#Росси_на_горизонте #смыслы
Мир, в котором мы живём, окончательно вышел из фазы универсального порядка, в котором формируется новая международная повестка. Россия первой прошла сквозь этот слой и сегодня предлагает не хаос, а структурированную альтернативу — нелинейный консенсус, в котором взаимодействие строится не на навязывании норм одним блоком, а на сопряжении интересов между странами. Мы выходим из логики “вписаться в общее” — и входим в фазу “проектировать своё”.

На этом фоне предложение Путина о пасхальном перемирии — не дипломатический жест, а точка сценарного обострения. Это не о 30 часах тишины. Это о смене темпа, когда время используется как оружие. Предложение с чёткими рамками, сроками и этапами — не делает противника свободным, а наоборот: загоняет его в зону цугцванга, где любой ход проигрышен. Отказ — это демонстрация воинственности. Согласие — вход в чужую рамку, с потерей субъектности. Это не месседж Киеву. Это сигнал тем, кто всё ещё думает категориями “глобального решения” — Лондону, Брюсселю, Ватикану.

Глобалисты сами себя загнали в ловушку бесконечной эскалации. Россия, предложив формализованное перемирие, разрушает логику непрерывной войны, навязанную Британией. Но если перемирие не состоится на наших условиях — это станет не провалом, а новым стартом: точкой трансформации дипломатии в преимущество на поле боя. Манёвр, рассчитанный не только на результат, но и на эффект. Европа остаётся наедине с последствиями, а США получают право выйти из украинского конфликта, сохранив политическое лицо. Зеленский — как пешка на чужой доске — лишь повод для новой раскладки.

Конфликт уже не о линии фронта. Он — о новой архитектуре мира, в которой Украина всё меньше субъект, и всё больше — переменная. Россия оперирует не наступлением, а управлением реальностью. И делает это с позиции силы, которая понимает, что срыв перемирия — это не провал, а открытие нового окна возможностей. Мы вступили в фазу стратегического управления конфликтом как инструментом системного влияния. Всё остальное — лишь декорации.

#источники
Владимир Путин готов продлить пасхальное перемирие, но при условии соблюдения требований России о прекращении поставок оружия и остановки мобилизации на Украине. По информации источников ТК основным показателем на продление перемирия станут результаты встречи в Лондоне на предстоящей неделе, именно от них зависит какое решение примет Россия.
В Кремле анализируют все события на линии фронта и попытки украинских спецслужб сорвать переговорный процесс.

https://t.me/Taynaya_kantselyariya/12309

"Тайная канцелярия" верно подметила, что временное перемирие, реализованное Москвой, стало не жестом примирения, а пробным запуском новой политической механики — где Россия предлагает «сценарий с выходом», в то время как Запад продолжает удерживать «сценарий без альтернатив». Это формирует асимметрию восприятия: одна сторона делает шаг, другая — реагирует, но уже в чужих координатах.

Ключевым становится не то, принял Киев перемирие или отказался. А то, как на эту развилку реагировали в Вашингтоне, Брюсселе, Берлине и Риме. Там поняли: российский жест — это инструментального характера ход, работающий на углубление субъектности Москвы в переговорной системе. В условиях, когда глобалисты годами твердили, что «договориться с Россией невозможно», одна демонстрация конструктивной инициативы достаточно, чтобы разорвать этот нарратив изнутри. И чем дольше Киев молчит или отказывается, тем сильнее этот эффект — дипломатический вакуум заполняется Москвой.

Это и есть дипломатическая атака нового типа: не через ультиматум, а через просчитанную многослойность. Один ход Путина ставит перед Западом сразу три дилеммы: как реагировать на сигнал, не признав легитимности Кремля? Как удерживать Киев в повестке войны, если часть союзников начнёт настаивать на перемирии? И как отвечать собственным обществам, которые всё меньше готовы платить за статус-кво? Отказавшись от «бесконечной войны» как универсального объяснения, глобалисты теряют удобную формулу. А без неё — вся их стратегия начинает распадаться.

https://t.me/Taynaya_kantselyariya/12316

#тренды
Всё чаще ключевые события глобальной повестки разворачиваются не на улицах, а в интервью и конференциях тех, кто формирует цифровое завтра. Последнее заявление Билла Гейтса — один из таких маркеров. Миллиардер и один из самых влиятельных технологических визионеров прямо заявил: искусственный интеллект в обозримом будущем радикально изменит образ жизни человечества, прежде всего перекроив рынок труда. По его словам, ИИ уже способен решать задачи в медицине и образовании, а в перспективе заменит не только врачей и учителей, но и работников физического труда.

На первый взгляд — всё звучит как технологический прогресс. Но за фасадом оптимизма проглядывает не менее значимая тень: в рамках существующей экономической модели такие перемены означают не освобождение, а вытеснение. Гейтс не сказал напрямую, что ИИ неизбежно приведёт к масштабному обесцениванию человеческого труда, росту безработицы и социальной поляризации. Но это — прямое следствие тренда, о котором он говорит.

Парадокс в том, что ИИ действительно открывает новые горизонты — ускоряет диагностику, делает доступнее обучение, упрощает производство. Однако в условиях, где доступ к технологиям неравномерен, а капитал концентрируется в руках разработчиков и владельцев платформ, подавляющее большинство окажется в зоне неопределённости. Образованные специалисты будут замещены алгоритмами, а миллионы людей — лишены привычных источников дохода. Это не научная фантастика, а уже разворачивающаяся реальность.

Поэтому всё чаще в мировой дискуссии звучит идея безусловного базового дохода — регулярной выплаты каждому гражданину, вне зависимости от занятости. Не как гуманитарный жест, а как механизм компенсации разрушенного рынка труда. То, что ещё недавно считалось утопией, теперь рассматривается как способ предотвратить социальный коллапс. Даже транснациональные корпорации, в том числе IT-гиганты, начинают симулировать пилотные модели такой поддержки.

Последствия применения ИИ зависят от структуры, в которую он встроен. Если искусственный интеллект развивается быстрее, чем политика адаптации, общественный договор разрывается. Гейтс говорит о будущем, в котором машины будут эффективнее человека. Но кто тогда будет защищать тех, кто окажется вне алгоритма? Ответ на этот вопрос уже не философский, а политический — и всё ближе.

