так далее; куда бедному поэту податься?

Конечно, и прозаики без обращения к традиции ничего толком написать не могут: отбери ее у нас, и мы все мигом растеряемся и потеряемся, как дети ночью в дремучем лесу. Но все же эти отзвуки, аллюзии и обертона действуют в стихах куда сильнее. Вот в этом и вправду можно увидеть серьезное отличие поэзии от прозы – и не зря такая большая часть книжки Кружкова посвящена именно проблеме вписывания переводных стихов в другую поэтическую традицию. Корни, истоки и, не побоюсь этих слов, отеческие гробы – вот курьи ножки поэтической избушки, без которых она не в силах не то что далеко убежать, но даже тронуться с места.

Чую, на этой бредовой картинке пора заканчивать.

В своем эссе How Should One Read a Book? Вирджиния Вулф пишет (для удобства перевожу): «Чтобы прочесть книгу правильно, надо читать ее так, как будто вы сами ее написали. Займите место не за столом рядом с судьями, а на скамье рядом с подсудимым. Станьте его напарником, его соучастником».

Переводчик выполняет эту рекомендацию не в переносном, а в самом прямом смысле: он действительно становится напарником, соучастником, подельником автора. Конечно, читая книгу впервые, вы можете краем глаза замечать ее недостатки, но если наступает момент, когда вы говорите себе: «Эта книга мне нравится и я хочу ее перевести», – в этот самый момент критическое мышление должно быть отключено до самого конца работы.

И это не так трудно, как кажется. Если, играя Отелло, вы хоть раз подумаете про себя: «Боже, какой он (= я) кретин!», то не сможете убедительно задушить Дездемону. Но ведь именно ради этого вы и вышли на сцену.

Тех, кто придет в нашу школу на весенний курс литературного перевода с немецкого, ждет интересная, плотная программа. Посмотрите, каких авторов ХХ и XXI века предлагает переводить Анна Кукес (https://perevodasart.ru/about#kukes):
ПРОЗА:
- фрагмент одного из детективных романов Ингрид Нолль, немецкой Агаты Кристи;
- Маттиас Наврат:
- Кристоф Магнуссон
ДЕТСКАЯ ПРОЗА:
- Франциска Бирман, фрагменты из двух книг о приключениях лиса-детектива Джеки Рыжика
НОН-ФИКШЕН:
- эссе Ульрике Мозер и/или Каролин Эмке
В зависимости от уровня и настроения участников семинара могут быть добавлены пьеса и стихи

Присылайте тестовые переводы (https://perevodasart.ru/test/) по адресу perevodasart@mail.ru до 15 февраля

Обычно мы не рассказываем, какие тексты ждут наших курсистов на семинарах (и сами не всегда заранее это знаем), но на сей раз решили приоткрыть дверцу в наш новый немецкий теремок: