Мы добро с большими глазами — об одной волне российской инди-музыки
 
На этой неделе я был на концерте екатеринбургской группы «Сова». Она играет ностальгический и романтический пост-панк. Если брать референсы из прошлых эпох, то группа похожа и на ранее Кино, и (в меньшей степени) на группу Браво. Полный «Космонавт» — молодые девушки и парни между песен передают на сцену плакаты и коллажи, где признаются группе в любви, бросают на сцену цветы. Песни под стать: «Сова» поет о встречах и расставаниях, о том, как в пене дней разглядеть неуловимую  красоту. Например, вот припев их главного хита «Гроза»: «Хочешь дружить — я с радостью. Хочешь любить — я со всей страстью. Не хочешь, ладно, я только за. Вот только громче станет гроза». Кто-то скажет, прекраснодушие и покорность. А мне кажется, эта песня, как и многие другие в их дискографии, манифестирует человечность и доброту. 

В конце зимы я ходил на концерт «Бонд с кнопкой» — группы, которая смешивает инди-рок с народными мотивами: здесь и укулеле, и балалайки, и хор. Фронтмен Илья Золотухин и зрительный зал использует как хор: делит его на три части, каждая из которых поет разные куплеты одной песни. На весенние концерты группы были распроданы все билеты. Для Золотухина это оказалось неожиданностью, в эмоциональном посте по этому случаю он размышляет, зачем вообще нужны концерты: «Вы приходите не на нас смотреть. Это тоже, но на себя в первую очередь: увидеть, что вы тут не одни, что собрались люди разных возрастов, полов, убеждений и этносов в одном помещении, чтобы сделать какое-то общее дело, спеть вместе, поводить вместе хороводы и порадоваться тоже вместе».

А еще месяц назад я был на презентации нового альбома «Дайте Танк (!)». Вся группа — в белом, фронтмен Дмитрий Мозжухин в повязке на голове танцует, как будто дома в гостиной, когда никого нет. Со сцены обрушивается сияние, которое становится общей судьбой для собравшихся людей на эти полтора часа. Ближе к концу многотысячный зал требует, а вытребовав, поет вместе с группой песню «Маленький»: «Это я не достаю до пола ногами. Или пол до моих ног не достает? Те, кого я считал врагами, просто делают мёд». Группа определяла свой стиль как «робкий панк». Слово «робкий» довольно точно характеризует их творчество, с оговоркой, что теперь в этой робости находят силу десятки и сотни тысяч человек. Сейчас это одна из самый востребованных рок-групп в стране. Презентация альбома в Москве будет в конце апреля  — три дня подряд на крупнейшей клубной концертной площадке города и билетов давно нет ни на один из дней.

Я далек от того, чтобы делать какие-то выводы на основе нескольких посещенных концертов. С другой стороны, когда любая социология обманчивая, а большие данные легко интерпретируются в любую сторону, личный опыт может оказаться самым точным инструментом наблюдения. Так вот, мне кажется, что на российской независимой сцене набрала влияние волна доброго рока — музыки, которая черпает силу в уязвимости и делает личный опыт универсальным. Сюда же можно отнести, например, группы «Свидание» и «Сироткин», билеты на концерты которых тоже лучше покупать в первые дни продаж. 

Можно подумать, что так музыка задействует психологические и социальные механизмы адаптации во время катастрофы. Или это реакция на централизованную эмоциональную возгонку, как пела другая группа: «я лучше буду доброй, чем буду просто права».

Не знаю, есть ли основания для таких рассуждений, но наблюдать за большим количеством людей, которые поют такие разные песни, но в основе которых любовь, терпимость и милосердие, дорогого стоит — извините за пафос, но когда это писать, если не сегодня.

Десятки человек упали в обморок на пьесе по книге Анни Эрно. Никто не может понять, почему

Об этом пишет «Нью-Йоркер». «Годы» Анни Эрно поставила норвежка Элин Арбо в лондонском театре Гарольда Пинтера (Harold Pinter Theatre). В пьесе рассказывается история жизни Эрно на фоне мировых событий, начиная с ее детства во время Второй мировой и заканчивая серединой двухтысячных. Почти каждый показ приходиться останавливать, иногда по несколько раз, потому что зрители падают в обморок, и сотрудники театра спешат на помощь. Чаще всего обмороки случаются перед, во время и после сцены нелегального аборта.

Новости об обмороках завирусились. «Спектакль был остановлен, после того, как несколько мужчин почувствовали себя плохо», — пишет в заметке журналист Daily Mail, специально отправившийся на пьесу, чтобы проверить слухи.

«Премьеру пришлось остановить на 10 минут после того, как несколько зрителей, в основном мужчин, обратились за медицинской помощью после откровенной сцены аборта», — до этого писала The Guardian.

Пользователи реддита почувствовали подвох. «Это не может происходить на каждом показе», — пишет один из них. «По меньшей мере, двое человек упали в обморок, когда я пошел на пьесу, включая женщину рядом со мной. Просто немного странно, что это происходит КАЖДЫЙ раз», — добавляет другой.

Журналистка Анна Рассел тоже решила посетить пьесу и была особенно настороже, потому что пошла с подругой, «которая однажды упала в обморок, читая книгу Салли Руни в метро». С подругой все было в порядке, но другой посетитель упал в обморок точно по расписанию. «Я знала, что это возможно, но все равно это меня удивило, как будто прервали сон», — пишет она. Кровь была, но ее было немного. Действие описывается, а не изображается, говорит Рассел.

Когда Элин Арбо впервые услышала, что люди сомневаются в подлинности обмороков, она была «весьма оскорблена». «Я бы никогда так не поступила. Никогда» — повторяет она несколько раз в интервью Анне Рассел. Обмороки не так часто случались в Амстердаме, где впервые стали показывать «Годы», замечает Арбо: «Может быть, есть культурные различия?». Нет ни одного способа предсказать, кто упадет в обморок, говорит она: «Это не обязательно те, кто пережил травму. Это люди всех возрастов, мужчины, женщины», — сказала она. «Я думаю, это во многом связано с языком Анни Эрно».

Журналистка Анна Рассел рассказывает о своем знакомом писателе и аналитике Роди Баркли, который тоже грохнулся в обморок на «Годах». Баркли не из тех, кто волнуется, говорит Рассел — он присутствовал при рождении двух своих дочерей. Когда началась сцена аборта, мужчина в нескольких рядах позади Баркли упал в обморок. Постановка остановилась примерно на десять минут. Когда сцена возобновилась, Баркли чувствовал себя «абсолютно хорошо». Но вскоре его начало тошнить. «Мое зрение начало сужаться, а сцена пожелтела», — сказал он. Потом его растолкала жена. Сначала он не поверил. «Я обернулся и подумал: «Кажется, с театром что-то не так! Думаю, это атака русских террористов или что-то в этом роде!» — вспоминает он. Баркли приписывает произошедшее силе театра. «В моем сознании не было такого: «О, это так визуально шокирует», — сказал он о сцене. «Это просто вырвалось из глубины меня».

https://www.newyorker.com/culture/drinks-with-the-new-yorker/the-play-where-everyone-keeps-fainting

Бывшие полицейские создали группу, чтобы помочь авторам детективов не писать глупости

У автора «Джека Ричера» Ли Чайлда в книге «Точный расчет» (2002 г.) есть эпизод, где пистолет дает осечку из-за слабой пружины в магазине. «Я получил много писем с жалобами на то, что я все выдумываю или что у их дедушки было ружье, которое было заряжено 40 лет и работало просто отлично», — вспоминает Чайлд. Один интернет-критик назвал это «крупной оплошностью с оружием».

Сержант полиции в отставке Патрик О'Доннелл и его приятели создали группу в фейсбуке (принадлежит Мете, признанной экстремисткой), чтобы помочь избежать подобных ошибок, пишет WSJ. Группа называется «Полицейские и писатели», в нее входят 8000 человек — бывшие и действующие полицейские, писатели и сценаристы. Задают в группе примерно такие вопросы:

Сколько крови вытекает, когда кухонный нож вонзается в грудь женщины?

Как долго человек может прожить, если его заперли в банковском хранилище?

О'Доннелл говорит, что его раздражают сцены, где результаты ДНК приходят за несколько часов (обычно это занимает несколько месяцев). Или когда детективы из отдела убийств действуют как одинокие волки, нарушая все правила, чтобы поймать убийцу (их бы уволили). Сам О'Доннелл тоже пишет детективы и ведет подкаст, который называется как и группа «Полицейские и писатели».

Попасть в группу может любой желающий. Нужно заполнить анкету и пообещать вести себя по-человечески, говорит О'Доннелл. Группа — по ссылке.

«Есть люди, которые живут ради того, чтобы найти ошибку в количестве патронов, вылетающих из револьвера», — говорит Отто Пенцлер, редактор и издатель детективов. Когда становится ясно, что в книге ошибка, Пенцлер быстро исправляет цифровое издание. «Если мы получаем одно письмо, это значит, что еще 20 человек заметили ошибку, но решили не писать, потому что у них есть жизнь», — говорит он.

