📚«Книготорговец из Кабула», Осне Сейерстад

«Они вплывают в прохладу квартиры, снимают через голову паранджи, вешают их каждая на свой крючок и вздыхают с облегчением. У них снова есть лица. Лица, которые украла у них паранджа».

Журналистка Осне Сейерстад в начале 2000-х жила в Афганистане — в самые горячие времена (хотя какие времена там не горячие) следовала за штабом Северного альянса, воевавшего с талибами. В Кабуле она встретилась с владельцем книжного магазина Султаном — и нашла его историю очень занимательной, вполне годящейся для книги.

Чтобы хорошо эту историю рассказать, Сейерстад поселилась у него в доме. Дело неслыханное — чтобы европейская женщина жила в афганской семье, не будучи ничьей женой?! Но оно выгорело. Журналистка познакомилась со всей свитой домочадцев, узнала по рассказам о более дальних родственниках — имена изменены, но в книгу вошли отвратительно реальные эпизоды. Документалистика, которая, уж простите за штамп, увлекательнее вымысла.

Султан еще в юности влюбился в книги и связал с ними жизнь — занимался и торговлей, и издательством. В стране, где чихнуть нельзя, чтобы не нарушить какой-нибудь закон, он хранил и продавал самое разное — от безобидной, но вольнолюбивой литературы до откровенной запрещенки, считая право на знания и культуру базовым и священным. Претерпел, конечно — убытки сносил, в тюрьме сиживал. Звучит красиво — прямо образцовая биография патриота, но есть, как водится, нюанс.

Переступая порог собственного дома, этот сторонник развития и прогресса становился ретроградом не хуже жителя глухой деревни. Никакого противоречия — мечтать о лучшем будущем для страны, но жен (их две), мать, сестер, братьев и остальное семейство держать в почти средневековом подчинении, ну да. Разумеется, симпатии, сочувствие и праведная ярость Осне Сейерстад на стороне женщин.

В «Книготорговце из Кабула» речь идет о событиях 20-летней давности, а читается книга как современная — положение женщин, увы, стало еще хуже, хотя вроде бы куда? С 2021 года и по сей день в силу вступают законы, от которых не получается не орать. Женщинам нельзя работать, получать образование (даже среднее), разговаривать на улице, заниматься спортом, петь и читать вслух на публике, передвигаться без сопровождения родственника-мужчины, даже если надо в больницу. Из недавнего — в помещениях, которые используют женщины, не должно быть окон, и это не дичь, а теперь строительная «норма». Неплохо встряхивает, мне кажется.

#Норвегия #ОснеСейерстад #Афганистан

📚«День», Майкл Каннингем

«Разве это не сентиментальщина, не пошлость — полагать, что любовь превыше всего? Не то самое очень удобное утешение из бульварных романов и второсортного кино?»

В новом романе Майкл Каннингем (здоровья ему, счастья и долгих лет) выступает с привычным репертуаром: снова у него мысль семейная, просторная и подробно обустроенная, как в плане несущей конструкции, так и деталей, всяких внутренних ходов. Кризисы — пубертата и середины жизни, супружества и родительства, которые иногда долго терпят, но все равно больно бьют. И любовь, само собой, куда без нее.

Вот Роб — человек, конечно, хороший. Но ему уже под 40, а обитает он на чердаке у сестры Изабель, потому что не может позволить себе нормальную аренду (впрочем, это, наверное, не к нему вопрос — это Нью-Йорк, детка). Он давно преподает в школе, но все равно продолжает размышлять, кем станет, когда вырастет. Изабель с Дэном тоже о чем только не мечтали, включая путешествия и карьеру рок-звезды, но теперь у них все очень обычно, с очень обычными работами, ипотекой, квартиркой в Бруклине и двумя детьми. Еще есть брат Дэна, его подруга и их сын — у них вроде и все понятно, но и черт ногу сломит.

За три дня — 5 апреля разных лет — Каннингем рассказывает много жизней, включая одну вдвойне вымышленную. В 2019 году все просто в порядке, хотя никто еще ни о чем не догадывается, не помышляет, как совсем скоро все будут скучать по этому замечательно привычному. 2020-й — потусторонний, призрачный, опрокинувшийся, утративший телесность и реальность, люди, оказавшиеся одновременно невозможно далеко и близко, в пределах одной квартиры и по разные стороны Атлантики. И 2021-й — новая жизнь после конца света, которую еще никто не научился жить.

Каннингем немного иронизирует над устаревшим, но живучим романным брачным нарративом и отмирающей концепцией «традиционной» семьи, но вертит то и другое во все стороны — как фокусник из длинного воздушного шарика скручивает собаку или цветок. И всегда остается свеженьким и понятным, близким разной аудитории (если честно, ума не приложу, как конкретно и портретно описать аудиторию Майкла Каннингема — такое ощущение, что это просто все).

Что еще меня всегда завораживает, так это (ну, образно) голос Каннингема — не сентиментальный, не приторный, но очень уязвимый, ранимый и нежный. Даже, прошу прощения, новоискренний — какого не ждешь от большого белого мужчины за 70. Но опыт взросления и самоидентификации в гомофобные времена, видимо, в карман не спрячешь — думаю, это и наделило писателя таким теплом и сочувствием, от которого иногда слезы на глазах.

#США #МайклКаннингем

📚«Курорт», Антон Секисов

«Море — это праздник и волшебство. Невозможно жить в празднике. Это как съедать на завтрак, обед и ужин по целому торту».

В сентябре 2022 года Митя вместе с тысячами других пересек границу Грузии — заплатил баснословные деньги за авиабилет до Владикавказа, простоял от звонка до звонка всю многокилометровую пробку на Верхнем Ларсе, пережил приключения разной степени унизительности. Уехал не из страха, а по соображениям совести, собрав всю свою почти 40-летнюю жизнь в один рюкзак.

Теперь Митя поселился в приморском городке, в пансионате рядом с товарищами по недобровольной эмиграции. Удаленная его работа заключается в том, чтобы переписываться от лица вебкам-модели с небольшим количеством поклонников. И если просто приехать к морю в несезон некоторый резон имеет, то вынужденно там обитать без надежд, идей и планов — все-таки совсем другое дело.

«Курорт» Антон Секисов писал, руководствуясь собственным опытом и наблюдениями, заметками и дневниками, но вряд ли это было попыткой какой-нибудь саморефлексии или желанием успеть по горячим следам. Текст бродил внутри, зрел, родился — и вот здесь, что называется, «отрывок, взгляд и нечто», отпечаток времени на песке, к которому уже подбирается волна. Снова на ум приходит «Ничто, кроме сердца» — ситуация и переживания схожие, разве что герой не авто, а так (во всяком случае сам писатель мало похож на человека, способного раз в день съедать столько хлеба и тортов, чтобы хватило на углеводную кому).

Антону Секисову виртуозно удалось воспроизвести атмосферу бесконечных каникул или прогула уроков — с тем уточнением только, что ни каникулы, ни бесконечность никому не нужны, а прогуливают все присутствующие не школу, а жизнь, и уже порядком от этого устали. С «Комнатой Вагинова» роман роднит лаконичность и приятная, продуманная скупость эмоций и речи, вещественность и телесность, детальная цепкость. И та же смесь реальности с болезненным сном.

Писатель определил «Курорт» как трагикомедию, что, в общем, справедливо в отношении более или менее всего на свете. Нет прямых, неприкрытых насмешек и обличений с поиском типажей, но и сочувствия не то чтобы много — есть бытописательство, фиксация ускользающей натуры. И не поймешь, чего в романе больше — общей бессмысленности всего сущего (если уж философически) или осмысленности, но возможной только в маленьких вещах, а не в рассуждениях о судьбах мира (который много прочнее, чем кто угодно по отдельности).

#книгинарусском #АнтонСекисов

На non/fiction я всегда хожу натурально как деревенский дурачок на ярмарку — без плана, без программы, просто поглазеть да порадоваться (и с покупками уйти, а как же). Есть мнение, что оно уже не то и свежего воздуха все меньше, но такое количество книг и читателей разом так или иначе согревает мне сердце.

Как я есть теперь обладательница довольно вместительного книжного шкафа, притащила домой около трех килограммов слов (зря я, что ли, руки с плечами тренирую — хоть микроскопическими, а гантелями!). Зашла ко всем любимцам, у «Фантома» и вовсе совершила сделку месяцагода, купив Стивена Фрая за 300 рублей.

Мрачноватый вайб меня все-таки слегка преследовал (возможно, это как-то связано с сегодняшней новостью из «Подписных»): на разных стендах на меня выпрыгивали названия книг вроде «Музей суицида», «Шумер» увидела как «Умер», а сборник стихов «Я жил в ладу с родной страной» неведомо как трансформировался при мимолетном прочтении в «Я жил в аду». Но все равно унесла хорошее настроение и бодрящие конфеты от Тани 💛 Таня, очень, очень была рада встретиться! (А кто еще не читает карательную библиотерапию, тот это, конечно, зря.)

Успела вчера на «Передвижников» в Третьяковке в последний день работы. Очень, на самом деле, их люблю — одной из первых моих «книжек с картинками» в детстве был альбом издательства «Искусство» про товарищество передвижных выставок. Этот визуальный ряд со мной навеки, многие картины, впечатанные в память на репродукциях, впервые или после долгого перерыва видела вчера в натуральную величину — тоже какой-то специальный опыт («Грачи прилетели» крошечные, «Неутешное горе» гигантское, а «Ненюфары» у Левитана совершенно как живые, выпуклые и будто наклеенные на холст).