#сценарии
Пасхальное перемирие как этап в переформатировании конфликта на Украине и отношений Трамп-глобалисты. Кремль перехватил повестку и теперь задает темп в переговорном процессе, но основные действия еще впереди, возможно несколько сценариев развития событий:

1. Перемирие будет достигнуто, Украина под давлением США и ЕС соглашается. Фиксация линии фронта. США выступают гарантом, Путин получает символическую победу, Трамп — имидж миротворца. Внутри Украины усиливается недовольство и поляризация. В мире — попытка построить новую архитектуру безопасности.

2. Украина саботирует инициативу под видом согласия: заявляет об участии, но затягивает и провоцирует инциденты. США дистанцируются и перекладывают вину на Киев и ЕС. Москва использует это для демонстрации «непереговороспособности» Киева, фронт активизируется.

3. США используют идею перемирия как многоходовую тактику: временная пауза нужна для выхода из конфликта. Переговоры срываются, ответственность возлагается на Британию и ЕС. Вашингтон получает повод давить на Европу и усиливает контроль над повесткой.

Все сценарии объединяет одна цель — перезапуск глобальной архитектуры влияния под контролем США с использованием Украины как рычага. В этом процессе Киев и Лондон теряют субъектность, и превращается в инструмент внешней политики других игроков. Россия продолжает дожимать ситуация, но уже в удобном формате.

https://t.me/Taynaya_kantselyariya/12316

#форкаст
Команда Трампа открывает ящик Пандоры, берёт на себя роль разоблачителей, усиливая противостояние по двум фронтам: против Китая как внешнего врага и глобалистов Deep State. Обнародованный недавно официальный доклад Белого дома, фиксирующий версию о лабораторном происхождении коронавируса SARS-CoV-2, обозначил переход к новой фазе в американской политике: пандемия окончательно становится инструментом системного давления. Поворот к версии об утечке из Уханьского института вирусологии впервые представлен не в формате гипотез, а как официальная позиция федеральных властей США.

Согласно материалам, опубликованным на сайте американского правительства, вирус обладал признаками, нехарактерными для естественного происхождения, случаи заражения исходили из одного очага, а сама лаборатория в Ухане, как утверждается, функционировала при ненадлежащем уровне биологической безопасности. Эти тезисы подкреплены указанием на первые случаи заражения среди сотрудников учреждения ещё осенью 2019 года — задолго до массового распространения.

Указанный трек команда Трампа будет использовать для активизации противостояния по двум ключевым направлениям:

1. В условиях обостряющегося геополитического соперничества между США и Китаем Вашингтон формирует моральное и юридическое основание для постановки вопроса о прямой ответственности Пекина за глобальные последствия пандемии — экономические, демографические и геополитические. В обозримой перспективе это может вылиться в кампанию по требованию международных компенсаций за причинённый ущерб, аналогичную механизмам исков против табачных и нефтяных корпораций в прошлом. Для США это также способ мобилизовать своих союзников в Европе и Азии вокруг повестки «биологической ответственности» — с последующим давлением на китайские технологии, научные центры и цепочки поставок.

2. Атака на глобалистов. Команда президента Трампа уже начала использовать доклад как элемент критики предшествующей администрации. Главные мишени — Всемирная организация здравоохранения, старший советник Джо Байдена Энтони Фаучи и политические структуры Deep State. Обвинения касаются сокрытия информации, медленной и неэффективной реакции в первые месяцы пандемии, а также допуска к массовой вакцинации, сопровождавшейся серьёзными побочными эффектами, о которых, как отмечается, «не предупреждали». COVID в этом нарративе становится символом манипуляции, а «утечка из лаборатории» — метафорой институциональной утраты доверия. Эта линия может стать ключевой частью перед выборами в Конгресс в 2026 году.

С публикацией доклада Белый дом официально запускает новую фазу: пандемия переопределяется не как появившаяся спонтанно глобальная трагедия, а как политический преступный акт — с последствиями, подлежащими юридической, моральной и репутационной расплате. Это не просто обвинение в адрес Китая, а пересборка мировоззренческой картины, где Трамп противопоставляет себя и свою администрацию не только внешнему врагу, но и внутреннему порядку, сформированному за последние десятилетия. Документ становится краеугольным камнем для формирования новой внешней линии давления и демонтажа старой управленческой элиты внутри самой Америки.

#смыслы
Пасхальное перемирие — это не предложение, а продуманный сценарий шахматной партии, в котором противник загнан в цугцванг и любое его решение приближает Киев к поражению.
Путин выходит на неё первым, делает заявление: прекращение огня на 30 часов. Ответная реплика от Зеленского не звучит, а пауза затягивается, пока в европейских кабинетах просчитывают варианты реакции и понимают, что проиграли этот раунд и единственный выход согласиться на условия России.

Когда Москва делает первый шаг, теряет инициативу не столько Киев, сколько вся архитектура глобалистской линии конфликта. Их стратегия строилась на непрерывной эскалации, невозможности договорённостей и на блокировке любых внешних инициатив. Аналитики Wall Street Journal уже называют этот шаг Путина "лёгкой дипломатической победой". Кремль делает именно то, чего опасаются адепты бесконечной войны: подаёт сигнал, от которого невозможно отказаться, не подставившись. Он обостряет дипломатическую реальность — не с позиции слабости, а с позиции конструктивного доминирования.

Путин оперирует временем как оружием. Не бессрочное перемирие, а ровно 30 часов. Чётко обозначенные рамки, как в ультиматуме. Неделя подготовки. Два дня на раздумья. Каждый отрезок становится сигналом. Это не о прекращении огня, это о моделировании нового ритма конфликта. Кто управляет временем — управляет решением. Кто задаёт границы — диктует содержание.

Зеленский оказывается в классической дилемме. Отказ — это демонстрация жесткости и непримиримости, удобной для Трампа, который готов говорить: «он не хочет мира». Согласие — вхождение в чужой политические рамки. В обоих вариантах Киев теряет субъектность. А трампистская линия в США получает пространство для риторического манёвра — образ «мира с позиций силы» становится легитимным.