Bluesky пытается вернуть соцсетям былое величие, но получается не очень (продолжение)

У Блюскай пока единственный источник дохода — продажа персонализированных доменных имен (например, вместо @yourname.bsky.social — @yourname.com). Но Гребер планирует продавать еще пользовательские инструменты — индивидуальные алгоритмические ленты или кастомные фильтры. Например, есть Blacksky, который блокирует посты, содержащие расизм и мизогинию. Доступ к нему можно продавать за 5 долларов, компания возьмет свою долю.

В Блюскай доминирует леволиберальный дискурс. Консерваторы жалуются, что в соцсети цензура, а их аккаунты блокируют. В любом случае, фильтры модерации создают эффект эхокамеры и усиливают поляризацию. Как показывают последние несколько лет, стратегия «давайте соберемся здесь классными ребятами, а неклассных оставим за дверью» не работает.

Работа опенсорс-протоколов тоже пока не до конца ясна. Сложно представить как обычные пользователи будут «создавать собственные соцсети», если им не понравится Блюскай. Джек Дорси ушел из правления Блюскай, заявив, что тот повторяет ошибки Твиттера: в децентрализованных системах не должно быть иерархической структуры, цензуры и венчурного финансирования.

И тут уже вопрос к самому профайлу в «Нью-Йоркере» — нужен ли символ для децентрализованной соцсети в виде Джей Гребер? Не было бы более точным описать некую фигуру отсутствия? Сам Чейка указывает на противоречия децентрализованных протоколов, каждый из которых хочет быть самым децентрализованным —чтобы все остальные пользовались только им.

Кто-то писал, что давление системы производит модель поведения. Проблема не в том, что соцсетями руководят жадные мудаки, а в том, что сама форма организации (и, пожалуй, необходимость в монетизации) делает их такими. Понимаю, насколько спорно может звучать следующая фраза в телеграм-канале, но, кажется, что какие-то этичные и благотворные соцсети просто невозможны.

https://www.newyorker.com/magazine/2025/04/14/blueskys-quest-to-build-nontoxic-social-media

Bluesky пытается вернуть соцсетям былое величие, но получается не очень

Регулярный герой этого канала Кайл Чейка (писал о его книге «Мир-фильтр» для Кинопоиска) рассказывает историю соцсети Bluesky (Блюскай) и создает миф вокруг ее гендиректора Джей Гребер в «Нью-Йоркере». Выходит неоднозначно.

Блюскай — реплика Твиттера, каким он когда-то был, но с важными дополнениями. На логотипе — голубая бабочка вместо птички, ограничения в постах — 300 знаков вместо 140. Соцсеть так и позиционирует себя: как менее злобный и нетоксичный Твиттер. Большинство пользователей соцсети — те, кто ушел из Твиттера после того, как у руля встал Илон Маск. Сейчас в Bluesky около 30 млн пользователей (в X Маска около 500 млн активных пользователей в месяц).

Важнейшее отличие новой соцсети состоит в том, что она децентрализована. Идея создать децентрализованную модель пришла сооснователю Твиттера Джеку Дорси. Блюскай работает на протоколе с открытым исходным кодом. Это значит, что пользователи могут настраивать систему модерации, а если им что-то не понравится в Блюскай, то они могут взять свои посты и подписчиков и перейти с ними в другую соцсеть на том же протоколе или создать свою, пишет Чейка: «Власть, которая обычно принадлежит корпорациям, таким образом перераспределяется в руки пользователей».

Чейка выписывает образ образ гендиректора Блюскай Джей Гребер как жещины-андеродога, которая бросила вызов «эксцентричным мужчинами с манией величия». Но портрет не выглядит цельным — Гребер не очень похожа на революционерку. Она начинала карьеру в стартапе, который использовал блокчейн-криптографию для «управления запасами корпоративных клиентов». Потом были какие-то мутки с криптой: брат друга майнил криптовалюту на заводе в деревне и позвал ее помочь. В 2021 году Джек Дорси пригласил Гребер руководить Блюскаем, который тогда был децентрализованным протоколом, одноименную соцсеть к нему прикрутили позже.

На одной из конференций она появилась в футболке с надписью «mundus sine caesaribus» — «Мир без цезарей». Компания начала продавать футболки по сорок долларов за штуку — и за день заработала больше, чем за два года операционной деятельности.

В середине материала Чейка описыват офис Блюскай. В углу лежат макеты средневековых мечей: Гребер увлекается реконструкцией и недавно в кабинетах проходили бои. Гребер взяла макет меча и вытянула в своей руке. Чейка схватил другой, а еще пластиковый щит и завязалась битва: «Многие мужчины полагаются только на грубую силу, чтобы справиться с трудностями», — сказала Гребер. «Когда вы научитесь этому, вы все равно сможете победить, лучше используя технику». Она подняла свой меч и изобразила, как наносит удар по моей незащищенной шее».

Эмммм драка на фальшивых мечах? Окей, это дело вкуса, к материалу и к самому сервису есть более содержательные вопросы.

Силовики пришли в дорогой сердцу магазин «Подписные издания». Был там позавчера, смотреть на кадры «оперативной съемки» в тг-каналах тягостно. Присоединяюсь к словам и призывам поддержки — чем больше купят их книг (в том числе на выставке) — тем лучше

На фото — некоторые рекомендации

Завтра начнется выставка non/fiction, к которой в последнее время много вопросов. Тем не менее, программа там интересная и я бы с удовольствием сходил в Гостинку, если бы был в Москве. Но прежде заглянул бы в «Барку», где проходит фестиваль издательства Individuum, которое на выставку не пустили без объяснения причин. Individuum — одно из ярчайших и любимых моих издательств.

Но, знаете, и в Петербурге есть интереснейшие мероприятия в эти дни. Лично я завтра собираюсь сходить на чтения Аллы Горбуновой и Дмитрия Григорьева. Поэты будут читать стихи на Римского-Корсакова 39 в 19:00. Заведение, как я понял, называется «Ф5».

Пользуясь случаем, расскажу, что пару месяцев назад ходил на спектакль по пьесе Аллы Горбуновой «Конец света, моя любовь» («Театр ненормативной пластики», режиссер Борис Павлович) — и это мощнейшая штука. Посоветовал бы всем посетить эту постановку, но не знаю, когда она теперь будет (в афишах на ближайшие два месяца ее нет).

Человеку нужна скука

Есть такой сайт — «Ничего» («Просто ничего не делайте»). На странице нужно выбрать одно из двух действий — «ничего не делать» и «сделать что-то», а также количество минут — от 1 до 120. После нажатия кнопки начинается обратный отсчет, за выбранное время нельзя даже трогать мышку, иначе цифры обнулятся. На деле выбрать вариант «сделать что-то» тоже нельзя, появится надпись: «Извините. Здесь мы ничего не делаем» (отличный слоган для некоторых офисов и учреждений).

Смысл этой страницы простой: когда все вокруг охотятся за твоим вниманием, лучшее, что можно придумать — не отдавать его никому. «Это мягкий бунт против непрекращающегося шума современной жизни, которая требует от тебя постоянных действий», — пишут разработчики в поясняющем письме. В университетах есть подобная практика глубоких просмотров произведений искусства: вот картина, смотри на нее 30 минут (час, два) не отвлекаясь, если ты выдержишь, перед тобой откроется то, что ты бы никогда не увидел.

А недавно узнал о существовании rawdog-перелетов. Люди тренируют дух: летят (7-10 часов, бывает 14-15) и ничего не делают — не смотрят кино, не слушают музыку, не читают — ничего. А потом выкладывают ролики об этом в тикток. «15 часов до Мельбурна. Без фильмов, без музыки, только карта полета (я дважды досчитал до миллиона)», — написал музыкальный продюсер Торрент Фут. Другие отказываются даже от еды — в роликах в основном парни с сердитыми лицами.

Я не верю этим ребятам. Тем более, если ты снимаешь тикток в полете — это уже ненастоящий rawdog. Не верю в основном из-за того, что сам бы такое вряд ли выдержал. Я недавно не то чтобы участвовал в челлендже, а просто попытался посмотреть второй сезон «Разделения», но сломался на седьмой что ли серии. Там, где мисс Кобэл приезжает в город, похожий на Усть-Лугу. Предыдущие две серии были почти невыносимо скучные, а тут я просто перемотал всю серию до титров и половину следующей тоже. Я сейчас могу посмотреть одну серию сериала или половину фильма, только если спрячу телефон (обычно в карман висящего пальто).

Ученые говорят, что скучать полезно. Раньше люди могли ничего не делать, сейчас это время тратится на соцсети и технологии. Люди, которые скучают, мыслят и действуют более творчески. Проводили эксперименты: люди, которые читали вслух телефонную книгу на протяжении 20 минут, предлагали идеи намного лучше, чем те люди, которые книгу не читали.

Нужно позволять детям скучать, советуют уже другие ученые: «ограждать детей от скуки так же ошибочно, как и ограждать их от грусти, разочарования или злости».

Скука дает детям возможность экспериментировать с теми видами занятий, которые кажутся им интересными. Например, если отпустить детей во двор, поначалу им может быть скучно. Но они могут найти занятия, которые покажутся им значимыми – считать жуков или рисовать мелом на асфальте. Если не разрешать им свободную творческую игру, дети могут никогда не открыть свою врожденную любовь к природе.