Мой личный the передвижник — конечно, Архип Куинджи, певец воздуха и света. Любимый «Днепр утром» остался на месте в основном корпусе, зато была «Березовая роща» и серия закатов. Биография Куинджи, на мой скромный взгляд, вполне заслуживала бы романного пера Диккенса: рано осиротел, жил в бедности — пас гусей и служил у торговца хлебом, рисовал на всякой подвернувшейся бумажке. Окончил академию, прославился, но кучу заработанных денег отдавал на прицельную благотворительность, чтобы неимущие художники тоже могли получать образование. Женился на своей большой любви (хотя там на современный взгляд история нифига не для Диккенса, а немного для журналистского расследования) и всю жизнь с ней прожил, кое-чему научил Рериха, умер в собственной постели, счастливо не дотянув семи лет до революции.

Что касается одного там современника передвижников, с чьим романом я по-прежнему имею дело, то новости к этому часу такие: прочитала мало, даже всюду таская его за собой. Постоянно о романе думаю, хотя там все какие-то многословные и нервные. Намедни «Бесы» сопроводили меня на педикюр — заснула в обнимку прямо в кресле. Потом забыла их в магазине у дома — заботливый знакомый продавец приберег под прилавком до возвращения. Выглядит, я все понимаю, плачевно и неутешительно, но сдаваться пока не собираюсь.

А вы к передвижникам как — в целом и по отдельности? И чего в последнее время хорошего видели из выставок (может, мне тоже надо)?

📚«Сад», Марина Степнова

«— Это хорошо. Боль — твой лучший друг, Туся, твой советчик. Боль кричит тебе, что надо остановиться, что ты не права. Отрезвляет».

В романе «Сад» я рассчитывала поймать весенний вайб, а также, судя по описанию, ухватить немного атмосферы «Происхождения всех вещей» Элизабет Гилберт, которое очень люблю. В этом не разочаровалась: последняя треть XIX века, дворянская усадьба, цветущие вишни, ну а вместо мхов и лишайников — конный завод.

Князья Барятинские, представители высшего петербургского общества, блиставшие в свете и близкие к императорскому двору, купили имение неподалеку от Воронежа, предполагая наезжать туда время от времени. Тишина и большой сад должны были стать украшением их зрелых лет и подступающей, как им виделось, старости. Так бы оно, может, и было, кабы не неслыханное происшествие — внезапная беременность княгини в скандальные 40+.

Наблюдать ее пригласили единственного в тех краях врача Григория Ивановича Мейзеля, может, не гениального, но на удивление толкового, демонстрирующего иной раз медицинские чудеса в духе Абрахама Вергезе. Под его присмотром и опекой потом вырастет своенравная девочка Туся, которую с трудом получается назвать главной героиней (в конце концов, ее-то глазами читатель почти ни на что, кроме лошадей, не смотрит), но которая точно станет центром «Сада» (и мира).

Роман получился просторный, многословный и размашистый — с путешествием во времена Ивана Грозного, с фавориткой императора и курсистками-бестужевками, с эпидемией холеры, представителем сербского монаршего рода и даже с подглядыванием в отчий дом Ленина (когда тот еще был маленький, с кудрявой головой, разумеется). Маленьких трагедий и радостей человеческих на историческом фоне тоже хватит.

И все вроде бы в порядке и на местах — мазурка играет, французская булка хрустит, горничная несет чай с вареньем, прототипы и матчасть на уровне, а я все равно чую подвох с ощущением времени. В том ли дело, что из XXI века почти невозможно замедлиться, по-настоящему откатиться на 150 лет назад, когда все было основательно и тягуче? В том ли, что Марина Степнова, может, сначала замыслила многотомный труд, а потом передумала и упаковала покомпактнее? Или с порывистым характером этого самого центра мира иначе было никак не обойтись? Кто ж его теперь знает, но я бы почитала «Сад» и подольше.

#книгинарусском #МаринаСтепнова

Мы с Машей, Таней и Дашей, владелицами прекрасных книжных каналов, полистали Мегадайджест БИЛЛИ (подвижники какие-то — систематизируют всякие новинки по жанрам, а потом рассылают заинтересованным). Из всего сияющего великолепия выбрали, чего сами хотели бы почитать. Кому как, а мне лучше 100 раз «упал-отжался», чем в таком многообразии остановиться на чем-то одном, но я смогла!

🦄 Маша, Ненадежный читатель

«Эксперимент S», Джереми Бейтс
Издательство: Иностранка
Перевод: Михаил Загот

Не знаю, ребята, какие хобби у вас, а я вот люблю поспать. Лечь пораньше, встать попозже, принимать важные жизненные решения, основываясь на снах — могу, умею, практикую! А тут психолог из университета в Беркли хочет экспериментально доказать, что на самом деле человеку не нужен сон... Во-первых, мне интересно, какой опыт он будет ставить и над кем (будет ли приложен дневник испытуемого? будем ли мы погружаться в пучину безумия вместе с героем?🤞) Во-вторых — я должна убедиться, что эксперимент провалится! И неважно, что это фикшн, все равно: слишком опасные идеи распространяет господин Бейтс, надо за ним следить.

🌿 Таня, карательная библиотерапия:

«Смерть сплетницы», М.С. Битон 
Издательство: Дом историй
Перевод: Мария Виноградова

Начинающие рыболовы съезжаются в маленькую Шотландскую деревушку чилить и кайфовать! Ура! Но, оказывается, это не конец... Разгораются скандалы, интриги, расследования, у кого карп длиннее, и в итоге — СМЕРТЬ СПЛЕТНИЦЫ!! Местный деревенский констебль воспринимается всеми как Мистер ЛохНесс, но лень и разгильдяйство не помешают ему вывести на чистую воду это рыболовство и разобраться во всех особенностях национальной рыбалки.

Небольшой детектив с британским юмором? Дайте два! Нет, серьезно, что там по продолжениям, это же серия?

💊 Даша, Империя должна прочитать:

«Империя боли», Патрик Радден Киф
Издательство: Бомбора
Перевод: Элеонора Мельник

У меня в прочитанном стало больше нонфикшена про медицину. Так что сразу приметила в дайджесте «Империю боли». В ней препарируется один из самых громких скандалов в фарме последних десятилетий. Одной рукой семья Саклер занималась благотворительностью, а другой продавала болеутоляющее средство, вызывающее зависимость. Фармацевтический гигант продолжал ширится, а вместе с ним — охватившая США опиоидная эпидемия. Спойлер: с ней всё ещё не покончено. Но как весь этот ужас закрутился, очень интересно узнать!


А то одно, что я не без труда выбрала, смотрите в каналах у девочек: тут, тут и тут!

Литературоведческие работы — мой любимый вид внеклассного чтения: о знакомом — завсегда приятно, о новом — интересно, о хорошо забытом старом — тоже отлично. Тут у нас две книги: одна потяжеловеснее, одна повеселее, но что-нибудь про(пере)читать после них наверняка захочется — предсказываю.

📚«Хаос и симметрия. От Уайльда до наших дней», Андрей Аствацатуров

«Поэт цитирует всегда — и особенно тогда, когда он якобы пишет от себя».

Филолог Андрей Аствацатуров в первой части «Хаоса и симметрии» рассуждает о творческой манере достойных джентльменов и одной леди из обязательной университетской программы по зарубеге. В его эссе Киплинг экспериментирует, Уайльд реабилитирует готическую прозу и возвращает ее в большую литературу, Конрад путешествует к истокам человеческого «я» и вытаскивает приключения из детской, Джойс женит интеллектуальность и чувственность, Вулф познает себя, жизнь и предлагает пакет интенсивных впечатлений.

Эллиот отрицает индивидуальность и виртуозно заимствует, Голдинг не верит в человека и гуманизм, Сэлинджер попирает логику, а Бирс отрицает свободу и почитает биологию. Шервуд Андерсон пишет о гротескных людях, Фолкнер — сагу (и пересобирает Америку), Апдайк изучает боль, Миллер заигрывает с безумием и сюрреализмом.

Вторая часть посвящена нескольким русскоязычным современникам, и выбор тут не то что неожиданный, но, во всяком случае, довольно непопсовый. Аствацатуров подробно анализирует рассказы Михаила Елизарова, Романа Сенчина и Валерия Айрапетяна, романы Андрея (не Алексея, внимание) Иванова и Германа Садулаева. И тут я собрала бинго — ни одного не читала. Не скажу, что прямо бросилась искать их книги, но заинтересовалась вполне.

📚«Пушкин, помоги!», Валерий Печейкин

«Есть такой мем о русской классической литературе, которая стоит на трех слонах: новый человек, лишний человек, маленький человек. И все они стоят на черепахе страдания».

Валерий Печейкин мне нравится — и автофикшен у него симпатичный, и подкаст «Листай вправо» слушать одно удовольствие. В этой книге — статьи о русских писателях из школьного учебника, и все они (и статьи, и писатели) приятные. Люди, а не памятники! Пушкина по удельному весу, кажется, больше всего, и оно понятно: наше все живее всех живых, современнее всех современных, отрада бумеров, герой миллениалов и зумерам тоже годная ролевая модель.

Но тут еще Гоголь оказывается между ужасом и кринжем, Достоевский — самой большой матрешкой из классиков, Гончаров — русским Кафкой (а сам Кафка — очень русским писателем), Толстой — системой iOS (но про это я уже где-то у Валерия читала, кажется). В книги князя Одоевского стоит заглянуть хотя бы потому, что он первый фуди, Ахматова — не в узкой юбке, но в храме памяти, а Некрасова не читают, но почему-то вспоминают в тяжелые времена.