Но самое важное — адресаты жеста. Это не месседж Зеленскому. Это сигнал американскому истеблишменту, французам, немцам, Британии и Ватикану. И — не в последнюю очередь — российскому обществу, для которого режим демонстрирует инициативу и разумность. Зеленский здесь — не собеседник, а лишь повод. Весь сценарий разворачивается вокруг него, но не ради него. Мир, о котором говорят — это не процесс с участием Украины, а архитектура, в которой её уже включили как переменную, но не как субъект.

https://t.me/Taynaya_kantselyariya/12313

#мигранты #анализ
Миграция становится одним из ключевых вызовов XXI века. И хотя в российском обществе эта тема вызывает всё больше тревог и поляризует мнения, это вовсе не плохой сигнал. Напротив — это означает, что Россия ещё может сыграть на упреждение. В отличие от стран Западной Европы или США, у нас всё ещё есть пространство для стратегических решений, а не только реактивной борьбы с последствиями.

Сегодня дипломатические трения с Центральной Азией, шум в соцсетях, резонансные заявления и эпизоды — это «лёгкая» версия того, чем обернулись десятилетия нерешительности для западных стран. Европа десятилетиями жила в парадигме постимперской зависимости: колонии ушли, но трудовые связи остались. Франция, Британия, Германия получали приток дешёвой рабочей силы, но оказались не готовы к следующему шагу — культурной интеграции. Идеологический фундамент европейских государств — это этническое «национальное государство», и он плохо приспособлен к включению иного в коллективное «мы».

Европейцы не нашли механизмов включения. В Британии и Германии родилась мультикультуральная модель — сегрегация с риторикой толерантности. Во Франции просто декларировали ассимиляцию без инфраструктуры для неё. В итоге — изоляция, рост агрессии, всплеск правых партий и жесткая политическая поляризация. То, что некогда считалось либеральным будущим, стало причиной институционального кризиса.

Америка дольше держалась за счёт своей традиционной гибкости и минимализма в социальных обязательствах. Мигрант в США был дешёвым ресурсом, а не объектом социальной политики. Но к началу 2020-х системный кризис достиг и Штатов. Разрыв между политикой демократов (либеральная иммиграция) и страхами условной «провинциальной Америки» привёл к электоральной мобилизации республиканцев. И теперь вопрос границы с Мексикой стал не только инфраструктурной проблемой, но символом политической войны.

Европа оказалась в положении, где правые партии, выросшие на миграционном недовольстве, формируют правительства (как в Италии) и пересобирают повестку — зачастую с антироссийским уклоном. Логика «внутреннего врага» оказалась универсальной. Россия не застрахована от повторения этой траектории. У нас свои вызовы — прежде всего в связи с миграцией из Центральной Азии. Общая история, язык, культурные коды не гарантируют легкости включения новых поколений. И чем дальше, тем отчётливее формируются черты постсоветского «колониального разрыва» — когда мы ближе географически, но дальше ментально.

#источники
Кремль ожидает телефонный контакт с американской стороной, после объявления пасхального перемирия Россией.
Ключевая цель — выполнение администрацией США достигнутого формата: наблюдение и контроль за соблюдением соглашения со стороны США, согласование условий с Великобританией и ЕС, давление на Киев для публичного признания параметров перемирия. Это не капитуляция, а дипломатическая фиксация — выгодная и РФ, и Трампу, но пока неприемлемая для действующей администрации Украины и глобалистов.

Основной темой телефонных переговоров Путина и Трампа станет саммит в Саудовской Аравии, где будут зафиксированы исторические договорённости, а пасхальное перемирие как важный этап к трансформации отношений. Перемирие даст США шанс перехватить инициативу, навязать выгодный нарратив миру и подготовить почву для нового позиционирования в глобальной архитектуре.

https://t.me/Taynaya_kantselyariya/12309

#фактаж
Источники ТК в Кремле первыми сообщили о планах Путина устроить пасхальное перемирие, чтобы продемонстрировать готовность России к урегулированию конфликта на Украине. Утром мы опубликовали информацию, что к перемирию все готово, но в Кремле учитывают тот фактор, что Лондон не согласится с подобным планом и через марионеточную власть в Киеве сорвут переговорный процесс.

Минобороны России заявило, что отданы указания всем командующим группировок в «зоне СВО» о прекращении огня и ведения боевых действий с 18:00.

#элиты #анализ
В северных регионах России политические процессы редко выглядят громко, но напряжение здесь накапливается иначе — медленно, глубоко и долго. С приходом врио губернатора Ростислава Гольдштейна регион вошел в фазу жёсткого администрирования: силовая схема замещает политическую инженерию, переговоры заменяются принуждением, а лояльность подменяется администрированием. Всё это происходит в преддверии сразу двух критичных точек — выборов в Госсовет Коми этой осенью и губернаторской кампании, которая обещает стать одной из самых конкурентных за последние годы.

Команда губернатора отказалась от любых переговоров с парламентской оппозицией в преддверии выборов 2025 года. Это не просто тактическое решение, а стратегический выбор: играть по модели жёсткого мажоритарного давления, в надежде на максимальный результат «Единой России"»и демонстрацию управленческой силы перед центром. Такой подход, возможно, оправдан в регионах с традицией управляемости и слабым протестным капиталом. Но Коми — не из таких.

Здесь упрямо живут две политические реальности: официальная вертикаль и децентрализованное поле местных групп влияния. Исторически в регионе работала модель «ситуативной лояльности»: элиты, включая муниципалитеты, получали гарантии обмена — неформальное участие в принятии решений в обмен на электоральную поддержку. Сегодня этот механизм демонтируется. Вместо него — давление, выжимание и попытка обнулить любые альтернативные центры. Но в условиях дотационного, растянутого региона это не управление, а самоизоляция.

Риски очевидны. Во-первых, при отсутствии договорённостей с системной оппозицией, усиливается внутрипартийная эрозия: спящие конфликты на уровне «Единой России» выходят в публичное поле. Во-вторых, растёт вероятность второго тура, если на выборы выводится любой заметный кандидат с мобилизационным посылом. В-третьих, создаётся ощущение, что команда Гольдштейна «временная» и «чужая» — а это прямо снижает уровень лояльности со стороны местных элит.