Скука до сих пор стигматизирована — «скучно бывает только скучным людям». Но все больше людей хотят хотя бы немного поскучать.

В мире не так много вещей, которые успокаивают больше, чем бубнеж Джона Бэнвилла. Почти случайно открыл его старое эссе, где он описывает унижение книжных туров, и вдруг стало чуть спокойнее. Вот несколько цитат:

Затем наступил день книжного тура. Литературные звезды и авторы блокбастеров, Норман Мейлер и Фредерик Форсайт, всегда с гордостью разгуливали по миру, рекламируя свои товары. Теперь же всех нас, бедных кротов, копающихся во тьме безвестности, вытащили на свет и отправили за границу, чтобы мы предстали перед живой аудиторией и притворялись более или менее правдоподобной и, по возможности, развлекательной версией самих себя.

Однажды в 1990 году я прилетел первым классом из Дублина в Финикс, штат Аризона, чтобы почитать в Ирландском культурном центре. Послушать меня пришли пять человек. Никто из них не читал мои книги, и было ясно, что никто из них не имел ни малейшего намерения это делать. Они были сыновьями и дочерьми ирландских иммигрантов и приехали просто для того, чтобы увидеть настоящего, живого сына старой Родины.

Полтора десятилетия спустя, в том же городе, но в другом магазине, я должен был читать отрывок из своего романа «Море», поэтому, естественно, там была большая витрина с книгой Айрис Мердок «Море, море». Я был слишком вежлив или слишком застенчив, чтобы указать на ошибку. Никто не заметил.

Для писателей более низкого разряда, таких как я, со скромной читательской аудиторией и еще более скромными продажами, лучше всего подходят небольшие независимые книжные магазины. Книжный магазин Three Lives в Гринвич-Виллидж в Нью-Йорке — мой любимый. Я читал там несколько раз и почти всегда наслаждался. Люди из Виллидж, пришедшие послушать меня, развалились на спинках стульев так далеко, как только могли, не упав при этом назад. Кроме того, им как-то удавалось создать впечатление, что они были там не намеренно, а забрели с улицы и остались только из легкого любопытства.

В маленьком городке где-то в Ржавом поясе читал в убогом магазинчике на краю тесной автостоянки. Управлял им жизнерадостный гном с мехом в ушах, одетый как Гек Финн в клетчатую рубашку, линялый комбинезон и потертые ковбойские сапоги. Когда я приехал, было ясно, что он понятия не имеет, кто я такой.

Публика, какова бы она ни была, слушала меня в искренней тишине, хмурясь и время от времени вздыхая. Когда я закончил, они вежливо поаплодировали и без промедления ушли в то, что к тому времени стало ночью. Не помню, как я узнал — это было определенно не от самого Гека — что они думали, что пришли на чтение Джона Бойна.

Когда я уходил, Гек, рассеянно улыбаясь, протянул мне апельсин.

В «Supremacy» (лучшая бизнес-книга 2024 года по версии FT) журналистка Парми Олсон интересно рассказывает о том, как философия эффективного альтруизма стала идеологической основой для создания AGI (следующая степень развития ИИ — универсальный ИИ, который сможет выполнять любую задачу так же хорошо, как человек).

Эффективный альтруизм — рациональный подход к моральным дилеммам, вера в то, что добро должно быть эффективным: помогать лучше там, где от этого будет больше пользы, а ее можно рассчитать, используя данные и формулы. Этот подход распространен среди предпринимателей Кремниевой Долины (один из ярких приверженцев эффективного альтруизма — Сэм Бэнкман-Фрид, про которого несколько раз писал в этом канале). В общем и целом — предприниматели решают моральные дилеммы как математические задачи.

С точки зрения эффективного альтруизма создание AGI — это не просто один из проектов, а наиболее короткий путь к лучшему будущему для всех. Раз так, то для его достижения есть смысл задействовать больше ресурсов, а на что-то можно закрыть глаза. В книге Олсон рассказывает историю компании OpenAI, придумавшей ChatGPT. Основатели OpenAI решили, что у них есть возможности и моральное право первыми создать AGI. Потому что если его создадут какие-нибудь разработчики Google DeepMind или китайцы, то «может получиться какой-то дьявол». Гораздо лучше, чтобы AGI создали добрые люди во благо всего человечества — то есть OpenAI. В уставе компании даже прописан фидуциарный долг перед человечеством.

Ставки в этой игре высоки, поэтому цель оправдывает средства. И компания начала чуть-чуть мухлевать и пересматривать первоначальные принципы. Она отказалась от некоммерческого пути и заключила партнерство с Microsoft, потому что ей нужны были деньги для разработки AGI. OpenAI обещала не способствовать концентрации власти с помощью AI, но помогла одной из самых могущественных корпораций мира укрепить свое влияние, пишет Олсон. OpenAI публично выступала против конкурентной гонки за AGI, но сама ее спровоцировала. Компания все сильнее закрывалась и скрывала детали новых моделей — в технологической среде начали смеяться над ее названием. Олсон пишет, что OpenAI верит, что действует в интересах человечества — и это позволяет ей игнорировать правила и избегать открытых дискуссий — не до того, когда на кону светлое будущее.

Где-то мы уже такое слышали, подумают внимательные читатели. Наверняка есть множество исторических аналогий, но мне отчего-то сразу вспомнились выборы 1996 года в России, вокруг которых развернулась острая дискуссия в последние годы. Вряд ли Олсон вспоминала российских демократов, но Сэм Альтман в ее книге пользуется тем же принципом моральной легитимации. То есть оправдывает действия, которые идут вразрез с первоначальными принципами, моральной необходимостью.

Нечто подобное AGI появится на горизонте 10-50 лет, говорят ученые. Сэм Альтман ждет, что такой интеллект принесет сотни триллионов долларов и поможет их правильно распределить. Российскому читателю, пожалуй, будет проще понять пафос Олсон, которая считает, что главные риски AGI не в том, что он выйдет из-под контроля, а в том, что его создают те, кто почему-то решил, что именно они знают, что нужно всему человечеству.

В противовес многим литературоведам люблю раннего берлинского Набокова. В этих романах уже заметно, как растет мастерство композиции и стиля, но еще отчетливо слышно, как по вечерам к писателю захаживает какой-нибудь демон Марбас. И говорит что-то вроде: «Со мной ты станешь великим писателем, поэтому слушай сюда, пусть вот этот хозяин комнаты в «Короле, даме и валете» будет глубоко несчастным. Он будет притворяться, что у него есть жена, но это будет парик с наволочкой, надетый на палку. А еще он будет смеяться и кудахтать в закрытой комнате и стоять голым на четвереньках перед зеркалом».

И Набоков пишет: «Да и вообще он был доволен жизнью, этот серый старичок в домашних сапожках на пряжках, — особенно с тех пор, как открыл в себе удивительный дар — превращаться вечерком, по выбору, либо в толстую лошадь, либо в девочку лет шести, в матроске. Ибо на самом деле — но это, конечно, тайна, — был он знаменитый иллюзионист и фокусник, Менетекелфарес».

Честно говоря, вся история работала бы и без второстепенного старика или со стариком более счастливой судьбы. Но как только этот образ появляется в романе, все меняется: безумие выбирается из стариковской комнаты и начинает пожирать соседние квартиры, дома и города — все на своем пути. Или как будто сам старик щелкает пальцами и белые страницы вдруг становятся черными — не фокус, а магия.

Мемуары о животных выходят из-под контроля: писатели рассказывают о лисах, совах, зайцах-русаках и улитках

О новом быстрорастущем поджанре литературы пишет The New York Times. Сначала была книга «Лиса и я» («Fox and Me»). Кэтрин Рейвен вспоминает, что чувствовала себя никчемной, а потом встретила лису, и жизнь постепенно наладилась. Книга мгновенно стала бестселлером.

Потом вышел автобиографичный роман «Воспитание зайца» («Raising Hare»). Хлоя Далтон описывает глубокие и длительные отношения со случайно найденным зайцем-русаком.

Хелен Макдональд выпустила трогательную историю под названием «H Is for Hawk» о том, как она справилась с горем с помощью дрессировки ястреба-тетеревятника. Продажи книги в США перевалили за 500 000 штук.

Есть книга о воспитании маленькой болезненной совы («Алфи и я», «Alfie and Me») и жизни с озорной сорокой («Джордж», «George»). Наконец, есть автобиографичный роман Элизабет Товой Бейли, который можно перевести как «Шорохи дикой улитки» («The Sound of a Wild Snail Eating»). Писательница вспоминает, как слушала улитку, которая ползала рядом с ее кроватью и что-то, вероятно, ела.

Почти во всех книгах животные помогают справляться с горем: человек переживает утрату и находит покой в компании животного. Многие писатели отмечают, что связь с другим существом помогла им глубже понять себя и расширить границы эмпатии.

«Человеку не хватает близкого контакта с животными», – говорит Макдональд, написавшая книгу про ястреба-тетеревятника. «Это очень давняя тоска нашего вида», — подтверждает натуралист Сай Монтгомери, написавшая десятки книг о животных (среди них есть осьминоги).