Я же книгу полюбила главным образом за две вещи. Первая — призыв прощать ошибки, даже самые ужасные — грамматические, вторая — напоминание, что авторы больших романов уже и так сократили для вас свои миры, насколько могли, и об этом неплохо на досуге вспоминать. И какое совпадение: увидела у Тани в карательной библиотерапии, что завтра Валерий лекцию ведет, про шутки будет рассказывать. Кто в Москве, тот не пожалеет!

#книгинарусском #АндрейАствацатуров #ВалерийПечейкин #nonfiction

Подумала сегодня про «не стыдно признаться» в смысле чтения. Вот, скажем, мне лет почти столько же, сколько Пушкину на момент последней дуэли, когда-то давным-давно я окончила филологический факультет, в старших классах углубленно изучала гуманитарные дисциплины — и мне не стыдно признаться, что «Бесов» я так и не читала. Вот, медленно знакомлюсь — в отличие от многого прочего, на бумаге, чтобы оставаться с Достоевским один на один, сколько это возможно. (Опять же дома на балконе специальное кресло для чтения есть!) Пока продвинулась недалеко — только надвигается визит Петра Степаныча Верховенского, готовится один скоропалительный декоративный брак, но где-то под землей уже бурлит и скоро наверняка рванет.

Читать классику взрослой, когда жизненного опыта немного отросло, а отчетного сочинения с тебя потом не взыщут, — конечно, большое счастье. Знание непарадной части биографии Достоевского тоже дает некоторый флер — хотя его вторая жена в воспоминаниях всячески старалась супруга защитить, детали вроде поочередно закладываемых ложечек, шуб и прочего, регулярных гневных вспышек (а также бытовой гомофобии и антисемитизма) в карман не спрячешь, в уме будешь держать. И пока склоняюсь все же, что любимым романом у него останутся «Братья Карамазовы».

У вас как с классикой? Избежали чего-то из обязательной программы или, наоборот, с удовольствием припадаете к вечному? И что вообще сейчас читаете?

Благодаря дорогому издательству «Дом историй» @domistorii в мою жизнь пришла жанровая проза — и в ней утвердилась. Недавно слушала подкаст с участием главного редактора Анастасии Завозовой (и вы послушайте, пусть у вас тоже будет праздник). Там она говорит, что сделать качественную жанровую книгу иной раз сложнее, чем написать большой роман «о важном». Сегодня — мартовская новинка издательства, бодрая, смешная и как раз хорошо сделанная.

📚«Исповедь скучной тетки», Мари-Рене Лавуа

«— Нет, Диана, ничего это не значит. Если разлюбил, то разлюбил, и никакой брак тут не поможет. В браке нет ничего волшебного, ни от чего он не защищает.
— Но супружеские союзы крепче, они дольше держатся, есть же такая статистика!
— Статистика никогда не учитывает любовь, моя дорогая!»

Представьте: Бриджит Джонс прожила параллельную жизнь, они с Марком Дарси поженились, родили и вырастили троих прекрасных детей — и через 25 лет счастливого брака Марк наелся белены, собрал свои аккуратно сложенные трусы и объявил, что уходит, потому что полюбил другую. Примерно с этого начинается история Дианы Делоне, главной героини «Исповеди скучной тетки».

Давным-давно по соцсетям завирусился пост о том, что Россия держится на тетках — обыкновенных тетках, по которым не сразу поймешь, сколько им лет, во что они одеты и когда в последний раз улыбались, но которые тащат дом, работу, детей, быт и прочий ментальный груз, как-то исключая себя из этого большого уравнения. А если у мужа бес и ребро, то еще и совсем в одиночку тащат. Диане в этом смысле и получше, и еще гаже — ее-то Жак всегда был равный партнер и включенный родитель. Но молодость ушла, гнездо опустело, а история знакома в любых широтах, пусть с поправкой на благополучие канадского пригорода.

Диана проживает все стадии примирения с горем: отрицание, гнев, торг, депрессию, бег трусцой, вышвыривание мебели, скандал со свекровью, скандал с нынешней своего бывшего, несколько бутылок успокоительного с подругой, расследование с частным детективом, обретение домашнего животного, момент предельной ясности, более или менее принятие (а куда деваться). Жаль только, что порой для большой жизненной инвентаризации необходимо, чтобы кто-то помер, заболел, разорвал отношения или как-то еще потряс основы, но тут уж ничего не попишешь.

Книга ситуативная, очень понятная, прямая, легкоусвояемая — бутер, в общем, а не мильфей. Но в трудный момент она, скорее всего, поддержит лучше и надежнее, чем какой-нибудь высоколобый постмодернизм (хотя тут, конечно, кому люб поп, а кому попова дочка, — кто его знает, что для нас будет полезно и питательно). И «Исповедь скучной тетки» буквально воплощает миссию «Дома историй» — подарить веселья, отдохновения и простой (но не упрощенной) радости после тяжелого дня. Мне вот подарила, хотя где я и где дом, лужайка, фамильный комод и трое взрослых детей.

#Канада #МариРенеЛавуа

📚«Время старого бога», Себастьян Барри

«Ничто в мире не соответствует описанию. В том числе и правда. И полиция. И страна».

Старик Том Кеттл, полицейский в отставке, живет на берегу Ирландского моря в тишине, спокойствии и одиночестве — смотрит на воду и бакланов, тихонько наблюдает за соседями, размышляет о жизни и всем таком. Но как-то вечером он обнаруживает на пороге двух ребят из своего бывшего участка — пришли они по очень конкретному делу, и теперь придется вспоминать то, что вспоминать не просто не хочется, а хуже смерти. Благословенное уединение продлилось девять месяцев.

Теперь Тому Кеттлу — и любезному читателю — надлежит разобраться в прошлом. Не провести расследование, а вытащить на свет кое-какие драмы и, собравшись с духом, посмотреть им в глаза. Вроде бы не сверхзадача, но рассказчик у нас ненадежный (это ведь не только тот, кто умышленно наводит тень на плетень). Впрочем, Том изо всех сил старается содействовать, восстановить достоверность и справедливость — для себя самого, но и для важнейших людей в своей жизни.

«Время старого бога» — лучшей, высочайшей пробы ирландщина со всем, что приходит в ассоциативном ряду: мрачноватые, но до рези в глазах красивые декорации (залив, пейзаж, погода и природа — почти участники действия, а не рама для повествовательного ландшафта), фирменная поэтичность и меланхолия. И, конечно, укорененность в специфически ирландских реалиях. Происходящее в романе во многом завязано на серии скандальных процессов вокруг католических священников, которые, если говорить официально и без бешенства, сильно злоупотребляли властью и положением.

Семью Тома Кеттла темные дела подкосили до того, как это стало мейнстримом, — даже до того, как эта самая семья появилась: и он сам, и его жена хлебнули горя от воспитания в католических приютах. Поженившись и открывшись друг другу, они поклялись, что будут воспитывать собственных детей в самой невероятной любви, на какую способны. Но прошлое, как неправильно сросшийся перелом, берет свое — смешивая былое и нынешнее, явь, сны и воспоминания, царапая деталями, Барри печально, сочувствующе и нежно рассказывает об этом.

Переводчица Шаши Мартынова говорит, что в ирландской литературе, во-первых, есть особый нерв, который отличает ее от любой другой англоязычной, а во-вторых — нечто очень близкое и понятное русскоязычному читателю. В случае с Себастьяном Барри мне судить трудно — он мне просто люб со времен «Скрижалей судьбы». Не то чтобы он придумал колесо, изображая личные трагедии на фоне общественных событий или вплетая историю героя в историю страны, но что-то знакомое по большим-золотым русским романам в его голосе слышится (и тоже оголяет нерв).

«Но зачастую правда не похожа на правду, как выясняется в самом конце, когда уже поздно».


#Ирландия #СебастьянБарри

Прочитала намедни две, хм-хм, своеобразные и нишевые автобиографические вещи. Не то что прямо сделала это специально за вас, чтобы вы время не тратили, да и по ведомству «ни уму, ни сердцу» их провести не могу. И люди в них живые, хотя оба по-своему не от мира сего. Но ощущение такое, что передо мной был кулек с семечками, которые никак невозможно перестать грызть (до последней в итоге сгрызла).

📚«Мятежный ангел», Эмир Кустурица

«Обращая взор внутрь себя, часто видишь совсем не то, что хочешь видеть».

Центральное событие «Мятежного ангела» — вручение Петеру Хандке, австрийскому писателю, большому другу Эмира Кустурицы (а также всего сербского народа), Нобелевской премии по литературе. Вместе с женой Майей режиссер тоже прибыл в Стокгольм, нарядился в смокинг, послушал речь, поразмышлял о политике, философии и смысле жизни, людей посмотрел, себя показал.

Еще он показал Хандке рассказ собственного сочинения из гастрольной жизни с The No Smoking Orchestra — о великом бегстве от большой картины. Там все, разумеется, чистая правда — погони, преследования, ловкий обман, цыгане, драка с грабителями и пожар в гостиничном номере, но нобелевский лауреат, кажется, не во все поверил.

Ну и сохраняя верность своей несколько абсурдистской творческой манере в кино, Кустурица вспоминает время от времени про голубую кастрюльную крышку, летающую по небу и видимую только ему самому. Она режиссеру то просто незримый наблюдатель, то собеседник, а то моральный камертон, который при необходимости и по лбу врежет. Живенько, но не от мира сего, я же говорю.