В такой обстановке особую роль приобретает фигура Олега Михайлова — депутата Госдумы от КПРФ, популярного на фоне слабой внятной политики прежней администрации. Его возможное выдвижение в губернаторы осенью 2025 года становится для команды Гольдштейна серьёзным вызовом. При нынешнем уровне закрытости власти и растущем раздражении у муниципального актива сценарий второго тура перестаёт быть фантастикой. Более того, для части системных игроков он становится инструментом давления и торгов в Москве. Упор на силу вместо баланса, отказ от переговоров с политическими и муниципальными структурами, игнорирование фигуры Михайлова как оппонента с реальной поддержкой — всё это создаёт почву для затяжного конфликта элит, который сложно будет купировать даже административными методами.

#фактаж
Потенциальное признание Крыма российским со стороны Дональда Трампа — это не завершение конфликта, а лишь зондирование нового геополитического контекста, в котором США готовы обсуждать частичное изменение постсоветского статус-кво в обмен на полноценное прекращение огня по Украине, что является крайне необходимым для команды американского лидера для демонстрации своей эффективности.

Речь идёт не о формальной легитимации итогов крымского референдума 2014 года, а о признании факта, сохраняющегося уже более 10 лет. Для части американского политического класса это может стать удобной конструкцией: деэскалация без полной капитуляции, уступка без потери лица. Такой шаг подаётся как цена за прекращение огня, но в реальности он открывает намного более широкую рамку. Признание статуса полуострова рассматривается не как жест доброй воли, а как минимальный политический входной билет со стороны США для старта более широкой договорной рамки.

Для российской стороны Крым уже давно не предмет торга, а несменяемая константа. Поэтому предложение Вашингтона — это проба реакции Москвы на частичное признание, без фиксации более чувствительных тем: статуса ДНР, ЛНР, Херсонской и Запорожской областей. Но Москва, по имеющимся сведениям, жёстко дает понять, что согласие возможно только при гарантированном признании новой территориальной реальности 2022 года (Донецкой, Луганской народных республик, Херсонской и Запорожской областей), утвержденном ООН.

Тем не менее, предложение Трампа важно не само по себе, а как иллюстрация сдвига. Если американский лидер допускает возможность такой сделки, это означает, что внутри истеблишмента США растёт запрос на завершение конфликта любой ценой. Усталость от него трансформируется в готовность к политическому реализму, даже если он идёт вразрез с прежними принципами. Это переход в фазу сдержанного геополитического торга, где символы уступают месту интересам.

#анализ
На фоне системного смещения международной повестки от конфронтации к прагматизму, Соединённые Штаты переходят к заключительной стадии выстраивания нового формата «перемирия» на Украине. Последние заявления представителей Вашингтона говорят о том, что Белый дом собирается форсировать развязку конфликта. Европейские столицы и Киев поставлены перед фактом: контуры соглашения сформированы, согласованы с Москвой и продвигаются как уже решённый вопрос. Лондонская площадка, где пройдут технические консультации по вопросам мониторинга и верификации прекращения огня, отражает эту логику: США больше не нуждаются в согласовании стратегии — они ее транслируют как директиву. В противном случае Вашингтон, если евроглобалисты продолжат упираться, полностью дистанцируется от украинского трека, которые Европа в одиночку не потянет.

Москва не только не возражает против такой логики, но и встроена в неё как соавтор формулы урегулирования. Согласно источникам Bloomberg, фиксируются три ключевых параметра: де-факто признание российского контроля над занятыми территориями, отказ от интеграции Украины в НАТО и частичная корректировка санкционной политики при условии прекращения огня. И хотя публичная часть соглашения, скорее всего, будет обтекаемой, с юридической точки зрения это будет означать начало фиксации новой реальности. Именно такой подход и транслирует спецпредставитель Трампа Уиткофф, неоднократно подчеркивая ключевое значение территориального вопроса.

О важности территориального аспекта говорит и историческая практика. Например, до сих пор не подписан мирный договор между Японией и СССР/Россией из-за спора о принадлежности южно-курильских островов. Аналогично, индо-пакистанский конфликт за Кашмир продолжается уже восемь десятилетий без финального соглашения. Ирано-иракская война 1980–1988 годов завершилась перемирием без оформления итогового мира. Такие примеры показывают, что отказ от договорённости по границам не устраняет конфликт, загоняя его в состояние постоянного замораживания.

Для России важно, что даже без формального признания территориальных изменений Запад признает невозможность реванша. Украина же и так несубъектна: без поддержки США она не сможет изменить расклад сил. Тем самым Вашингтон создает новую архитектуру европейской безопасности, где Москва — не объект изоляции, а часть компромиссной формулы.

#источники
В ближайшие недели возможны критические изменения в конфигурации конфликта и дипломатии вокруг Украины. Источники ТК в Кремле сообщили, что для временного перемирия все готово с нашей стороны, но только при соблюдении условий, которые Путин озвучил в Санкт-Петербурге. Мы готовы к тому, что Британия не пойдет на сценарий временного перемирия и конфликт продолжится, тогда «возможное перемирие» перестанет быть инструментом фиксации текущей линии фронта и стартовой точкой для новой геополитической сделки, а превратиться в новый этап эскалации, который откроет окно возможности для России на поле боя.

Именно поэтому в переговоры втягиваются страны ЕС. Американская логика проста: если переговоры сорвутся, виноваты будут «нерешительные европейцы» и «радикальный Киев». Администрация Трампа просто выйдет из участия в конфликте на Украине и оставит ЕС-Киев один на один с Россией, что создаст новую конфигурацию противостояния. Зеленского тем временем подталкивают к выбору — либо он играет по новому сценарию и теряет субъектность, либо превращается в «виновника срыва мира».

