Долина реки Чертановки.
Только снег сошёл апрельский. В этом году рано меня будят. Всё бурлит, грязью пенится от голубого неба с его жгучим солнцем. Но вечер обещает быть нежным. Тучи уже кучерятся фиолетовой темнотой. Птички-сестрички жмутся ближе рассказать о грядущей буре. Хорошо. Вот бы залило меня. Да так залило, чтоб выдернуть все эти камни жмущие, да разбушеваться, вернуть взад своё. Залить травы краснокнижные мутной водой, как раньше. Хорошо было раньше. Тишина. Болото. Девки финно-угорские ходили ко мне топиться. Вятичи засыпали курганами. До сих пор люблю эти трупные холмы. Тогда люди прикармливали да от леса чистили, чтоб лилась моя река раздольем, не ныряла как сейчас змеёй подземной в катакомбы. Только всё равно от людей добра не жди. Затихли недавно. Трупным ветром повеяло. Тишина, будто вымерли все. Да только не вымерли ироды. Тишина она всегда не спроста. Пришли следующей весной околотили меня заборами. Проложили тропы свои жалкие. Да пировать над моей тюрьмой стали. Орать напевы пьяные, животину жечь, телеги свои в моей канаве оставлять. Ну да я им отвечу иногда как смогу. Кого звоном перил запугаю. Кому дощечку из-под ног выну. А пьяного и к себе забрать можно, коли случай выдастся. Как того, что священника убил и через мои гущи бежал. Да только выбрался. Такие люди слишком жить хотят. Вон теперь в честь убиенного на деньги убийцы храм новый строят. А на старом стена кровью подтекает. Любуюсь. На страстную неделю особливо видно. Вот и ветерок свежесть подгоняет. Задышала земля. Пошли первые капельки. Люблю ночной дождь. Смотреть с качелей в тишине как по лужам барабанит. Забудусь порой, засмотрюсь. А с рассветом тут уже молодые целуются. Их не шугаю. Каждой животине счастье положено. Даже такой.