📚«The woman in me. Автобиография», Бритни Спирс

«Свобода — это возможность совершать ошибки и учиться на них. Свобода — это возможность никого не развлекать ни на сцене, ни за ее пределами. Свобода — это возможность быть, как и все остальные, несовершенной, но от этого не менее прекрасной. Наконец, свобода — это возможность и право получать удовольствие по-своему, на собственных условиях».

Года три назад СМИ и поклонники следили за тем, как поп-принцесса начала 2000-х после нескольких лет фактического рабства и бесправия освобождается от отцовской опеки (в юридическом смысле) и начинает жить своим умом. Кто посочувствовал, кто словил знатный кринж от манеры ведения соцсетей, кто еще раз напомнил о по-прежнему плачевном положении женщин — даже таких богатых и знаменитых. А Бритни выжала из лимонов лимонад и написала автобиографию — в первую же неделю продаж разошлось более 1,1 миллиона копий.

Сиропная сказочка про простую небогатую, но дружную семью с американского юга, все положившую на успех средней дочки, и впрямь оказалась сказочкой для подросткового глянца. И про большую мечту, и про трогательные отношения с Джастином Тимберлейком, и про много чего еще. Зато про ментальные расстройства и всяческие горести — чистая правда. Тяжелая, в общем, жизнь, изломанная, трагическая.

Если у Бритни был гострайтер, то в целом он сохранил замысел рассказа как на духу и довольно быстрого — будто еще силен страх, что могут опять все запретить. Говорить о хэппи-энде рановато, но книга заканчивается более или менее жизнеутверждающе. А я еще и пересмотрела тонну клипов из своего отрочества — ни капли ностальгии не испытала, но очень порадовалась, что теперь это вам не тогда (особенно что касается одежды).

#nonfiction #ЭмирКустурица #БритниСпирс #США #Сербия

📚«Саспыга», Карина Шаинян

«Здесь не существует жестокости и доброты. Здесь есть только сила. И, может быть, истории».

Во время конного похода по горам Алтая от группы отбилась туристка Ася — тихая и незаметная настолько, что на турбазе ее даже не сразу хватились. Происшествие, конечно, не ежедневное, но и не из ряда вон — мало ли чего случится в глухой, пусть и очень красивой, глуши. Искать и возвращать Асю поехала повар Катя, и может показаться, что это начало какой-нибудь истории выживания в дикой природе с неясным финалом. Как бы не так.

В «посреди нигде», куда не добирается даже мобильная связь, ткань реальности очень тонкая. Из входа ли в Шамбалу поддувает, пуповина ли Земли пульсирует, в горном ли воздухе специальный элемент, но приключение барышни переживут (хотя уместно ли завершенное действие?) экзистенциальное. Похожее на карельское приключение Вики и Лики в «Лесе» Светланы Тюльбашевой, но более сложное, многослойное и завихренное. И даже более мистическое.

В самом деле, Алтайские горы в «Саспыге» — не просто модное место, куда «городские» едут за экзотикой, контролируемыми приключениями и умопомрачительными фотографиями. Это целый мир внутри привычного, живущий по особым законам и правилам. Посторонним о них не рассказывают — так, разве скормят какую-то мелочь в виде походной байки. Впрочем, обычные слова тут и не то что помогут: кто хочет стать своим, должен найти точку входа, посмотреть, конечно, не только глазами — и сам вговорить себя в этот мир. Но даже и после такого никаких гарантий.

Как и в первом своем романе, Карина Шаинян наносит место на литературную карту, обставляет, детализирует и развивает его мифологию. Если в «С ключом на шее» этот пласт создан, кажется, едва ли не с нуля, то здесь у него была гораздо более богатая основа и питательная среда. И пространство такое же достоверное, оформленное, вещное, ощутимое со всех сторон — с ног сбивающее картинками, запахами, звуками, текстурами и фактурами.

А саспыга — что саспыга? Хотя вокруг нее все вроде бы вертится, к этой фантастической твари Карина Шаинян подводит очень постепенно, в свой черед, держит интригу и напряжение. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять — шутки с саспыгой, кто бы она ни была, плохи, если дорога спокойная привычная жизнь — не суйся, обратного пути не будет. Но и охотятся за ней, знамо дело, не просто так — причина весомая и очень соблазнительная, особенно в темные времена.

(Пишут — наверное, справедливо, — что после «Саспыги» заочно влюбишься в Алтай и побежишь бронировать билеты и отель. Походная романтика и удаленность от цивилизации — совершенно не мой тип радости, но даже если в горы не хочется, в романе все равно поселяешься и живешь. Очень здорово.)

#книгинарусском #КаринаШаинян

С современными — хотя с любыми, чего я — китайскими книгами и писателями знакомлюсь очень постепенно. Англоязычные «Карта утрат» и «Не говори, что у нас ничего нет» прекрасны и увлекательны, но, наверное, не дают представления именно о национальной литературе. У Селесты Инг разглядишь разве что китайский след. Мо Янь — глыба, но не для моего среднего ума его романы писаны. «Кокон» Чжан Юэжань — сага настолько же великая, насколько душераздирающая.

Янь Лянькэ пока выглядит для меня самым китайским из всех. Читать по поверхности — то есть просто следить за развитием сюжета — его очень даже можно, но все равно не оставляет ощущение, что, слабо зная контекст, я упускаю половину прелести.

📚«Дни, месяцы, годы», Янь Лянькэ

«Оказывается, в дни самого отчаянного зноя солнечные лучи становятся такими тяжелыми, что их можно взвесить на весах».

В сборнике «Дни, месяцы, годы» две повести — обе притчевые, обе из гор Балоу. Место это Янь Лянькэ придумал для своих произведений — для художественного простора, но, думаю, не в последнюю очередь потому, что более или менее в любой китайской провинции могла произойти точно такая же история.

Первая повесть, по которой назван сборник, про трудный год, который тянется как сто лет одиночества. В горы Балоу пришла засуха, уничтожила урожай, иссушила колодцы. Жители деревни ушли спасаться кто куда, остались только старик Сянь-е, слепой пес и чудом уцелевший кукурузный стебель. Они образовали не то коммуну, не то семью, задались целью оставить возможность будущего для тех, кто когда-нибудь вернется.

«Небесная песнь хребта Балоу» — довольно прямолинейная, но красноречивая аллегория материнства. У Четвертой тетушки, двадцать лет как овдовевшей, три дочери и сын — все, выражаясь аккуратно, с особенностями развития, но Лянькэ в формулировках попроще. Она всеми силами старается обеспечить детям лучшую жизнь, а когда выясняет, что их можно вылечить (и тоже оставить возможность будущего, как было сказано выше), готова пойти на все. Нетрудно догадаться, на какое все.

Некоторые произведения Яня Лянькэ, говорят знающие люди, настолько сатиричны, что в Китае их запретили, а он даже где-то промышлял самоцензурой, чтобы спастись от цензуры внешней. Не знаю, относится ли это к двум повестям из сборника — мне показалось, что это больше изображение идей, действий и типажей, освобожденное от многих слоев (притча — она на то и притча). И над самопожертвованием тоже как будто никто не смеялся.

И вот еще: Алина Перлова про «Дни, месяцы, годы» писала, что было огромной радостью переводить этот необыкновенный текст. А также что за него ей меньше всего стыдно — но это, смею полагать, от природной скромности и большого профессионализма, потому что кто держал в руках «Кокон», тот понимает, какая это восхитительная переводчица.

#ЯньЛянькэ #Китай

📚«Бледный огонь», Владимир Набоков

«Вот силлогизм: другие люди умирают; но я
Не другой; поэтому я не умру».

Университетский поэт Джон Шейд за три недели до смерти начинает поэму длиной почти в тысячу строк (999, если точнее) — и аккурат в день внезапной безвременной кончины завершает труд под названием «Бледный огонь». Тогда же он собирается показать его приятелю и коллеге доктору Чарльзу Кинботу, чудаку почище Тимофея Пнина (он, кстати, в повествовании мелькнет), но не такому, правда, очаровательному. Кинбот, кое-как оправившись после трагических событий, решает написать крайне развернутый, почти подстрочный комментарий к поэме — поначалу это выглядит данью памяти и горением исследователя, но в процессе превращается и в исповедь, и в обличение, и в самостоятельную психотерапию, и черт знает еще во что.

Набоковеды (и простые смертные читатели) называют «Бледный огонь» едва ли не самым странным романом писателя — право же, все основания на то есть. Но если вдруг кому хочется собственными глазами увидеть, что Набоков — великий певец узора в плане устройства текста и сюжета, то лучше «Бледного огня», наверное, ничего не найти. Рифмы, отражения, параллели, двойники, эхо с разных страниц — ничего случайного, только подчинение замыслу.

Джон Шейд в поэме рассказывает самый болезненный эпизод своей биографии, окружив деталями прошлого и размышлениями о вечном. Последние и непосредственно касаются главной истории, и свойственны, наверное, более или менее всякому во второй половине жизни, и дополнительно морозят кожу возможным поэтическим даром предвидения и предчувствием близкой смерти. От количества образов в хорошем смысле кружится голова, все они, даже самые замысловатые, точны, ясны и прекрасны. Так что один из легитимных способов читать роман — ради одной только поэмы, ради человека и его жизни, умещенной в 999 строк.