Перемирие может начаться не как результат, а как инструмент новой конфигурации силы. Но также легко оно может превратиться в ловушку: для Киева — как отказ от борьбы, для ЕС — как ловушка ответственности, для РФ — как манёвр, обернувшийся очередным обманом. Сценарий остаётся открытым, но главное уже ясно: глобальная игра входит в новую фазу, и речь идёт не только об Украине.

https://t.me/Taynaya_kantselyariya/12306

#Росси_на_горизонте #смыслы

Россия долгое время пыталась найти свой путь, в этом поиске одно время преуспевал Владислав Сурков, который формировал смысловой код России и создавал новую архитектуру государства, но Болотная площадь внесла свои корректировки.
Сейчас в Кремле осознали, что технократический подход не решает глобально те вызовы, которые встали перед Россией, Харичев предлагает мыслить не категориями политики, а категориями онтологии. Его статья — это не просто рефлексия чиновника, а черновик новой метафизики власти. И она выстраивается вокруг понятий, которые ещё недавно считались устаревшими: служение, долг, соборность, вертикаль, род. Возвращение к этим понятиям — это не архаика, а стратегическая перенастройка системы ценностей. Мы живём в эпоху, когда победить можно не числом, а глубиной, затронув нерв или душу народа. Не инновацией, а истиной. И тот, кто в состоянии её артикулировать — получает право не просто на действие, но на легитимность.

Отдельное внимание в тексте заслуживает демографический мотив. Он читается не как статистическая тревога, а как осознание биосоциального изнеможения. Россия, как цивилизация, не может существовать без народа. Но народ — это не сумма граждан, а носитель трансцендентного кода. И если этот код не воспроизводится — гибнет не просто население, гибнет носитель смысла. Потому демография здесь — это не вопрос экономики, а вопрос веры, вопрос готовности быть не собой, а частью большего.

Цивилизационный суверенитет, о котором говорит Харичев, — это не отказ от взаимодействия с миром. Это отказ от копирования чужой метафизики. Россия не стремится к изоляции — она стремится к сборке. Не через экспансию, а через кристаллизацию. И эта сборка требует нового языка. Точнее — старого, забытого языка смыслов, где государство — это форма духа, а личность — форма ответственности.

Этот язык предстоит заново выучить элите. Политической, интеллектуальной, культурной. Потому что будущее будет не тем, кто победит в технологической гонке, а тем, кто сумеет назвать вещи своими именами. И в этом смысле статья Харичева — это приглашение к дискурсу, к формированию новых смыслов, к восстановлению памяти. Она не даёт ответов. Она — форма вызова. И тот, кто не боится на него откликнуться, уже становится участником новой русской метафизики.

https://t.me/Taynaya_kantselyariya/12303

#форкаст
Йемен снова возвращается в центр ближневосточной шахматной доски. Но если раньше это была «забытая война» на периферии международной повестки, то сегодня ситуация меняется: за пыльными фронтами и локальными кланами проступает контур гораздо более масштабной конфигурации.

После более месяца массированных авиаударов по объектам движения «Ансар Аллах» (хуситов) со стороны США, Великобритании и союзников в регионе (ОАЭ, Саудовская Аравия), формируется контур подготовки к наземной операции. Ключевой вектор — порт Ходейда на Красном море. Это не просто логистический узел, а канал снабжения иранского происхождения, через который осуществляется подпитка хуситского ресурса — от оружия до связи. Изоляция этого порта — стратегический замысел, направленный не на «окончательную победу», а на вытеснение противника вглубь и обрубание внешней поддержки.

Архитектура операции напоминает сценарии, уже опробованные в других зонах влияния Ирана — в первую очередь в Ливане. По аналогии с израильской тактикой против «Хезболлы», кампания начинается с системных ударов по инфраструктуре, точечных ликвидаций, блокировок командных узлов и одновременно — активной информационной кампании. Цель — создать «управляемую делегитимацию»: заставить часть местных племенных элит дистанцироваться от хуситов, разрушить символический капитал движения и трансформировать их образ — из «национального сопротивления» в фактор нестабильности.

Западная коалиция подаёт свои действия как превентивную борьбу с региональной дестабилизацией, но стратегическая цель — выдавливание иранского влияния с южного фланга Аравийского полуострова. Хуситы, в этой логике, рассматриваются как прокси-инструмент Тегерана: способ проецировать силу и держать под угрозой международную навигацию в Красном море. Ответ США — не в форме полномасштабной интервенции, а в виде гибридного «разоружения» — изоляции, логистической блокады и медийного давления.

Однако наземная операция в Йемене — это шаг в зону высокой турбулентности. Хуситы имеют богатый опыт партизанской войны, отличную территориальную осведомлённость и опору на часть местного населения. Любая попытка вытеснения без последующего контроля над территорией может привести к новой волне хаоса, усилению радикалов и перезапуску внутренних фронтов уже в новом формате. Кроме того, даже при формальном успехе операция может стимулировать Иран к переходу в «теневой режим» присутствия: через частные военные сети, технологические каналы и усиление медийного влияния в арабском дискурсе.

Йемен становится пространством новой модели конфликта: не только сражения за территорию, но и конкуренции за смысл. США и союзники оформляют военную кампанию как «точечную зачистку», но в реальности тестируют формат масштабной гибридной операции по устранению враждебного прокси без открытой оккупации. Если этот сценарий реализуется, то Ходейда станет не просто пунктом на карте, а кейсом новой фазы ближневосточной политики — эпохи управляемой конфронтации и контролируемого выдавливания.

#источник
В Кремле ожидают телефонные переговоры президента России и США, о которых мы сообщали на прошлой неделе. По информации источников ТК основной темой должно стать начало временного перемирия, как стартовая позиция сторон в урегулировании конфликта на Украине. Владимир Путин на встрече в Санкт-Петербурге согласовал все острые моменты со Стивом Уиткоффом, которые необходимо решить с Британией и ЕС как главными спонсорами Украины, необходимо заставить Киев публично согласиться с временным перемирием на условиях Администрации Трампа, а США должны взять мониторинг ситуации под свой контроль. В Кремле рассчитывают, что после начала временного перемирия состоится саммит лидеров России и США в Саудовской Аравии, на котором будут достигнуты исторические решения.

https://t.me/Taynaya_kantselyariya/12273

На фоне активных консультаций Вашингтона с Москвой и Киевом, а также переговоров с ЕС по возможной «дорожной карте» прекращения конфликта, заявление госсекретаря США Марко Рубио приобретает характер реперной точки — не просто дипломатического нюанса, а сигнала смены фазовой логики самой стратегии.