Некоторые из древнейших форм человеческого искусства и литературы — наскальные рисунки, мифы, басни — сосредоточены на животных, объясняет она: «Это помогло нам выжить. Еще 10 минут назад мы все были охотниками-собирателями, и если вы не обращали внимания на природу, приходил смилодон и съедал вас».

У этой литературной тенденции есть критики. Биологи и натуралисты предостерегают людей от взаимодействия с дикими животными ради безопасности обеих сторон. Некоторые истории могут создать у читателей впечатление, что звери хотят быть нашими милыми приятелями, но это не так.

https://www.nytimes.com/2025/03/23/books/memoir-wild-animals-raising-hare.html

Новый буквализм

В фильме «Ученик» есть такой эпизод. Голубоглазый блондин, владелец недвижимости, отправляется в мэрию, чтобы предложить новый проект. Он бросает на стол макет — маленькую черную башню, у подножия которой надпись золотом: «БАШНЯ ТРАМПА». Бизнесмен произносит пафосную речь, адвокат предлагает несколько пунктов, чтобы смягчить условия сделки. Затем мэр по неведомой причине спрашивает: «И как вы собираетесь назвать проект?». Блондин откидывается в кресле и говорит, то, что и так всем понятно: «БАШНЯ ТРАМПА».

Или вот «Анора» — «история Золушки» о работнице секс-индустрии, которая попадается на старый трюк: богатый хочет жениться на ней. После их поспешной свадьбы в Вегасе героиня говорит, что хочет на медовый месяц номер принцессы в Диснейленде. На что ее подруга восклицает:«Золушка!».

Намвали Серпелл в «Нью-Йоркере» (текст вышел в начале марта) провозглашает эпоху Нового буквализма в кино. Когда авторы напрямую объясняют, что имеют в виду, а потом на всякий случай еще повторяют для тех, кто не понял. Искусство становится более скучным и прямолинейным.

Художники и зрители иногда защищают понятность и считываемость, представляя ее как демократичность — способ достучаться до каждого. Но это снисхождение, говорит Серпелл: «Забудьте о превращении искусства в контент. Контент был сведен к концепту. А тот превратился в баннерную рекламу».

Серпелл размышляет в унисон с Анной Корнблю, которая в книге «Иммедиация» пишет, что в мире возобладала эстетика «реальности без репрезентации». Эта эстетика исключает все, что требует времени на интерпретацию вместо быстрого усвоения — любую двусмысленность. Буквализм Серпелл работает несколько иначе — многие фильмы настаивают на ценности двусмысленности, но делают это очень топорно.

Жалобы на нашу неспособность интерпретировать или различать иронию, тонкость и нюансы так же стары, как и само искусство, пишет Серпелл. Но впервые возникают ожидания, что создатели и зрители предполагают существование четкого понимания того, что именно означает или символизирует произведение искусства как в эстетическом, так и в политическом плане. Серпелл называет это вопиющим переосмыслением самого искусства.

https://www.newyorker.com/culture/critics-notebook/the-new-literalism-plaguing-todays-biggest-movies

Написал большой текст для Кинопоиска про писательницу Айн Рэнд и ее философию, которая покорила многих — от Дмитрия Костыгина до Дональда Трампа.

«Культовый статус писательницы утвердился после выхода в 1957 году книги «Атлант расправил плечи» — несмотря на то, что роман был уничтожен критиками.

The Time назвал ее философию «смехотворно наивной», The Atlantic заявил, что книгу «можно было бы мягко охарактеризовать как отвратительную чушь», The New York Times — что она «написана из чувства ненависти». Все были единодушны в том, что Айн Рэнд не умеет писать.

Разгромная критика не помешала продажам — книга попала в список бестселлеров The New York Times через три дня после выхода и продержалась в нем 22 недели. А один из близких соратников Рэнд, объединившихся в группу с ироническим названием «Коллектив», отправил в NYT ответ на разгромную рецензию: «Справедливость неумолима. Творческие личности, которым свойственны непреклонная целеустремленность и рациональность, достигают высшей радости и удовлетворения. Паразиты, отказывающиеся ставить перед собой цели или руководствоваться разумом, гибнут, как они того и заслуживают». Этим человеком был Алан Гринспен. В 1987 году он возглавит Федеральную резервную систему США и продержится на этой должности до 2006 года. К тому времени идеи Рэнд станут на Западе безоговорочным мейнстримом».

Гарри Поттер голосует так как же, как и вы

Не то чтобы неожиданная мысль, но все равно любопытно. Исследование показывает: люди считают, что хорошие вымышленные персонажи их политические союзники, а плохие поддерживают оппонентов. Гарри Поттер, Человек-паук и Гэндальф голосуют за ту же партию, что и они, а Дарт Вейдер — за конкурирующую.

Исследование провел Университет Саутгемптона. Исследователи опросили 1600 человек в Великобритании и столько же из США. Людям предлагалось представить двух знакомых персонажей из популярных франшиз, включая киновселенную Marvel, Disney, Гарри Поттера, Властелина колец, Игры престолов и Звездных войн. Их спросили, какой персонаж, по их мнению, с большей вероятностью проголосует за лейбористов или консерваторов (в Великобритании), или демократов или республиканцев (в США). Люди на 20% чаще проецировали свои политические взгляды на героя, чем на злодея. Также на 20% респонденты чаще утверждали, что злодеи голосуют за оппонентов.

«Если мы считаем, что злодеи принадлежат к другой стороне, то мы также склонны ассоциировать с этой группой больше негативных качеств», — говорит руководитель исследования доктор Стюарт Тернбулл-Дугарте. «Это делает нас более восприимчивыми к дезинформации, которая подтверждает существующие предубеждения в отношении политических сторон».

Люди с более выраженной политической идентичностью чаще называли героев своими союзниками. Доктор Тернбулл-Дугарте говорит, что полезно знать об этом предубеждении, а еще признать, что реальность всегда сложнее и многограннее.

С большим удовольствием прочитал книгу Николая Герасимова «Убить в себе государство. Как бунтари, философы и мечтатели придумали русский анархизм» (издательство Individuum). Самая витальная книга сезона. Истории о людях, которые доставали и складывали слова, как ножик.

Эмма Гольдман хлещет оппонента нагайкой прямо во время его выступления. Космисты готовятся воскрешать мертвых и решают, что мертвецам будем тесно на Земле, поэтому нужно заселить свободные планеты. Братья Гордины мечтают о таблетках «Пептон», которые заменят человечеству пищу, и сочиняют межгосударственный и межпланетный алфавит (10 гласных и 9 согласных). Неонигилист Андрей Андреев готовится умереть в тюрьме, а когда расстрел меняют на каторгу, пишет рассказ о жизни в 23 веке.

Герасимов рассказывает о лихих людях в лихое время, но в первую очередь о том, что было у них в головах. «Убить в себе государство» — интеллектуальная история идей. От концентрации этих идей немного кружится голова: внутри анархизма было множество порой противоборствующих концепций, хватило бы на несколько избирательных бюллетеней (я обычно сдерживаюсь, чтобы не бурчать, но тут святое дело: в нашу деполитизированную эпоху все теории обветшали и оказались маргинализированными; все они теперь кхм в кожаных куртках, все небольшого роста). В этом одно из достоинств книги — она показывает, что существует множество альтернатив мироустройства/были времена, когда эти альтернативы можно было помыслить.

Не все герои книги верили в безвластие (по настоящему — почти никто не верил), что не отменяло бунта — никто сам по себе свободу не подарит. Анархизм не может принести ничего хорошего, говорит про него Герасимов с нескрываемой любовью в интервью. Анархизм нужен, чтобы страдать — он может расширить чувственный горизонт, в нем есть что-то подлинное.

Написал для «Кинопоиска» про детектив многоуважаемого Джона Бэнвилла «Снег». Прочитал его довольно давно, когда в снеге за окном можно было обнаружить уют и очарование, сейчас же при его виде хочется, как депутат Юрий Куликов, схватиться за огнемет. Но бэнвилловский снег идет не только на улице, но и в голове, а там никакой огнемет не поможет.

Тайлер Коуэн — гиперлексик, полимат и любимый экономист Кремниевой долины

В The Economist —впечатляющий профайл Тайлера Коуэна: экономиста, блогера и интеллектуала, которого обожает Кремниевая Долина. Характерно, что журналист Джон Фиппс ловит Коуэна во время посещения Просперы (недавний пост про этот город) — мекки либертарианцев.

На радар техномиллиардеров Коуэн попал в 2011 году, когда предложил концепцию «Великой стагнации» в одноименной книге. Он утверждал, что темпы технологического и экономического развития в США сократились. Чтобы выбраться из кризиса, нужно культурное решение — повысить статус ученых и бросить силы на развитие технологий. Идея очень понравилась технобизнесменам, а книга стала бестселлером.

В последние годы Коуэн сосредоточился на поиске и поддержке талантливых людей через грантовую программу Emergent Ventures (EV). Его подход исключает бюрократию: все заявки рассматривает он сам, а деньги выделяет уже через несколько дней (в других фондах на это уходят недели).