Кинбот же, в котором с самого предисловия начинаешь подозревать ненадежного рассказчика, предлагает вариант экстравагантный — начать с комментария, предварительно вырвав страницы с поэмой, а потом перечитать его уже параллельно с «Бледным огнем» (тут-то вырванные страницы и пригодятся). Но у Кинбота свой резон, умысел и никакого читательского смирения — в поэме он рассчитывал найти то, чего Джон Шейд туда не положил, и теперь, кажется, восстанавливает по своему разумению литературную и историческую справедливость. Уж как может.

Я же, человек не слишком искушенный, получила от «Бледного огня» весь спектр удовольствия и эмоций. Поначалу попалась на то, что роман может быть изящной картиной сумасшествия — с туннельным зрением и манией преследования. Даже не то что сумасшествия, а целого безумия — способного сотворить для себя страну, обустроить ее историей, искусством, архитектурой и разветвленной правящей династией. Ближе к концу прозрела, соединила как минимум три линии, оглянулась и залюбовалась, как красиво идут они к точке соединения. И, само собой, не переставала восхищаться тому, как работает набоковская мысль (потрясающе и невероятно работает, разумеется).

#США #ВладимирНабоков

📚«Любовь к жизни. Мари Фредрикссон», Хелена фон Цвейберг
 
«У нас всего одна жизнь, так стоит ли сидеть и пялиться в кромешную тьму?»
 
Биографии музыкантов пишут с прицелом на фанатскую аудиторию? Да, само собой. Можно ли получить большое удовольствие от книги, не будучи в полном смысле поклонницей? К счастью, да — простое понятное удовольствие без фиги в кармане. Не знаю, кажется, живого человека моего возраста, у которого не теплилась бы где-нибудь в сердце хоть одна баллада Roxette. Так что многим из вас, друзья и сограждане, «Любовь к жизни» тоже может понравиться.

Мари Фредрикссон не стало в декабре 2019 года — до этого почти 20 лет она мужественно сражалась со злокачественной опухолью мозга, продолжала работать, любить и получать от жизни все радости, до которых удавалось дотянуться. Болезнь отобрала у нее не только возможность бойко прыгать по сцене и брать высокие ноты, но и некоторые куски памяти и когнитивных функций — вопреки или благодаря этому Мари решилась на серию долгих бесед с Хеленой фон Цвейберг. Журналистка приезжала к ней домой, сопровождала группу на гастролях и собрала из этого теплую жизнеутверждающую книгу.

«Любовь к жизни» потому и выстроена фрагментарно — фон Цвейберг не переписывала уже известное, не пыталась создать монументальный труд. Здесь то, что осталось с Мари Фредрикссон, несмотря на болезнь, — возможно, чуть сглаженное, но не приукрашенное. Детство и молодость, музыка как смысл жизни, счастье и бремя славы, трагедии и испытания, которые кого хочешь измотают, — и все равно неиссякаемое любопытство, энергия, честность и доброта. Не думаю, что это какая-то дань памяти в духе «хорошо или ничего», попытка отлить человека в бронзе или вроде того, — просто Мари Фредрикссон, кажется, была из тех редких людей, с которыми всяк не прочь подружиться.

Это кадры из клипа Roxette на A Thing About You — мою самую любимую их песню. На экране харизматичная блондинка — гипнотический взгляд, обаятельная полуулыбка, запоминающийся образ, стиль (когда у Мари Фредрикссон появились деньги, она с удовольствием сама искала и выбирала одежду для клипов и концертов — получалось, по-моему, роскошно). Во время съемок никто еще не догадывается, что в голове у Мари давно растет опухоль, что через пару дней она даст о себе знать, все перевернет, запустит обратный отсчет. Мари Фредрикссон говорила потом, что ей тяжело смотреть на эти фотографии, потому что то были последние дни прежней жизни, не омраченной болезнью. Так-то оно так, но для меня это теперь еще и символ упорства, стойкости, решимости и воли к жизни. А песню даже больше люблю.

«Как же важно уметь выразить себя теми способами, что тебе доступны. Это одна из главных вещей в жизни. Пожалуй, это столь же ценно, как умение сохранять любовь к жизни, несмотря ни на какие преграды».

#ХеленафонЦвейберг #МариФредрикссон #nonfiction

Иногда я читаю странные, неудобные и дискомфортные романы — ничто из этого близко не синоним слова «плохой», конечно же. Это в том числе мое личное упражнение на «взрослое чтение» — когда, по определению Владимира Набокова, соотносишься не с персонажем, а с демиургом, создателем романной вселенной. Наупражнялась вот еще на двух.

📚«Вероятно, дьявол», Софья Асташова

«Я ничего не делала, только наблюдала, как шло время».

Автофикшн Софьи Асташовой — о взрослении, житье-бытье в запущенной коммуналке, спрятавшейся в переулках Хитровки, учебе в престижной известной школе литературного мастерства. И о встрече с дьяволом. Не с тем, который прибыл в Москву со свитой на людей посмотреть и черт знает чего натворить, а попроще, пообыденнее, побанальнее.

В престижной известной школе литературного мастерства, разумеется, есть профессор, хоть и близко не Воланд, но довольно обаятельный и харизматичный. Разумеется, автогероиня Соня вляпалась в историю с достаточно уродливыми, обреченными и по определению неравными отношениями — классику харассмента. Вышла оттуда потрепанной, морали у басни нет.

Что касается дьявола, его присутствие можно интерпретировать как минимум двояко, и я предпочитаю версию такую: он образ собирательный из ментальных трудностей, общей неустроенности, сомнений творческого человека и прочих неприятностей. Потому что торжественно назвать дьяволом нарциссичного, истеричного, абьюзивного мужика, каких немало по земле бродит, — практически сделать ему комплимент.

📚«Апоптоз», Наташа Гринь

«Ведь пока не научишься разбирать, что сам себе бормочешь под нос, с другими людьми поговорить не удастся».

Героиня «Апоптоза» переживает экзистенциальный страх смерти — да не простой, какой, бывает, уколет холодно в грудь, а потом сердце все равно пойдет своим чередом. У нее это ежедневное изматывающее ощущение конечности и временности себя и всех, иллюзорности мира, отсутствия всякой опоры. Запускают весь этот арзамасский ужас похороны бабушки, но сидел внутри он наверняка более или менее всегда.

Со смертью обычные слова, синтаксис и манера повествования не подходят — и вот героиня превращает речь в нечто вроде заклинания, заговаривает ей зубы, отводит глаза, чтобы хотя бы отдышаться. Иногда, если чуть сжалится бессонница, видит запутанные сны. Но смерть не отпускает и там — и вообще нигде, подавая знаки на улицах, в книгах, случайно выхваченных фразах.

Сюжет хотя и есть, но вкрадчивый, второстепенный — так, фон для языковых экспериментов, хитрых и замысловатых, но при этом очень свободных. Одновременно кажется, что писательнице самой интересно посмотреть, куда ее выведут слова, однако поток структурированный и продуманный — у него есть идея и цель. И логичный финал.

#книгинарусском #СофьяАсташова #НаташаГринь

📚«Базаров порезал палец. Как говорить и молчать о любви», Борис Прокудин, Филипп Жевлаков
 
«Люди несовершенны. У нас всех есть такая ловушка в голове, которая через сравнение приносит нам страдание».
 
Книги, психология и интересная беседа — всегда хорошая идея, а уж если в хорошем исполнении! Литературный подкаст «Базаров порезал палец» я не слушала (вообще, конечно, удивительно и зря), так что это было приятное знакомство. Борис Прокудин преподает в МГУ, Филипп Жевлаков — психолог, в сфере профессиональных интересов — арт-терапия, нарративные практики и клоунада. За примерно четыре года существования подкаста накопилось много материала — что-то не вошло в выпуски, что-то хотелось, так сказать, переговорить. Получилась книга а у меня новый подкаст в закладках.
 
Формат в моем вкусе: на импровизированном приеме у психотерапевта оказываются и персонажи, и писатели, и читатели, и сами ведущие тоже иногда. К счастью, на бережном приеме — никто не ищет, скажем, осознанности, фемоптики или терапевтированности там, куда их не клали, потому что ввиду отсутствия покласть не могли. Борис Прокудин поясняет за социальные процессы и исторический контекст, Филипп Жевлаков рассуждает насчет переживаний героев и их создателей, оба рассказывают истории из жизни и предлагают варианты, как и что можно понять из чужого — иногда болезненного — опыта. И, конечно, всем сочувствуют.
 
Внимание, спойлер! Разговор про роман «Отцы и дети» и, собственно, порезанный палец в книгу не попал, но его можно послушать. Зато там много другого прекрасного — в частности:
 
📍зона ближайшего и актуального развития Герасима из «Муму» (и почему он похож на Шрека);
 
📍прочтение «Завтрака у Тиффани» как шпионского романа, бурлеска и трагедии одиночества (с последней, впрочем, все понятно);
 
📍химическое определение счастья и вечного праздника Эрнеста Хемингуэя;
 
📍надежная привязанность Льва Николаевича и «толстовская болезнь» Льва Львовича;
 
📍хорошее отношение к лошадям коровам у Андрея Платонова;
 
📍власть одиночества и одиночество власти в вечном романе Габриэля Гарсии Маркеса.
 
А если захочется других влюбленных взглядов на русскую классику, то традиционно не устану рекомендовать «Саморазвитие по Толстому» Вив Гроскоп и «Родную речь. Уроки изящной словесности» Петра Вайля и Александра Гениса*.
 