Формально сказанное им — о необходимости «определиться в течение нескольких недель», иначе США выйдут из роли посредника — выглядит как прагматичная ремарка. Но по сути, это тщательно выверенный политический манёвр новой администрации. Администрация Трампа, испытывающая очевидную усталость от конфликта и его издержек, переходит к фазе перегруппировки: Украина больше не является активом, это токсичный балласт, отвлекающий ресурсы и блокирующий геополитическую реконструкцию мира.

Таким образом, речь идёт не об уходе США от участия, а о переформатировании условий: либо украинская сторона демонстрирует гибкость и готовность к компромиссу, либо Вашингтон перенаправляет фокус на иные приоритеты — прежде всего, на сдерживание Китая, укрепление внутренней безопасности и работу в Индо-Тихоокеанском регионе. Это жёсткий сценарий — ультиматум не только Киеву, но и Брюсселю.

Трамп делает понятный выбор: либо Европа берёт ответственность за украинское направление и готова вести процесс деэскалации сама, либо она отходит в сторону, уступая поле прямым американо-российским договорённостям. Заявление Рубио — это не пауза, а попытка удалить из переговоров тех, кто саботирует компромисс, прежде всего глобалистские элиты ЕС и Великобритании, прикрывающиеся «мирной риторикой», но играющие на эскалацию.

Одновременно это и повышение ставок в переговорах с Россией. Администрация Трампа посылает сигнал: компромисс возможен, но он будет быстрым, прямолинейным и без дипломатической мишуры. И если Москва не проявит гибкости (возможно, по вопросам стратегического вооружения, сближения с Китаем, арктическому и иранскому кейсу), США готовы отдать процесс старым игрокам, тем самым вернув Россию в жёсткую парадигму конфронтации.

Фактически, Рубио артикулирует новую реальность: Украина окончательно выводится за скобки прямых американо-российских отношений и превращается в инструмент обмена. Конфликт признан нерешаемым военным путём, ресурсы Запада конечны, и сохранение напряжённости уже не отвечает интересам США. Кремль, на этом фоне, получает шанс вести переговоры с куда более сильных позиций — впервые с 2022 года.

За фасадом риторики — выстраивается новая система, согласно которой компромисс с Россией не только допустим, но и необходим, чтобы избежать более масштабной геополитической катастрофы.

https://t.me/polit_inform/37833

#раскладка
Точка усталости от украинского конфликта в Вашингтоне постепенно превращается в точку перегруппировки. Последние сигналы из Белого дома и заявление госсекретаря США Марко Рубио — не просто риторика в стиле «надо подумать о других приоритетах», а четкая артикуляция новой рамки, в которой Украина превращается в токсичный балласт.

Рубио открыто обозначил приоритеты: США должны перераспределять ресурсы на другие направления, включая сдерживание Китая, усиление внутренней безопасности и поддержку союзников в Индо-Тихоокеанском регионе. Данная риторика является инструментом давления прежде всего на Европу и Киев. В логике Вашингтона сейчас действует своего рода политический ультиматум: либо украинское руководство демонстрирует гибкость в переговорах и готовность к реальным компромиссам, либо рискует остаться без прежнего уровня поддержки. Для ЕС это также вызов — перекладывание ответственности за «украинское досье» на европейские плечи. Ставки очевидны: США демонстрируют, что готовы отойти в сторону, раз глобалисты мешают компромиссу.

Для России это создает принципиально новую конфигурацию. Даже если переговорный процесс пока буксует, сам вектор американской политики играет на интересы Москвы. Вашингтон фактически признает: военного решения нет, ресурсы конечны, а украинская карта — не выигрышная, а разменная. Кремль получает возможность вести переговоры на более выгодных условиях, особенно учитывая, что американский курс больше не нацелен на максимальное ослабление России, а на минимизацию собственных рисков.

Украина окончательно выводится за рамки отношений Москвы и Вашингтона. заявления Рубио следует рассматривать не как частное мнение, а как реперную точку трансформации американской стратегии. Публично, для избежания образа уступок, Вашингтон будет действовать с оговорками. Но за фасадом риторики уже формируется новая реальность: компромисс с РФ не только возможен, но и нужен самим США.

#Росси_на_горизонте #смыслы

Внутриполитический блок АП уловил необходимость сменить вектор работы с технократического на смысловой, чтобы сформировать новый образ России как внутри страны так и на внешнем контуре, именно от этого зависит как мы пройдем следующие исторические этапы хаоса в мире. Россия переживает не просто момент внутренней трансформации, а вступает в новый цикл исторического самопознания. Это не модернизационный скачок, не административная перестройка и даже не идеологический поворот. Это глубинный поворот метафизического порядка, в котором заново выстраиваются понятия времени, субъекта, памяти, власти, смысла. Статья главного идеолога-смысловика АП Александра Харичева — симптом этой фазы и он полностью повторяет те нарративы, что поднимает Тайная канцелярия. Он задаёт не столько дискурс, сколько код: онтологический, ценностный, цивилизационный, который должен стать новой смысловой архитектурой России.

Когда государственный аппарат начинает мыслить категориями "государства-цивилизации", это значит, что в стране завершается фаза адаптации к постсоветскому ландшафту. Возникает новая политико-культурная субъектность, осознающая себя не через функцию — управления, развития, контроля, — а через принадлежность к особому историческому архетипу. Этот архетип не конструируется — он распаковывается. Его формулы просты: долг выше права, общее выше личного, родовое выше индивидуального. Но именно эти формулы противопоставляют российскую систему координат всей матрице глобального мышления, основанного на либеральной версии антропоцентризма.

Западный мир исчерпал себя не столько институционально, сколько смыслово. Его базовая конструкция — субъект с правами, экономическая рациональность, индивидуалистская свобода, — оказалась не просто хрупкой, но и саморазрушающейся. Либерализм пожирает не только нации, но и самого человека, разлагая его на желания, повестки и идентичности. Россия в этой логике — не альтернатива, а вызов. Не новая модель, а старая истина, неожиданно оказавшаяся живой. И в этом — её опасность для глобального порядка, который уже давно износил себя и привел к серьезному кризису государственности на Западе.

#акценты
В немецкой политике всё больше уходит в прошлое эпоха «остполитик» — диалога и сдержанности. Будущий канцлер ФРГ Фридрих Мерц уже фактически обозначил новую парадигму: жёсткую, антироссийскую, сопряжённую с рисками прямого вовлечения Германии в конфликт.