Коуэн — гиперлексик. Он может прочитать 4-5 книг за день. Джон Фиппс заметил, что Коуэн просматривает экономическую работу так, словно просто проверяет порядок страниц.

Америка превращается в две страны, считает Коуэн. Первая — это процветающий класс, разбогатевший на технологиях. Вторая — все остальные. Те, кто упустили возможность, будут работать прислугой и в качестве поставщиков услуг для сверхбогатых. Он назвал это новое устройство «гипермеритократией». Это деление опять-таки понравилось гипермеритократам из Долины. Сам Коуэн считает их самыми умными людьми, которых встречал.

Коуэн — рационалист и адепт экономического мышления. Он считает, что понимание кривых спроса и предложения может сделать жизнь каждого человека лучше. У него есть советы по любому аспекту человеческого опыта, включая искусство, литературу и еду. Он любит писать отзывы о ресторанах и написал их так много, что просит ИИ автоматизировать его советы. Однажды журналист застал его в вестибюле отеля — Коуэн держал iPad у лица и спрашивал Chat GPT: «Где Тайлер Коуэн порекомендовал бы поужинать рядом со мной?».

Используйте издержки упущенной выгоды, советует Коуэн. Планируйте звонки на середину просмотра фильма. Если вы решите не переносить звонок — значит, фильм не стоил того, чтобы его досматривать. Отдача от десертов уменьшается после первых нескольких кусочков; последние 80% — это просто пустые калории, их можно не есть. Но вообще-то иногда хочется съесть пирожное целиком, замечает Фиппс. Кто вообще смотрит фильмы, чтобы извлечь из этого максимальную пользу?

Фиппс описывает необычный стиль общения Коуэна. Он задает множество вопросов, не всегда связанных с темой беседы. Он все время как будто пытается извлечь информацию — скорее интервьюер, чем собеседник. На этом строится напряжение текста: зачем вообще знать столько вещей, если большая часть из них не имеет практической ценности?

Даже программы, которые он поддерживает через фонд, не всегда стремятся к какой-то эффективности. Например, фонд выделил грант на запись музыки, смешивающей классические формы с азербайджанской традицией. Другой грант — на написание книги о жизни и творчестве Джона Мильтона. «Меня не очень интересует смысл жизни, но я очень заинтересован в сборе информации о том, что другие считают смыслом жизни», — говорит Коуэн. Для него важно знание само по себе. В этом смысле, наверное, можно задать вопрос к этому профайлу (и этому посту): зачем вообще читать о Тайлере Коуэне? Просто чтобы знать — этого достаточно.

https://www.economist.com/1843/2025/02/28/tyler-cowen-the-man-who-wants-to-know-everything

Читаю книгу «Immediacy» Анны Корнблю о том, как современная культура стирает медиумы, отказывается от репрезентации и дистанции. Произведения искусства превращаются из объектов в процесс, в тотальное переживание, где зритель и объект неразрывны, пишет Корнблю. Она называет это иммедиацией.

Писательница приводит в пример иммерсивные выставки Ван Гога, где картины художника проецируются на стены и пол, организаторы включают расслабляющую музыку и распыляют ароматы лаванды. Иногда на таких выставках проводят сеансы йоги. Просто картин великого художника уже недостаточно, его палитра и пережитые страдания не способны вызвать достаточный отклик. Чтобы достичь эстетического переживания, требуется больше стимулов, вот, например, йога и лаванда.

Корнблю размышляет не о феномене иммерсионного опыта, скорее о том, что все искусство превращается в опыт. Классическая идея искусства предполагает определенную дистанцию: зритель смотрит на картину, читает книгу и так далее. Теперь же искусство становится не законченной вещью, а чем-то, что разворачивается здесь и сейчас.

В главе про писательство Корнблю рассуждает о популярности автофикшна. Это звено все той же цепи, уверена она. Характер, сюжет, нарратив — все это уходит на второй план, на коне жанр, где автор и герой совпадают, а текст представляет собой прямое повествование, без очевидной литературной обработки. «Одна только мысль о вымысле, о придуманном персонаже и сюжете вызывала у меня тошноту», — приводит она цитату Карла Уве Кнаусгорда из книги «Моя борьба».

Книг с повествованием от третьего лица, которое позволяет создавать сложные точки зрения, становится все меньше, а от первого — все больше (есть соответствующий график с экспонентой продаж таких книг). Продажи мемуаров в ХХI веке выросли на 400% по сравнению со средним показателем ХХ века. В первом десятилетии ХХI века мемуары составляли до 80% списка бестселлеров The New York Times.

Существуют экономические причины. Исчезает традиционная литературная индустрия: журналистика и академическое литературоведение находятся в упадке. Издательства не готовы публиковать сложные книги, писателям приходится подрабатывать на фрилансе и постоянно напоминать о себе в соцсетях, а там важно быть «настоящим». Литература превращается в контент, писатели — в блогеров и маркетологов.

Иммедиация стирает границы во всех сферах жизни. Это не просто художественный стиль, а отражение более широкой социальной и экономической логики, где скорость и поток заменяют рефлексию, дистанцию и структуру. Ценность в эпоху «слишком позднего» капитализма, создается не через производство, а через циркуляцию, пишет Корнблю. Капитализм не предлагает никакого будущего, он только поддерживает иллюзию бесконечной вечеринки. Искусство все меньше осмысливает этот процесс и все больше просто обслуживает вечеринку.

Интересная статистика Международной Букеровской премии: большинство книг в лонг-листе — короче 200 страниц. Только одна книга толще 300 — это «Соленоид» Мирчи Кэртэреску.

Кэртэреску называют самым читаемым румынским писателем. Многие литературные критики прочат ему Нобелевскую премию, пишет NYT. За «Соленоид» он уже в этом году получил Дублинскую премию. В Ad Marginem выходил сборник его любовной прозы «За что мы любим женщин». 

Среди других номинантов — «Hunchback» Сао Ичикавы (97 страниц), «On the Calculation of Volume I» Сольвей Балле (169 страниц), «Евротрэш» Кристиана Крахта (выходил в Ad Marginem, в русском переводе 144 страницы).

Уже писал в этом канале, что книги становятся тоньше. Председатель жюри этого года Макс Портер сказал, что выбор такого количества коротких книг не отражает «ожидаемую потерю концентрации внимания» среди читателей. По его словам, это просто лучшие среди всех книг, прочитанных жюри.

Написать короткую книгу не проще, чем длинную, уверен Портер: «В некоторых из этих книг нет ни одного лишнего слова».

Неизвестная (и сенсационная) история великого романа Набокова

Апрель 1965 года. Дмитрий Набоков мчит по автодрому Монца в Италии за рулем роскошного Альфа Ромео Giulia TZ (пятиступенчатая КПП, 160 лошадиных сил!). Гонка называется незатейливо «Монца. 1000 километров» — такое расстояние нужно одолеть участникам. Набоков уже проехал больше 800, впереди несется француз Жан Гише на Феррари 275, сзади поджимает итальянец Лудовико Скарфьотти тоже на Феррари, но модели Dino.

На трибуне сидит его отец Владимир Набоков и растерянно смотрит вдаль поверх машин, сжимая в руке термос: гонка идет уже больше 4 часов, волей-неволей зазеваешь. Когда спустя два круга Дмитрий бросил взгляд на трибуну, он увидел рядом с отцом человека в драповом пальто и серой неподходящей к нему кепке. Казалось, мужчины что-то увлеченно обсуждают.

Спустя несколько кругов они все так же болтают, не обращая внимания на гоночную борьбу. 900 км — аналогичная картина, 950, 970, 990… Этот разговор изменит жизнь Владимира Набокова, а заодно и всю западную литературу, но Дмитрий этого не знает, он лавирует на поворотах, пытаясь опередить Феррари. Набоков и мужчина в пальто жмут друг другу руки, Дмитрий на финише бьет шлемом о приборную панель — он пришел четвертым, совсем чуть-чуть не дотянув до призового места.

Человек в драповом пальто — представитель автоконцерна, он пришел, чтобы посмотреть на лучшие машины в бою, но узнав соседа, у него появилась необычная идея. Их следующие встречи пройдут в швейцарском Монтре. Результатом станет книга, которую набоковеды-западники окрестят самым главным романом писателя, его opel omega opus magnum.

Мои последние исследования говорят, что человеком в пальто был начальник конструкторского бюро АвтоВАЗа. Он договорился с Набоковым о спецпроекте — книге по заказу тольяттинского завода с рабочим названием «Лада» и подзаголовком «Жигули. Самара» (Lada. Zhiguli. Samara). После того, как сделка будет расторгнута в феврале 1966 года, Владимир Набоков зачеркнет первую букву L в блокноте, оставив последние три: Ada. Под этим названием книга выйдет в печать.

В литературе 60-х тягучий французский экзистенциализм соревновался за внимание читателей с напыщенным американским постмодернизмом. Наблюдая за суетней этих измов, Набоков решил, если это искусство, то он сделает партнерский материал. Он резво взялся за роман о династии автомехаников (каждый, кто пробивал тачку через Автотеку, знает, что такое идентификационный номер — VIN, который писатель дал главным героям вместо фамилии).