*Минюст РФ признал Александра Гениса иностранным агентом
 
«Эта книга рассчитана на людей, которые плачут в кинотеатрах, попадают в нелепые ситуации и верят в то, что все люди когда-нибудь станут братьями».


#книгинарусском #nonfiction #БорисПрокудин #ФилиппЖевлаков

📚«Нож», Салман Рушди
 
«Я лишь скажу: мы не были бы теми, кто мы есть сейчас, если бы с нами не произошли несчастья нашего прошлого».

У Салмана Рушди я читала совсем немного — ни скандальных «Сатанинских стихов», ни успешных «Детей полуночи», ни автобиографичного «Джозефа Антона». «Стыд» в студенческие годы — про постколониализм не помню, помню про магический реализм и мощную метафору, как навязанный (хотя бывает ли другой?) стыд лезет наружу волдырями и струпьями. Или «Гарун и море историй» — аллегория, как мальчик, горюя, не может читать сказки, очень мне понятная в определенный момент. Два с половиной года назад я понадеялась (и пообещала), что когда-нибудь прочитаю книгу про чудовищное нападение — и это будет книга самого Рушди. И вот мы здесь.

12 августа 2022 года Салман Рушди вышел на сцену в образовательном центре города Чатокуа, чтобы прочитать лекцию и поговорить — какая ирония — о безопасных пространствах для писателей, которых на родине преследуют на почве религиозных или иных убеждений. Из зрительного зала выбежал молодой человек с ножом (как выяснилось позже, он — ирония уже на грани сюрреализма — пронес их на выступление полну сумку). В течение 27 секунд нападавший наносил пожилому писателю удары куда придется — вполне хватило, чтобы Рушди ослеп на один глаз, а жизнь его несколько недель оставалась под угрозой.

Эту книгу, сказал Рушди, нельзя было не написать — она была залогом того, чтобы двигаться дальше и в личном, и профессиональном плане. Кто в ней главный герой? Сам писатель? Разумеется, отчасти. Нападавший? Персонаж хотя и важный, но для главного много чести. Нож — реальный и метафорический, разрезавший и плоть, и жизнь? Вроде бы да, но нет, хотя на него много чего намотано. Главное здесь (даже если это звучит приторно и банально) — любовь. Ответ насилию искусством.

Рушди вспоминает детально, насколько может, события 12 августа, пытается смотреть и изнутри, и со стороны, рефлексирует, отпускает, освобождается. Это необходимость, но не цель. Самое важное — как и что Рушди рассказывает о близких, о любви и счастье. Не максималистских, юношеских, но об осторожных и зрелых, какие страшно спугнуть. О хрупкости всего на свете, которую нож еще раз подчеркнул. Смелая, искренняя и честная книга — в конце концов, где-то за смелость, искренность и честность Салман Рушди стал среди писателей рекордсменом по количеству людей, которые его не любят.

Вчера напавшего на Рушди признали виновным. Приговор огласят 23 апреля, преступнику грозит до 25 лет тюрьмы.

P.S.: а также стыдноватое признание. Несмотря на все заслуги и регалии, первой моей ассоциацией с Салманом Рушди навеки останется сцена из первой части «Дневника Бриджит Джонс»: «Начинаем презентацию “Мотоцикла Кафки”, величайшего романа нашего времени! Не считая ваших книг, мистер Рушди, они тоже очень хороши! И лорд Арчер — у вас тоже неплохо получается!» Но после «Ножа» этот эпизод с издательской вечеринкой я смотрю совсем, совсем по-другому. Если прочитаете — поймете, почему.

#США #СалманРушди

Благодарю всех, кто не прошел мимо, «День» прибыл со мной в Москву и будет пока ждать подобающего ему настроения. А я, кажется, понемногу возобновила маленький ритуал «книга в дорогу».

В юности, отправляясь в любой продолжительности путь на поезде, я чувствовала себя беззащитной перед стихией, если у меня не было книги в рюкзаке. Это такое специальное удовольствие — припасти что-то заранее или в последний момент раскопать какое-нибудь сокровище в вокзальном киоске. Обязательно простое карманное издание в мягкой обложке — то, чего требует случай и контекст (ведь редко кто ходит копать картошку в коктейльном платье, например).

Понимаю, каким анахронизмом и примером максимально неосознанного потребления выглядит нынче покупка покетбуков, и очень ценю возможности электронных книг и онлайн-сервисов, если что. Но маленькая радость держаться за бумагу и как можно меньше отвлекаться на экран (говорит человек, который повсюду возит с собой ноутбук, ну да, ну да) мне приятна и мила. Будем считать это данью моему внутреннему ретрограду и консерватору, словившему к тому же ностальгию, я от своих чудовищ (особенно внутренних) никогда не отказываюсь.

Как можете видеть, этот самый консерватор и ретроград не то непозволительно осмелел, не то сошел с ума, но выбрал в попутчики едва ли не самый причудливый, странный и замысловатый роман Набокова (часть которого еще и в стихах, а кто знает меня, знает и то, что в жизни моей существует один the поэт, остальные — простите великодушно). Перевод Веры Набоковой, позади треть страниц, пока получается очень впечатляющее и сознательно замедленное чтение.

Расскажите тоже, что читаете сейчас? А то, может, даже и на бумаге?) (Солнце в одном из дорогих сердцу дворов и Русский музей здесь просто так.)

В нерегулярной рубрике «Ксюша и “Подписные”» мы с вами, друзья и сограждане, обыкновенно играем в угадайку на тему того, что же я увезла домой из лучшего книжного страны. В этот раз за пополнение моей скромной коллекции предлагаю проголосовать. Помоги Ксюше выбрать книгу!

📚«Корни: о сплетеньях жизни и семейных тайнах», Кио Маклир

«Кое-кто видит в утаивании информации преднамеренное и непростительное криводушие и считает, что нераскрытый обман все равно остается обманом. Но я убеждена, что не все могут позволить себе правду».

В первой части медитативно-обаятельного автофикшна Кио Маклир выбрала для островка безопасности в этом мире бушующем бердвотчинг. Предчувствуя неминуемое горе (у писательницы умирал отец), она встроила в повседневность наблюдение за птицами — тем и спаслась. Более или менее придя в себя после утраты, Маклир взялась изучать историю семьи, а дальше как в сериале — ложка слюны привела ее в новую семью. В смысле, покойный отец по результатам ДНК-теста получился вообще не отец. Но и не пропадать же хорошему замыслу — продолжила изучать ту семью, которую дали (вернее, которую пришлось еще поискать), а спасалась на сей раз садоводством и ботаникой.

Мир растений оказался не менее завораживающим, чем птичий, подарил откровений и новых метафор, помог сблизиться со стремительно теряющей память матерью. «Корни» продолжают первую книгу не только сюжетно, но и структурно — события занимают год, размечает сезоны японский календарь (в котором есть, скажем, время чистого света, хлебных дождей и белых рос). А что Маклир забралась в прошлое родителей, роман только украсило — там нашлись, например, интересные истории про Йоко Оно и Вьетнам. Хотя с точки зрения исследования сада это вам, конечно, не Оливия Лэнг.

📚«Почти два килограмма слов», Алексей Поляринов

«Ведь любой народ хорош лишь настолько, насколько хороша его литература. А искусство — это единственная стихия, способная противостоять варварству».

Алексей Поляринов вывел на прогулку две своих приятных идентичности — писателя, здорово смыслящего в теории литературы, и критика, знающего писательское ремесло. Сборник статей получился отличный, и если кому-то хочется почитать дружелюбную книгу о книгах (а также на сдачу о кино и комиксах), чувствуя себя при этом равным собеседником, а не простачком, то, кажется, вот она, эта книга.

Из нее тепло махнут рукой Барнс, Исигуро, Макьюэн, Вергезе, Янагихара и прочие достойные леди и джентльмены — так тепло, что захочется всех перечитать (ну или прочитать впервые). Научную фантастику, буду честна, Поляринов мне не продал, хотя товар предлагал лицом и очень бойко. А вот Дэвида Фостера Уоллеса — почти, хотя подступаться к нему по-прежнему боязно, и, кажется, предварительно надо бы прослушать курс по медленному чтению. А лучше бы специальный курс по Фостеру Уоллесу.

📚«Болезнь как метафора», Сьюзен Сонтаг

«Нет ничего более жестокого, чем привнесение в болезнь моралистического смысла».

Самая серьезная нехудожественная книга за последнее время — и самая же зубодробительно тяжелая. Не из-за физиологии, уязвимости или персональных горестей (их тут как раз почти и нет), а из-за того, кажется, что Сонтаг ни на секунду не снимает твидовый пиджак университетского преподавателя и всю дорогу будто вещает с кафедры. Из плюсов — посмотреть на болезнь отстраненно, если в том есть нужда, почувствовать себя частью не то что сообщества, а целого человечества наверняка получится (пусть и ненадолго).

Основные действующие лица — туберкулез, рак и СПИД, что-то из рассуждений, к счастью, если не безнадежно устарело, то хотя бы вызовет дискуссию, а чему-то, увы, и 40 лет не помеха. В фокусе внимания также — шедевры мировой литературы и философские труды, социальные вопросы, мораль, медицинская этика и немного личных размышлений. Эссе Сонтаг начала писать, сражаясь с опухолью в груди (четвертая стадия, на дворе 1970-е). А исследовательский взгляд на то, как она титаническим усилием воли победила и к каким выводам пришла, есть в очень крутой книге «Тело каждого».