Одним из первых заявлений Мерца стала готовность рассмотреть поставки Украине дальнобойных ракет Taurus — оружия, способного поражать критическую инфраструктуру на территории России. Такая инициатива воспринимается в Москве как потенциальная точка невозврата: в МИД РФ уже недвусмысленно заявили, что применение этих систем по российским объектам будет расценено как прямое участие Германии в военных действиях.

Лидер ХДС сознательно идет на обострение, стремясь укрепить авторитет в НАТО и отразить внутреннюю критику за недостаточную поддержку Киева. Однако цена подобного шага может оказаться гораздо выше, чем краткосрочные политические дивиденды. Германия, несмотря на активное участие в антироссийской коалиции, до сих пор формально сохраняла статус страны, избегающей прямого военного вовлечения. Поставки Taurus, особенно с возможностью их применения на российской территории, этот баланс окончательно разрушат.

Примечательно, что даже в стане будущих союзников Мерца, в частности среди социал-демократов, прозвучали осторожные сигналы. Представители СДПГ заявили, что ознакомление с «секретными материалами» может повлиять на мнение Мерца. Это указывает на наличие сомнений внутри немецкой элиты по поводу целесообразности подобного шага. Формулировка обтекаемая, но суть ясна: Берлин может оказаться втянутым в конфликт, последствия которого он не сможет контролировать.

Риски здесь многоуровневые. Во-первых, ответ России может быть ассиметричным, включая удары по объектам логистики поставок или резкое усиление военного давления по линии фронта. Во-вторых, Германия теряет позицию условного модератора в Европе — её дипломатическая роль обнуляется. В-третьих, Мерц, укрепляя позиции в НАТО, ослабляет возможности для восстановления отношений с РФ в долгосрочной перспективе, что неизбежно скажется на экономике ФРГ.

Пока одни стремятся поставить Москву перед выбором, другие — и в самой Европе, и за её пределами — всё громче говорят о необходимости «архитектуры устойчивого мира». И если Германия сделает выбор в пользу передачи Киеву Taurus, она может оказаться на острие не только политической, но и военной эскалации.

#анализ
Когда политическая реальность начинает меняться, первыми сигналами становятся не громкие заявления, а тихие сдвиги в протокольных голосованиях. Именно так происходит переосмысление роли США в украинском конфликте и, шире, в отношениях с Россией. Символичным маркером выступило недавнее голосование в ООН, где Соединённые Штаты неожиданно оказались в одной колонке с Москвой, Минском и даже Эритреей — против антироссийской резолюции.

Голосование США против резолюции ООН по Украине, в которой Россию назвали «агрессором», — не просто дипломатический инцидент. Это знаковый сдвиг, отражающий растущую переориентацию внешнеполитической стратегии Вашингтона, особенно в контексте стремления Дональда Трампа перезапустить отношения с Москвой. Формальный повод — несогласие с формулировками, не способствующими миру, но за этим стоит гораздо более глубокая логика: США последовательно демонтируют глобалистскую модель давления на Россию и переходят к архитектуре прагматичного компромисса.

Подобная дипломатическая деэскалация невозможна без воли политического центра — и она очевидно исходит от команды Трампа. Речь идёт не о сдвиге симпатий, а о желании разрешить украинский кейс ради глобального переформатирования международных отношений. Этот отказ от антироссийской риторики в международных институциях — не первый. С приходом Трампа голосование США по аналогичным резолюциям стабильно меняется. Всё чаще администрация отказывается поддерживать тексты, которые зацементировали бы статус-кво, не оставляя пространства для переговоров. Это означает важный поворот в логике американской дипломатии: не закреплять продолжение конфликта, а создавать условия для его преодоления.

Для России это окно возможностей: не реактивно отстаивать свои позиции, а формировать правила новой игры. Голосование в ООН — сигнал, который требует стратегического ответа. Не через символические шаги, а через институциональную проактивность, закрепляющую за Россией статус не только стороны конфликта, но и архитектора мира.

#мнение
Вопрос спекуляции на билетах снова стает основным для определенной группы людей, которые превратили искусство в бизнес схемы и пытаются вернуть для себя привычный контроль над продажей билетов. Раз уж речь вновь зашла о Кроке и его продолжающейся схватке с депкультом, давайте погрузимся поглубже в его мир, который напоказ один, а люди «из театральной тусовочки» знают о нём куда больше, пусть и не очень любят выставлять это напоказ.

Карьера
Крок любит говорить, что он всю жизнь с театром, но постоянно умалчивает о своем образовании. Известно лишь, что он бросил юридический факультет и устроился монтировщиком сцены, потом осветителем. Дальше каким-то магическим образом карьера его устремилась ввысь и на административном поприще. Злые языки поговаривают, что тут не обошлось без покровителей.

Семья
Те же злые языки говорят, что его покровительствуют ему вовсе не женщины, а мужчины. В культурной среде этим никого не удивишь, однако Крок никогда не был женат, у него нет семьи и детей. По чатам давно разносится слух о том, что в узких кругах его называют «Каркуша».

Имидж на скандале
Если вбить в поисковики имя Крока, то сразу появляется множество новостей о его постоянных конфликтах. Можно сказать, что скандал – это главный инструмент его личного пиара, как и вся история с противодействием билетам по паспорту. Он то накидывается на провинциальный театр, то публично ругается с театральными деятелями покрупнее, то поссорится с автором и снимет пьесы с репертуара.

Но есть вещи пострашнее закулисных скандалов. Господина директора считают в театре чуть ли не душегубом. Работники утверждают, что Крок и «Фюрер», как окрестила его помощницу труппа, заставляют их «умирать» на рабочем месте, отказываясь вызывать скорую помощь или обращаться к врачам. И люди там действительно умирают.

Кто же такой Крок
Сейчас же директор одного из ведущих театров Москвы стал чуть ли не Юрием Лозой от мира сцены. Он ходит в самые разные медиа, от сплетника до информационных агентств, даёт интервью, комментирует всё, что ему попадётся под руку. В этом году он максимально сфокусирован на том, чтобы насолить культурным властям столицы. Трудно сказать, чем они ему так уж насолили, но человек явно против инициативы по борьбе с перекупщиками и против прозрачного рынка продажи билетов.