Целый раздел о работе двигателя остался почти нетронутым — в книге это четвертая часть. Химическая энергия топлива превращается в тепловую, та — в механическую. Поверх этого Набоков слегка приписал что-то о пространстве и времени, добавляя традиционной физике немного мета. Двигатель, что вселенная — никто на деле не знает, как эта штука работает.

Какие-то куски из вазовского пресс-релиза тоже остались в тексте, например сравнение машины с драгоценными камнями: «Он начал свое путешествие на запад в темно-синем «Аргусе», который был ему дороже сапфиров и голубянок». Ларгусе, конечно же: речь об универсале Лада Ларгус (цвет морская волна), как и в случае с названием романа Набоков вымарал первую Л».

Автомобильная тема была стигматизирована в литературной среде и этим тоже привлекала писателя. Литераторы, хихикая, любят пересказывать разговоры с таксистами о политике или устройстве планет, но никогда — о том, как менять ремень ГРМ. До выхода книги Роберта Персига о любви к мотоциклам останется почти десять лет.

Но главной причиной, по которой Набоков ввязался в эту авантюру, был его сын. В тот апрельский день, когда назойливый мужик в драповом пальто что-то нудно бурчал про роялти и пожизненный сервис, Набоков всматривался в трассу. Вход в поворот, оба пилота тянут торможение до последнего, колеса срываются в пробуксовку. Вихрь пыли и мелких камней. Набоков тянет руку, чтобы быстрее избавиться от собеседника и видит, как итальянец на Феррари вырывается вперед. Сердце писателя ухает вниз, человек в пальто продолжает радостно трясти безвольную руку.

Почему люди испытывают ностальгию по ужасным временам

Интересный текст Ольги Хазан в The Atlantic. В соцсетях многие скучают по первым — самым жутким — месяцам пандемии. Некоторые солдаты, вернувшиеся с войны, скучают по товариществу и чувству целеустремленности. Бывшие коллеги собираются и со смехом вспоминают начальника, который их унижал.

Дело не только в том, что люди скучают по временам, когда были моложе. Люди обращаются к своему прошлому, чтобы осмыслить свое настоящее, пишет Хазан. Размышления о трудных временах, которые мы пережили, придают смысл жизни, которая в противном случае может показаться бессмысленно трудной. Прошлое было тяжелым, но мы пережили его, поэтому мы должны быть стойкими.

Отчасти это объясняется тем, что люди склонны романтизировать прошлое, вспоминая его более радужным, чем оно было на самом деле. Благодаря так называемому «смещению в сторону затухания аффекта» (fading affect bias), негативные эмоции проходят гораздо быстрее, чем позитивные. А ностальгия обычно вызвана чувством неудовлетворенности настоящим, заставляя прошлое казаться лучше по сравнению с ним.

Даже когда люди ясно помнят беды, часто они кажутся не такими уж плохими в ретроспективе. Люди склонны видеть в этом историю преодоления. Например, один человек, переживший Великую депрессию, рассказывал, что в детстве ему всегда не хватало еды. Но он придумывал хитрые способы ее доставать, например, срывал фрукты с соседского дерева, или вспоминал, как приходил домой из школы и чувствовал запах свежеиспеченного хлеба. Как емко подметил артист Брутто: «Мое детство как Рамадан — я был счастлив и голодал».

Профессор психологии Кристин Батчо, говорит, что такого рода воспоминания заставляют нас ценить то, что есть и позволяют переосмыслять текущие проблемы — они кажутся более решаемыми.

Некоторые исследования показали, что ностальгия дает ощущение подлинности и связи между прошлым и настоящим. «Люди ностальгируют по вещам, которые придают их жизни смысл или помогают им чувствовать себя важными», — говорит профессор психологии Эндрю Абейта.

Психологи определяют осмысленность как ощущение того, что наша жизнь значительна, последовательна и целеустремленная, говорит психолог Константин Седикидес. Часто наши действия в трудные времена соответствуют этому определению. Поворотные моменты в нашей жизни обычно дают пищу для ностальгии — и они редко обходятся без драматизма.

Воспоминания об отношениях, сложившихся в трудные периоды, могут представить даже экстремальные переживания в позитивном свете. В своей книге «Племя» Себастьян Юнгер описывает водителя такси в Сараево, который с гордостью рассказывает о своем опыте во время недавней войны в стране, когда «он служил в специальном подразделении, которое проникло через линию фронта, чтобы помочь другим осажденным анклавам». Война, хотя и была ужасной, создала «социальную связь, которой многим людям очень не хватает», — пишет Юнгер. «Иногда катастрофы вспоминаются с большей теплотой, чем свадьбы или каникулы в тропиках».

Ностальгия говорит вам, что ваша личная история была не просто страшной или трагичной; она помогла вам стать тем, кто вы есть.

https://www.theatlantic.com/ideas/archive/2025/02/nostalgia-memory-past/681536/

Нашел подарок на любой праздник — домашний набор библиотекаря. Конверты, которые нужно клеить на книгу, библиотечные карточки, штампы с датой, штемпельная подушка — красота. Наверное, можно поймать подозрительные взгляды друзей, когда они попросят почитать книгу и нужно будет вписывать их фамилию в карточку, но зато какой упоительный процесс. Не видел, чтобы такое продавали в России, но нашел как минимум один сайт, который привозит их из-за рубежа, не пишу его, вероятно, есть и другие.

Немного о любви и философии. Профессор философии Чикагского университета Агнес Каллард влюбилась в своего студента Арнольда. Она рассказала об этом мужу Бену, они решили развестись. Неожиданный поворот этой истории в том, что они теперь живут все вместе в одном доме и воспитывают двоих (было трое — один уехал в колледж) детей. Об Агнес Каллард и ее дилемме вышел профайл в «Нью-Йоркере» еще в 2023 году.

Ситуация, конечно, не совсем рядовая, но, прямо скажем, не такая, чтобы писать профайлы в «Нью-Йоркере». Все дело в философии: Агнес влюбилась Арнольда во время их обсуждения греческих мыслителей, она решила признаться мужу, так как иначе не смогла бы считать себя ученицей Сократа. С Беном они продискутировали весь день о разных видах любви (он тоже философ) — и так далее. Агнес с Беном даже оформили свой развод в образовательную программу — провели сессию для студентов под названием «Философия развода». А сейчас Агнес Каллард выпустила книгу «Открытый Сократ»

В тексте «Нью-Йоркера» много рассуждений об общественных нормах, формах зависимости и природе любви. Герои пытаются представить брак как философский эксперимент — он может подготовить человека к одиночеству, как жизнь готовит человека к смерти. Герои и автор статьи часто цитируют не только Сократа, но и Аристотеля, появляются Бертран Рассел, Джоан Дидион, Рильке. Это большой текст, читая его и недавнее интервью Каллард, я почему-то постоянно вспоминал поговорку — ​​«То Генрих Манн, то Томас Манн, а сам рукой тебе в карман».

Еще я с большим удовольствием вспомнил гораздо более ясный рассказ Аллы Горбуновой из книги «Нет никакой Москвы» на схожую тему. Героиня — аспирантка философского — переживает крах первого брака и тоже размышляет над общественными и личными установками — «колами в голове». «Если любовь, и тем более брак, — это должно быть на всю жизнь. <…> Заниматься философией и преподавать — это тоже был кол в голове. Поэзия — это даже не кол, это сверхкол, безусловная доминанта. <…> Были и довольно странные колы. Например, такой: если у меня есть возлюбленный, надо периодически еб…ться с первыми встречными, чтобы мир меня не поймал через эту любовь».

Город Проспера — утопический эксперимент по самоуправлению — превратился в большую проблему

Bloomberg рассказывает историю либертарианского города Проспера. Он позиционирует себя как самый амбициозный эксперимент по самоуправлению в мире. Город-государство занимает площадь в одну квадратную милю на острове Роатан в Гондурасе. Здесь однозначные налоговые ставки (например, налог на прибыль 1%, тогда как в США он 21%), собственные законы/правила и даже своя судебная система — отставные судьи из Аризоны решают дела по зуму.

На остров съехались миллиардеры из Кремниевой долины, которые не любят государственный контроль и налоги. Здесь есть коворкинг, футуристическое здание под названием The Circular Factory, где роботы делают стройматериалы из дерева, поле для гольфа и пляжный курорт потрясающего вида (на сайте есть фотографии).

Проспера проводит конференции под лозунгом «Сделаем смерть необязательной», на которые съезжаются биохакеры со всего мира, а в феврале провел саммит криптогородов с криптоэнтузиастами-урбанистами.

Над райским городом начали сгущаться тучи. Президент Гондураса, который придумал «специальные экономические зоны», сидит в американской тюрьме, осужденный за торговлю наркотиками. Его преемник раскритиковал проект как творение «наркорежима». Высший суд страны постановил, что закон, лежащий в его основе, неконституционный.

Хозяин острова — Эрик Бримен — подал иск на сумму 11 миллиардов долларов против Гондураса, а также завалил (через лоббистов) письмами администрацию Байдена, призывающими к санкциям и прекращению помощи США, если президент Гондураса Сиомара Кастро не прекратит свои атаки на Просперу — город-оплот против социализма в Латинской Америке.