#nonfiction #Канада #США #книгинарусском #КиоМаклир #АлексейПоляринов #СьюзенСонтаг

Продолжение истории про графа Аверина, говорил мне здравый смысл, отложить бы на какой-нибудь черный день и темные времена — где потом найдешь такое утешительное чтение? Но сердцу не прикажешь, и за последние дни я почти дочитала все вышедшее в серии.
 
В «Императорском диве» великолепный сыщик сначала накрывает хотя и элитный, но притон (завсегдатаи промышляют такими развлечениями, о каких невольно думаешь при словах «закат цивилизации»). Потом он спешит на помощь государю и ищет потерянную реликвию, а находит, прямо скажем, черт знает что. Я думала: вторую часть — ладно, остальное — ни-ни, да как бы не так. Виктор Дашкевич заканчивает таким бесчеловечным клиффхэнгером, что просто невозможно покинуть героев там, где они остались.
 
К счастью, в «Демоне из пустоши» он долго не томит и интригу разрешает, не дав читательскому сердцу разорваться (потом катает графа на снегоходе в августе и отправляет сражаться не с кем-нибудь, а с Григорием Распутиным). Ну и разрази меня гром, если для Дашкевича одним из источников вдохновения не был волшебный мир Джоан Роулинг и ее сага — уже в первом томе он дает понять, что с очень многим задумал на дальняк, по матчасти законов вселенной и магии пояснит, добавит мест действия и хорошеньких второстепенных сюжетных линий. И не обманывает ожиданий нисколько.
 
Четвертая часть на «Я.Книгах» — вставная новелла, но она до того коротка, что мы имеем то, что имеем: в «Тайне мертвого ректора» Аверин, поступивший в силу обстоятельств на госслужбу, возвращается в альма-матер и расследует дело, вытекающее из названия.
 
📚❤️ По случаю двух праздников (всех влюбленных и книгодарения) у меня к поклонницам графа важный вопрос. Если бы вы в идеальном мире снимали дорогущую идеальную экранизацию, кого пригласили бы на главную роль? Речь, напомню, об идеале, главному герою очень хорошо за 30, а мое мнение в этом канале имеет кое-какой вес, так что предлагаю шесть своих кинокрашей. Но вы тоже можете лоббировать достойного кандидата! Итак

📚«Воспоминания», Тэффи

«Жить в анекдоте ведь не весело, скорее трагично».

«Воспоминания» Тэффи для меня из тех книг, которые читают не ради сюжета или истории, хотя это свидетельство времени бесценно, а ради речи — живой, драгоценной, какой сейчас уж почти нигде не найдешь. Словесно питательная проза, в общем, невероятно благотворная для чувства и восприятия родного языка. Мемуары не всеохватные от рождения до старости — эпизод с осени 1918-го до осени 1919-го, но год из таких, которые считают за два или три, как на очень вредном производстве.

Из мрачной, угрюмой и неуютной Москвы Тэффи по приглашению антрепренера едет с гастролями на юг. Новороссийск, Екатеринодар, Киев, Одесса. Поездка на месяц, а к тому времени, думает она (так многие тогда, впрочем, думали), мир придет в себя, революции, войны и большевики как-нибудь рассосутся. Ну, пусть не через месяц — пусть через два, но, во всяком случае, никак не позже весны можно будет зажить привычную жизнь. Конечно, никто ни в какую Москву не вернулся — с читателем Тэффи прощается с палубы парохода, идущего в Константинополь.

Книга и так-то страшная — пускай прямой, непосредственной свидетельницей военных зверств Тэффи не была, для впечатлительного читателя хватит и пересказа через вторые руки. Но дополнительный ужас — в этом взгляде из будущего, в понимании, как жестоко разобьются все обреченные надежды. «Воспоминания» опубликовали в конце 1920-х, и уже за это время вполне можно было успеть погрузиться на такую глубину отчаяния, на которой даже рыбы-удильщики не плавают.

Не знаю, помогла ли Тэффи не погрузиться, пережить и выжить несокрушимая ирония — воспоминания ею полны. Может, это единственный способ не сойти с ума, может, естественное состояние писательницы, которого необходимо держаться. Чтобы сохранить память о нормальной жизни. Чтобы не нормализовывать чрезвычайные обстоятельства — когда, допустим, слова «убитые» и «раненые» не становятся частью ландшафта, не запускают череду практических размышлений о «перевязать и выгрузить из поезда», а вызывают положеный шок.

Прочитав фрагмент, невозможно не захотеть узнать об остальной жизни Тэффи, а биография у нее выдающаяся — даже на уровне Википедии. Оставив мужа и троих детей, литературную карьеру начала ближе к 30 — и преуспела (помимо прочих, Тэффи обожали Бунин, Ленин и Николай II, а ее именем назвали духи и конфеты). Эмигрировала, жила долго и виртуозно превращала это в литературу. Была знакома не то что со всем цветом Серебряного века, но также, например, с Григорием Распутиным и Александрой Коллонтай, а потом создала их словесные портреты. Умерла в Париже в возрасте 80 лет — справив, однако, перед тем именины. Жизнь, какую не всяк сдюжит, но хорошая и для мемуаров, и для нескольких художественных романов, и дорогостоящего сериала сезонов эдак на 10.

#Тэффи #книгинарусском

Послушала Галину Леонидовну о выдающихся книгах 2024-го, с удивлением обнаружила, что из особо отмеченных семи прочитала шесть. Только с Джоном Бартом мы не знакомы — потому ли, что я не нашла «Торговца дурманом» на «Я.Книгах» (и особенно не нашла в аудио, а такую вещь хотелось бы воспринимать на слух), потому ли, что по необразованности пропустила момент выхода и не оценила значимость. Зато остальные книги очень полюбила, в разные времена и настроения они грели мне сердце.

📚«Тоннель», Яна Вагнер (где выход из безвыходного положения оказывается не там, где ищут, катастрофа — то, в результате чего трудно не измениться, а плохие вещи, к сожалению, случаются и с хорошими людьми)

📚«Табия тридцать два», Алексей Конаков (где не очень прекрасная Россия будущего лечится от имперского комплекса с помощью заместительной терапии в виде шахмат, но такой горб не исправит, кажется, даже могила)

📚«Завет воды», Абрахам Вергезе (где Индия, ХХ век, семейная тайна, медицинская интрига, драмы, которых человек вроде не может выдержать, но выдерживает, любовь, сказка, быль и очень разумный слон коллегиально создают один из лучших романов последних лет)

📚MANIAC, Бенхамин Лабатут (где не всегда понятно, благодарить ли Джона фон Неймана или проклинать, но местами думается: когда/если искусственный интеллект подчинит себе человеческий, то, может, так нам всем и надо)

📚«Лес», Светлана Тюльбашева (где в карельских лесах всю дорогу черт-те что творится и пугает, а уж мистического оно свойства или реального — вопрос дискуссионный и, возможно, даже не первостепенный)

📚«Граф Аверин. Колдун Российской империи», Виктор Дашкевич (где граф ведет следствие и восстанавливает справедливость, волшебный кот ему помогает, домоправительница готовит лучше Джейми Оливера, а любезный читатель получает высшей пробы эскапистское приключение)

📚«Литораль», Ксения Буржская

«Мне кажется, не все родственники по крови должны быть обязательно тебе самыми важными. Иногда вот встречаешь человека… Хотя по-разному бывает».

Мой микроскопический контент-план гласил, что сейчас я буду рассказывать об одном симпатичном автофикшне и паре серьезных эссе, но за вчерашний вечер и сегодняшнее утро махом прочитала «Литораль», приехавший со мной из «Подписных» еще летом. Снова это не легкое, не простое и не увеселительное чтение, зато очень быстрое, потому что долго не получится — и устройство романа так предполагает, и собственное желание узнать развязку.

Это, конечно, кино Звягинцева и Балабанова, только в виде текста. Образность, мифы, притчи. И простая история, в которой любовь есть и одновременно нет. Людей много, счастливых — ни одного. Может, потому что счастье — это тоже образ, миф и притча. Или потому, может, что люди ищут его по большей части не там. Хотя вот героиня романа и снаружи искала, и внутри, но к успеху не то чтобы приблизилась.

Анне слегка за 40, она живет за полярным кругом и работает учительницей обществознания. Муж, свекровь, сын — все как у всех. В городе свет регулярно гаснет почти на полгода, а в жизни Анны, кажется, погас уже давно. Среди снега и зимы не осталось оттенков, кроме серого, цветы пахнут пластмассой, а у фруктов (да и всего остального) нет никакого специального вкуса. Полностью слиться с пейзажем Анне не дает Хлоя — то ли альтер эго, то ли человек, которым Анна когда-то была. Или могла бы быть. И пока Хлоя не оставляет судорожных попыток делать что хочет и говорить что думает, но даже ей для храбрости надо выпить. Хлоя — это тайна.

Наум, сын Анны, замкнутый, неудобный и неуклюжий, покорно продирается через пубертат. Даже родись Наум в другом месте и в другой семье, с болезненной застенчивостью он один на один — тут и сказать-то нечего, разве посочувствовать. Мальчик мечтает выступить на сцене со стендапом, показать заиканию фигу и обрести хоть какую-нибудь уверенность в себе. И у Наума тоже есть тайна, будоражащая, согревающая, ставшая какой-то момент несущей конструкцией его жизни.

А литораль — что литораль? Зона прилива и отлива, меняющаяся и неизменная, что-то принесет волной (не всегда сокровища), что-то смоет в океан — как и не было. Беспроигрышный вариант для финала — усадить героя на лошадь и отправить в закат, посадить за руль и велеть ехать к стоящему колом северному солнцу — тоже идея богатая. Писатель написал свое, читатель тоже свободен в выборе трактовки — а морали нет (и не надо).

#книгинарусском #КсенияБуржская

📚«Хронология воды», Лидия Юкнавич

«В жизни вообще не бывает никакого порядка. Между событиями нет причинно-следственных связей, как бы вам того ни хотелось. Это все серия фрагментов и повторов, формирование паттернов. Язык и вода в этом смысле похожи».

Имя Лидии Юкнавич для меня совершенно новое. Если я правильно поняла, она принадлежит (условно) к плеяде американских писателей, из которых у меня получается идентифицировать только Чака Паланика. Рискну предположить, что их объединяют истории о людях, никак не встраивающихся в предлагаемый мир, неспособных к нему адаптироваться, бунтующих и саморазрушающихся. Понимаю, насколько смелый это вывод на материале всего одной книги.

«Хронология воды» — то ли автофикшн, то ли автобиография, подчиняющаяся не линейной расстановке событий, а внутренним течениям между ними, очевидным только самой Лидии Юкнавич. Рассказ-исповедь о трудной жизни, неудачах, разочарованиях и боли, опытах телесного и душевного страдания, неприукрашенный, бурный, яростный. Порой кажется, что ярости и разъедающей, как хлорка, откровенности здесь больше, чем художественного замысла, — а впрочем, почему это не может считаться творческим методом? Женские ярость и искренность — сами по себе уже высказывание. Признания звучат иногда вроде бы нарочито, но я все равно настаиваю на том, что открываться настолько сильно тяжело даже эксгибиционисту.

Если коротко, то дело более или менее известное: обычная и с виду нормальная американская семья, в которой за закрытыми дверями отец творит с двумя дочерьми всякие жестокие непотребства. И если девочку можно вытащить из насилия, то насилие из девочки — не факт. Вот об этом Юкнавич и рассказывает — каким после сломанного детства был ее путь к себе самой, себе-женщине, себе-писательнице, себе-матери (спойлер: местами натурально сплошной трип). Манера у нее практически подростковая — порывистость, буйство, вывернутость всеми нервами наружу. Возможно, только это способно обещать какое-никакое освобождение.

Градус ужаса и отвращения Юкнавич тоже старательно поддерживает — настолько старательно, что в какой-то момент я включилась в душевредное соревнование: либо я продерусь через это, либо вроде как кошмар без катарсиса выиграет. Продралась, не жалею, но книга точно не из тех, какие я стала бы советовать. Кому бы то ни было. Но, наверное, и Юкнавич писала, не ориентируясь на массового читателя и показывая непристойные жесты литературному мейнстриму.

Больше всего мне понравилась метафора в названии. Она отсылает, конечно, к простым фактам — в детстве и юности Лидия Юкнавич занималась плаванием и достигла довольно серьезных успехов, но в какой-то момент копинг-стратегия в виде дорожек бассейна перестала работать. Вода — жизненная сила планеты и человеческого тела — может спасти, а может и убить. «Есть множество способов утонуть», — пишет Юкнавич в одной из глав, но на протяжении всего повествования объясняет, что способов выплыть — тоже, в принципе, хватает. Кристен Стюарт экранизирует «Хронологию воды», премьеру ждут в этом году.

#США #ЛидияЮкнавич #nonfiction

Не то чтобы я каким-нибудь специальным образом отмечала годовщины смерти — дни рождения милее. Но раз уж Иосиф Александрович на заданную тему высказывался спокойно и даже как-то фаталистски, а в стихах его без труда обнаружишь пасхалки и предсказания… «Он умер в январе, в начале года» — конечно, про Элиотта, но как потом развидеть и не ощущать мороза, стоявшего у входа под фонарем? «Век скоро кончится, но раньше кончусь я» — с двумя коронарными шунтированиями в анамнезе звучит не как бравада, но думать об этом в 49 лет? «Смерть — это то, что бывает с другими» — с этой, в общем, строчки и началось наше долгое знакомство.

В июне 1989-го (в год, когда было написано Fin de Siecle) Бродский оказался в Берлине, 25-м датируется стихотворение о Ландвер-канале, в котором доконали Розу Л. В этот же день он подписывал книги, в том числе эссе, переведенные на немецкий. Понимаю, какой блажью и глупостью это может казаться со стороны, но факт, что у меня есть — пускай случайный, пускай бог знает какой еще — автограф Бродского, заставляет мое более или менее приученное к кардионагрузкам сердце биться сильнее и чаще.

Есть с ИБ и маленькая личная история. Когда дочь моих дорогих друзей Кати и Сережи Ульяна, ныне почти девятилетняя девица, была младенец, я, приходя в гости, с разрешения родителей несла ее в темную детскую и там усыпляла, монотонно бубня все, что помнила из Бродского наизусть. Как говорится, силы у меня не те, что прежде, но за 20 минут непрерывного чтения я вам ручаюсь. А младенец Ульяна засыпала под попурри от «Ниоткуда, с любовью…» до «Сретенья». Проверим через несколько годков, случился ли импринтинг!)

(На предпоследних слайдах — кот Эрл, которого по случаю даже будить не пришлось, на последнем — кладбище Сан-Микеле в Венеции, 2019 год.)

24/V/1940 — 28/I/1996

#ИосифБродский

Этим диптихом безо всякой художественной ценности хочу сказать, что неспешно, с погружением (снова простите за дурацкий каламбур) читаю еще одну книгу, добытую на летней распродаже No Kidding Press. Впечатления имею самые смешанные и противоречивые, много думаю и дискутирую сама с собой, до финала все равно добью, как бы там дело ни повернулось.

Расскажите, пожалуйста, как ваш читательский январь? Что уже было, что в процессе, что планируете чем сердце успокоится?

Распаковала аудиосериалы «Я.Книг» — правда, как у меня порой бывает и с сериалами обычными, оба «сезона» слушала как законченные произведения, без томления с ожиданием новых эпизодов. Впрочем, потреблять, извиняюсь, такой контент обоими способами хорошо. Писатели выдающиеся (Рагим Джафаров и Вера Богданова — среди самых одаренных современных русскоязычных прозаиков, на мой очень скромный личный взгляд), чтецы отлично попадают в настроение — хошь сериалом назови, хошь романом, а удовольствия меньше не становится.

📚«Башня тишины», Рагим Джафаров

«— Слушай, вот только честно? Ты понимаешь, что происходит на самом деле? Как ваша бизнес-возня превратилась в волшебный дурдом?
— То, что ты называешь волшебством, только средство. А цель, полагаю, победа в бизнес-возне».

После графа Аверина захотела еще чего-нибудь волшебного — пожалуйста: снова колдун и его непростой напарник ведут расследование и сражаются с темными силами. Руслан, известный также как зороастрийский маг Шахривар, наедине с собой ни в какую магию не верит и промышляет составлением гороскопов разной степени расплывчатости. А то, что он незрячий, добавляет антуража. Прямо во время одного из «сеансов» с последующим разоблачением мага настигают семейные дела — надо лететь в Баку, встречаться с отцом, которого (простите за дурацкий каламбур) сто лет не видел, искать сестру, которую не видел никогда, и вникать в клановые войны.

Рагим Джафаров переносит действие на историческую родину, подкапывает в глубину веков, религии и мифологии, устраивает героям испытания — по-восточному хитрые и сказочные (разве что вместо каравана верблюдов бронированный «гелендваген»), но при этом очень, что ли, человеческие. Даже когда касаются они не совсем людей. Незрячесть главного героя — где криптонит, а где и суперсила — удаляет мир романа от визуальности, усиливает слуховую, эмоциональную и кинестетическую стороны. Даже меня, любителя добротных длинных описаний «для глаз», проняло.

📚«Семь способов засолки душ», Вера Богданова

«Ника может увидеть что угодно где угодно, и описывать это нормальным людям— только их расстраивать. Ее дело — наблюдать, как причудливо выгибается реальность, изредка показывая изнанку, временные слои и тени, похожие на те, что остаются от людей на стенах после ядерного взрыва».

«Семь способов засолки душ» — роман тоже в какой-то степени магический, но, что говорится, фэншуй, да не тот. Ника видит и слышит то, чего не видят другие. Возможно, в каком-нибудь лучшем из миров такое сошло бы за суперсилу, а в этом у Ники в анамнезе долгое лечение в психиатрической клинике, бесконечные таблетки и лишение дееспособности. Есть мнение, что это как-то (известно как) связано с тем, что она дочь создателя опасной секты, считавшего себя шаманом, сверхразумом и бог знает кем еще. Отец умер, секту прикрыли, участников судили, но этим дело не кончилось. А теперь Ника возвращается в родной город, где незамедлительно начинает твориться всякая чертовщина.

Возможно, истории сект — тема, скорее, для нон-фикшна, для психологов, антропологов и социологов, ученых и исследователей. Разумеется, здесь тоже есть реальная основа в виде деталей из биографии секты «Ашрам Шамбала», но пространство художественного совершенно завораживающее (пусть и в самом жутком смысле). И очень, в отличие от «Башни тишины», видимое, зрительное, но в которое отлично получается погрузиться и на слух. Похожее на сон — не без этого, но Вера Богданова говорила в интервью, что сюжет увидела во сне, а потом поняла, что хочет прочитать про это крутой триллер. Спасибо, что другие тоже могут его прочитать.

#книгинарусском #ВераБогданова #РагимДжафаров