Бримен давно носится с идеями самоуправляемых территорий. В США он хотел создать «Зоны процветания», где законы были бы «обнулены», а государственные полномочия перешли бы к частной корпорации.

К 2024 году на острове было 50 компаний-резидентов. Среди них стартап Oklo, основанный Сэмом Альтманом, который делает ядерные мини-реакторы, биотехнологические компании, рекламирующие запрещенные в США методы лечения, и словацкий майнер биткоинов Душан Матушка. Он учит майнить местных жителей и продает им кофе (в его офисе есть «полка свободы» с книгами о криптовалюте и романами Айн Рэнд).

У техно-миллиардеров не заладилось с жителями соседней рыбацкой деревни Крофиш-Рок. Инвесторы и рыбаки сражаются за грунтовые воды, а публичные деревенские собрания переходят в драки с сотрудниками Просперы. Бримен приехал в деревню, чтобы собрать подписи в поддержку и предложить рыбакам кредиты. Его коллега нагрянул с двумя пикапами полицейских.

Население острова Роатана растет — администрации нужно строить новую дорогу, полицейский участок и свалку, но денег нет, так как Проспера — автономная зона — не платит налоги. «Проспера хочет быть ярким, красивым, высококлассным городом высокого, а мы должны жить в трущобах», — говорит мэр Роатана. Миллиардеры используют всю инфраструктуру острова (дороги, аэропорты, свалки), в мэрии считают это несправедливым. Бримен говорит, что конечная цель Просперы — возвысить всю страну.

Вокруг города развернулась политическая борьба. Президент Кастро выступает против автономных экономических зон, считая их инструментом для продажи национальной территории иностранному капиталу. Но в 2025 году выборы и она не сможет в них участвовать. Бримен требует компенсацию в 11 млрд долларов за возможное сворачивание проекта. В ответ Гондурас вышел из международного договора, позволяющего инвесторам подавать арбитражные иски против страны.

Белый дом не занял официальной позиции по этому спору. Но некоторые американские политики костерят социалистов, которых «больше интересуют собственная власть», и предлагают не выдавать визы чиновникам Гондураса. Бримен же запустил новый проект «Проспера Африка» — он надеется расширить модель, действующую в Роатане, по всему миру.

https://www.bloomberg.com/news/features/2025-02-13/a-honduras-dream-city-now-faces-11-billion-political-dispute

Тренды: возрождение кураторства, социальные сауны, антисистемные кофейни

Разбираем любимый тренд-репорт этого канала Future 100.

Цифровая простота. Люди устали от информационного перегруза и алгоритмов. Постоянное потребление информации вызывает чувства отстраненности и потери контроля над собственными решениями. Компании адаптируются. Например, появилась социальная сеть Noplace, где нет фото, видео, рекламы и алгоритмов, что напоминает ранние соцсети​.

Экономика кураторства. Об этом много пишут в последнее время (например, Кайл Чейка в своей книге). С одной стороны, ИИ размывает границы между создателем и куратором. Раньше искусство требовало ремесленного мастерства, но теперь роль художника все больше сводится к доработке, что требует развитого чувства вкуса. Технологии позволяют каждому создать дизайн, но не каждый способен определить, что делает его значимым. С другой — по мере увеличения объема контента кураторство становится еще важнее. Люди устают от алгоритмов, предлагающих однообразные рекомендации. Растет спрос на экспертов, способных вывести людей из алгоритмического пузыря.

Социальные рецепты. Термин social prescription возник в Великобритании. когда медики осознали, что лечение и профилактика заболеваний требуют большего, чем просто медикаменты. Такие рецепты охватывают любую деятельность, полезную для здоровья, но происходящую за пределами клинической среды — рисование с натуры, волонтерство, коллективные практики. Это снижает стресс и увеличивает продолжительность жизни. Компании внедряют социальные практики в отрасль гостеприимства, используют идеи волонтерства и т.д.

Социальные сауны. Схожий тренд — бани и сауны превращается в новые социальные пространства, где люди укрепляют связи и создают комьюнити. В бане тепло, хорошо и нет телефонов. В США и Великобритании в саунах теперь проводят деловые встречи, устраивают вечеринки с живой музыкой и просто общаются. Один из многих трендов, про которые ничего не надо объяснять в России (в прошлом отчете Future 100 был тренд на рыбалку и походы за грибами).

Антисистемные кофейни (anti-establishment сafes). Снова привет Кайлу Чейке — кофейни по всему миру переосмысляют форматы. В Китае они воссоздают эстетику строительных площадок и незавершенных пространств. Бариста в США превращают свои квартиры в общепит — приглашают гостей, включают авторские плейлисты. Кофейня на Филиппинах решила полностью отказаться от социальных взаимодействий — кофе там наливают через кран в бетонной стене. На обложке тренда - фото кофейни в китайском гараже, которая сильно уступает по аутентичности точке в гараже на Сарьяна (в Ереване, всем советую ее посетить).

Рестораны без меню. Вместо того, чтобы публиковать подробные меню и цены, некоторые заведения предлагют довериться шефу. В Шанхае рестораны Tou Zao и Cong Jiang Suan отказались от традиционного меню в пользу кухни у барной стойки, где шефы готовят и подают блюда прямо перед гостями. Warlord (Чикаго) минимизирует свое присутствие в интернете, оставляя только адрес и часы работы.

Антисоциальный век

Так называется гигантский текст Дерека Томпсона, сделавший февральскую обложку журнала The Atlantic. Об эпидемии одиночества писали много, но также много эту теорию опровергали. Томпсон несколько месяцев общался с социологами, политологами, психологами и технологами и в результате ставит обществу неутешительный диагноз. Люди добровольно выбирают удобный образ жизни – и он становится их проклятием.

Дети и подростки проводят за экранами более трети своего времени бодрствования. Молодые люди реже получают водительские права, ходят на свидания, общаются с друзьями. Социально неразвитое детство приводит к социально неразвитой взрослой жизни.

Есть теория дружбы Ирвина Альтмана. На ранних стадиях люди ведут светскую беседу. Потом их разговоры становятся глубже, включают больше личной информации, становясь легкими и непринужденными. Есть важная деталь: друзьям так же нужны границы, как и близость. Для поддержания здоровых отношений необходимо время наедине с собой для подзарядки.

Сейчас свободное время людей загрязнено постами и текстами десятков друзей, коллег и незнакомцев. Чрезмерное общение в сети и заторможенные социальные навыки вызывают тревогу и утомление, делая людей хронически разряженными.

Жилая архитектура стала антисоциальной. Подрядчики говорят, что основное правило современного дизайна квартир заключается в том, чтобы было удобно смотреть в экраны. Раньше старались, чтобы было больше света. Спальни, гардеробные и другие личные помещения увеличиваются. Дома строятся для изоляции.

Время, проведенное в одиночестве, влияет не только на конкретную личность, оно делает общество слабее и злее. Современная культура, возможно, укрепила наши самые близкие (общение с родственниками по вотсапу) и самые дальние (соцсети позволяют быть в курсе мнения людей по всему миру, которые разделяют наши интересы) связи. Но она сеет хаос в среднем кольце «знакомых, но не близких». Разобщает с людьми, которые живут вокруг нас. Социологи называют этот круг «деревней». Именно он учит нас терпимости. Социальная разобщенность может объяснить неспособность прогрессистов понять привлекательность Трампа и взаимодействовать с миром таким, какой он есть на самом деле.

Общительность важнее для счастья, чем деньги, говорят исследования. Не нужно путать одиночество и интроверсию, иногда побыть наедине с собой — необходимо. Важна дозировка.

Многие люди продолжают намеренно проводить свободное время в одиночестве. Возможно, кто-то может подумать, что они делают правильный выбор; в конце концов, они должны знать себя лучше всех. Но психология постоянно обнаруживает, что люди часто не знают, чего хотят или что сделает их счастливыми на самом деле.

Исследования психолога Ника Эпли и его коллег показали, что те, кто разговаривает с незнакомцами, чувствуют себя значительно лучше (их просили поговорить с попутчиками в поезде), чем те, кто избегает контакта. Другое исследование подтвердило, что экстравертное поведение приносит больше положительных эмоций, чем интровертное, даже если человек интроверт. Страх быть отвергнутыми мешает нам общаться, но если сделать комплимент человеку, он, скорее всего, ответит благодарностью: взаимодействие обычно взаимно и приятно.

Современный мир стал более антисоциальным не только из-за цифровых технологий, но и из-за разрушения общественной инфраструктуры: парков, библиотек и спортивных площадок. Люди оказались в изоляции не только из-за своих предпочтений, но и из-за отсутствия социальных пространств.

Социализация – это не только индивидуальный выбор, но и вопрос коллективных действий, пишет Томпсон: чем больше людей создают новые общественные нормы и ритуалы, тем легче обществу выйти из антисоциальной эпохи. Даже небольшой шаг – разговор с незнакомцем – может улучшить конкретный момент, а множество таких моментов — может сделать жизнь более счастливой.

https://www.theatlantic.com/magazine/archive/2025/02/american-loneliness-personality-politics/681091/

На Amazon одна из популярных книг — письма Рокфеллера к сыну, где он дает мудрые советы и говорит, что жадность необходима. Никто не может понять, откуда взялся этот текст

Комичная история из США, где не могут разобраться, откуда взялись письма Рокфеллера, которые хорошо продаются на маркетплейсах. CNBC еще в прошлом месяце писал, что книга «38 писем Рокфеллера сыну» (The 38 Letters from J.D. Rockefeller to his son: Perspective, Ideology and Wisdom) полна фактических ошибок, а письма не похожи на другие труды Рокфеллера. Центр архивов Рокфеллера заявил, что не смог найти никаких писем от Джона Рокфеллера-старшего к Джону Рокфеллеру-младшему, которые напоминали те, что есть в книге. Издателем книги заявлен OpenStax. Компания утверждает, что ничего такого не издавала.

CNBC задает вопросы. Кто автор книги? Как получилось, что столько времени никто не оспаривал эту книгу? Кто получает выгоду?

Книга «38 писем» с советами по финансам и родительству быстро стала популярной на Amazon. У нее более 800 отзывов и средняя оценка 4,7 из 5 на Goodreads.

Вот так, например, начинается первое письмо:

Дорогой Джон,

Ты надеешься, что я всегда буду рядом и поведу тебя по жизни. Это звучит прекрасно, но я не твой вечный капитан. Бог дал нам ноги, чтобы мы могли идти своим путем.

Про ноги Рокфеллер упоминает еще в одном письме:

«Костыли не заменят крепкие ноги. Если твои ноги пока недостаточно сильны, не сдавайся, а укрепляй их и развивай» (это метафора, у сына Рокфеллера все было в порядке с ногами).

Каждый раз, когда Рокфеллер терпел неудачи, он всегда задавал себе один вопрос: «Как я могу превратить это поражение в силу?». Рокфеллер очень много говорит, что люди вокруг пассивны, нужно быть хозяином своей судьбы и «кроме Бога, нет никого, кто не стремился бы к выгоде». В своем сердце я действительно оставил место для жадности — говорится еще в одном письме: «Жадность необходима!»

Компания Amazon отказалась комментировать книгу или ее подлинность.

Читаю выловленную в книжном книгу Дмитрия Данилова «Сидеть и смотреть» (НЛО, 2016 год). Данилов в течение года сидел в людных местах и просто записывал, что происходит вокруг. Он назвал это «Серией наблюдений». За это время Данилов успел побывать и понаблюдать в 14 городах России, Европы, Израиля.

Вот, например:

Группа молодых людей подошла к стенду с фигульками и покупает фигульки.

Подъехал автобус 821 и тут же уехал, приютив внутри себя женщину.

Сверху, с пешеходного перехода над путями, раздался голос: иди сюда, я тебе билет куплю, и ты пройдешь.

Гремит гром. Высока вероятность дождя.

Мимо прошел голубь.

Вспомнил, что был (и есть) такой жанр в соцсетях и медиа, когда автор пересказывает чей-то разговор, как правило, с соседнего столика в кафе, чаще всего в Москве. Мне не очень нравится это жанр, потому что из рассказов создается впечатление, что за соседними столиками сидят неприятные дураки. Точнее, такое впечатление пытается создать рассказчик: смотрите, какие неприятные дураки, а я остроумный и наблюдательный. Ничего такого, разумеется, в книге Данилова нет, а есть красота и теплота, как в прошлогоднем фильме Вендерса «Идеальные дни».

Один из двух молодых людей чихнул и сказал: точно.

Книжные ретриты — в Марокко, Франции, Исландии и на Багамах

Книжных ретритов — когда люди в составе группы выезжают позаниматься литературой и отдохнуть — становится все больше, проходят они все дальше и стоят все дороже. Вот несколько примеров:

Silk Road Slippers. Недавно о нем вышла большая статья на FT. Мастер-классы по писательству проводятся в Марракеше. В группе до 14 человек. Ретрит длится пять дней. В день по две сессии: утренняя и дневная. Приглашенный известный писатель проводит эксклюзивные курсы и посещает один из ужинов. Еще два ужина — с командой ретрита, другие два — свободных, чтобы посмотреть город. Среди приглашенных звезд — Аллан Холлингерст, Колум Маккэнн, Саманта Харви. Стоит 3200 фунтов (389 000 руб), дорога и проживание в цену не входят. Команда ретрита советует поселиться в бутик-отеле, его стоимость 735 фунтов (90 000 руб.) за пять дней.

Iceland Writers Retreat проходит в Рейкьявике. Следующий пройдет с 23 по 25 апреля. Обещают писательские семинары в небольших группах под руководством известных писателей, знакомство с исландской природой, экскурсию по городу. Среди приглашенных писателей — Кертис Ситтенфелд, Хелен Макдональд, Кевин Чонг и другие. Минимальный тариф — 310 000 исландских крон (214 000 руб.), перелет и проживание не включены.

The Paris Write Retreat. Ближайший 26-30 мая. Все традиционно: мастер-классы, работа над рукописями, консультации с «авторами бестселлеров по версии NY Times и литературным агентом». Конкретные имена пока не называются. Стоимость — 1995 долларов (194 000 руб), без проживания и перелета.

The Intersectionality Training Institute's Writing Retreat. Пройдет с 27 июля по 1 августа (на ретрит с 20 по 25 июля мест уже нет) на Багамах. В группе всего 8 мест, жить нужно будет на берегу океана, вдали от цивилизации — в городке нет ни кофейни, ни аптеки, только два небольших продуктовых магазина. В пакет входит часовая консультация с наставником. Стоимость — от 7 539 долларов (733 000 руб.), только проживание.

Swiss Alps Retreat. Пройдет с 6 по 12 июня в швейцарском Курвальдене (осталось только два места!). В программе — фитнес, йога, медитация, дыхательные практики, походы по швейцарским Альпам, проживание в красивых домах. Стоимость — от 3650 канадских долларов, примерно 250 000 руб. Написал и понял, что это обычный, а не писательский ретрит, и тут нет никаких писателей, но, может, так даже и лучше.

Наткнулся на американский вариант «Вредных советов» в виде азбуки:

Это яблоко. Ешь по одному каждый день. А затем запей его маминым каберне.

Это коп с большой блестящей пушкой. Подкрадись и пощекочи его! Будет весело!

Это бродяга, что ходит по газону. Заведи его в дом, когда родителей нет дома.

Это огонь, разожженный поленьями и зажигалкой. Брось туда папин кошелёк. Он загорится ярче!

Это бабушка. Напомни ей, что она скоро умрет.

Это идентичность: ее легко украсть. Просто возьми чью-нибудь кредитку. Бум! Теперь ты Нолан.

Это лутинг. Время для разгула. Брось камень в окно! Все игрушки — даром!

Это солнце, которое ярко светит каждый день. Сколько ты сможешь смотреть на него? Не отводи взгляд!

В поп-культуру вернулся мрак

В ноябре прошлого года группа The Cure выпустила первый за 16 лет альбом Songs of a lost world. Это грандиозная ода отчаянию и безысходности и одна из лучших пластинок группы, по крайней мере для поклонников, которые ценят Disintegration и первые три — наиболее мрачные записи The Cure. Другой поэт скорби — Джейми Стюарт из нервной группы Xiu Xiu, в последние годы увязший в интересных, но труднодоступных экспериментах, — тоже выпустил лучший за долгое время (пожалуй, с 2010 г.) альбом. Он назван в честь складного ножа.

В прекрасную форму возвращается главное пугало американской поп-музыки нулевых — Мэрилин Мэнсон. В его новых клипах (ключевой элемент творчества артиста) кипит энергия — вот он кутается в плаценту, корчится перед зеркалом, терзает микрофонную стойку, стоит с козлом, тащит пылающий гроб — глаз от этого невозможно оторвать. Люди, чья работа — выпускать демонов наружу, набирают силу и возвращаются в темные времена, когда нужны больше всего. И песни Смита и Стюарта, и клипы Брайна Уорнера могут вызывать катарсис.

В прошлом году все смотрели «Субстанцию». Но не только ее: «Еретик», «Собиратель душ», «Улыбку 2» — жанр хорроров на небывалом подъеме. Сейчас снимается больше фильмов ужасов, чем когда-либо в истории. Продажи книг в жанре ужасов тоже растут. Например, в Великобритании с 2022 по 2023 год они выросли на 54%, писал об этом раньше. The Guardian объясняла это политической природой жанра: «это зеркало ужасов реального мира».

Интонации горевания в песнях The Cure или Ника Кейва (альбом «Wild God» 2024 года) звучат искренне в мире, переживающем катастрофу. В то же время ужасы — это не просто отражение мрачных времен, они действуют как механизм преодоления, объясняет VML Intelligence психолог-бихевиорист Джо Хеммингс. Фильмы ужасов — это очень безопасный способ противостоять страхам и тревогам смерти, неизвестности и распаду общества. Когда страх переживается в безопасном пространстве и контролируемой среде, его можно исследовать без опаски, что дает чувство контроля, добавляют психологи. Как пела немного по-другому поводу группа «Петля пристрастия»: «Ты думаешь, мне нравится мрачное? Минуточку, сейчас я зальюсь. Увидишь, я заплачу от радости, и с плеч с моих свалится груз».