Не исключено, что менеджер федерального театра не только ходит под покровителями, но и связан с ленивым бизнесом, заправляющими теневыми схемами по продаже билетов. Причем именно он стал основным актором противостояния с инициативой по борьбе со спекулянтами, которые зарабатывали миллионы на перепродаже билетов.

#элиты
Вологодская область становится экспериментальной зоной политического обновления, где губернатор перераспределяет традиционные сферы влияния. Глава региона выстраивает систему, где ключевые решения сосредоточены в руках его управленческой команды, а влияние локальных бизнес-элит, прежде всего связанных с «Северсталью», последовательно демонтируется. Этот процесс, в свою очередь, закономерно вызывает информационное и корпоративное сопротивление, особенно с учётом отказа губернатора следовать привычной логике компромиссов.

Филимонов начал серию громких ротаций — в правительстве, муниципалитетах и в городских думах. Мэр Вологды, первый замгубернатора и ряд депутатов, связанных с корпорацией «Северсталь», лишились своих позиций. При этом переход к новой логике управления сопровождался отказом от привлечения мигрантов в строительную отрасль — решение, вызвавшее открытую критику со стороны компании Мордашова, опасающейся срыва инвестиционных планов. В ответ глава региона укрепил прямую коммуникацию с населением и расширил своё присутствие в цифровой среде, акцентируя контроль над социальной политикой и прозрачностью решений.

Особо знаковым стал эпизод в Череповце — многолетнем опорном городе «Северстали». Георгий Филимонов окончательно закрепил контроль над муниципалитетом, завершив перераспределение политического влияния: избрание его протеже Романа Маслова мэром города поставило точку в противостоянии с холдингом. Отставка мэра Вадима Германова и демонтаж прежней команды свидетельствуют о полном демонтаже схемы, при которой корпоративный сектор оказывал влияние на кадровые и политические решения в регионе.

Параллельно с этим губернатору удаётся удерживать устойчивую поддержку населения, в том числе благодаря улучшению показателей в реализации нацпроектов. Вологодская область поднялась на второе место по этим показателям в РФ — результат, который подтверждает управленческую эффективность, несмотря на турбулентность в политической сфере. При этом кадровая политика Филимонова остаётся жёсткой: он продолжает замену чиновников до тех пор, пока, по его словам, не будет сформирована команда, готовая работать в заданном темпе и по новым правилам.

Модель Филимонова может казаться неформатной в контексте федеральной политической культуры, но она отражает растущий запрос на суверенное региональное управление, освобождённое от неформального влияния со стороны бизнеса. Пока баланс между внутренней стабильностью, эффективностью и централизацией сохраняется, губернатор получает пространство для продолжения курса. Однако масштаб и скорость преобразований предполагают и дальнейшую попытку давления — как информационного, так и институционального.

#мнение
Россия Путина — это не историческое исключение, а форма исторической завершённости. Александр Габуев в своём тексте в *Foreign Affairs* фиксирует уже не метаморфозу, а мутацию: страна, десятилетиями балансировавшая между интеграцией и изоляцией, окончательно выбрала второе — не из страха, а из инстинкта. Он прав, когда говорит, что Путин создал новую Россию. Но точнее будет сказать, что Россия наконец узнала себя в Путине.

Многие до сих пор цепляются за надежду на возврат. Но возврат к чему? К полуколониальному существованию 90-х? К имитационной демократии 2000-х? Этот выбор сделан не в Кремле, он сделан в подсознании системы, в её глубинном коде народа. Путин стал не столько архитектором, сколько медиумом между политической материей и исторической волей. Его фигура это не сумма решений, а точка сборки инерций.

Россия больше не хочет быть Европой, но и не стремится к Востоку. Она собирает свой образ из осколков империи, не ради ностальгии, а ради сборки субъекта. Идея модернизации уступила место идее мобилизации. Демократия, как её понимает Запад, оказалась несовместимой с долгосрочным выживанием страны в условиях глобальной фрагментации. Россия выбрала не комфорт, а суверенитет. Не участие, а сопротивление. Это не изоляция — это алхимия отторжения.

Габуев фиксирует феномен: война перестала быть эксцессом и стала матрицей. Это не только политическая трансформация, это когнитивная революция. Внутри страны строится особый тип сознания — не тоталитарный, а *организующий*. Люди внутри него живут не страхом, а уверенностью. Им не нужно одобрение, им нужно направление. И власть, почувствовав это, сменила тон с объяснительного на директивный. Это не диктатура, это дисциплина эпохи.

Запад, как правильно замечено, ошибается, когда рассматривает Путина как сбой. Он — закономерность. Он — функция накопленного недоверия, разочарования и геополитического стресса. Его власть не на страхе — она на когнитивной симметрии с обществом. И то, что считается репрессией, на самом деле, защита от внутреннего разложения. Парадоксален не Путин, парадоксален Запад, который за 30 лет так и не понял, с чем имеет дело.

Что делать с этой Россией? Ответ прост: принять. Её невозможно реформировать, невозможно переиграть, невозможно уговаривать. Её можно либо уничтожить, либо признать. И мир сегодня колеблется между этими двумя стратегиями, боясь окончательно выбрать. Россия же уже выбрала. И это делает её опасной не потому, что она агрессивна, а потому, что она цельна.

В этом и есть суть момента, которую многие, даже внутри страны, ещё не осознали. Пока одни пытаются оценить Путина в категориях моральных — good or bad, он уже существует в категориях онтологических — *is or is not*. Он — не выбор, а условие. Не персона, а сценарий. И его преемник, кем бы он ни был, будет не «альтернативой», а новой итерацией той же формулы: Россия как предельный субъект, отрицающий растворение.

Для либеральной интеллигенции этот текст должен стать не обвинением, а приглашением к переформулировке. Настало время перестать играть в проигранную партию западных понятий. Суверенитет, субъектность, мобилизационная этика — вот новые координаты для разговора. И если в этой системе не видно места для привычного гуманизма, это не значит, что она не предлагает другую форму человечности. Просто она менее комфортна. Но куда более устойчива.

Россия Путина — это Россия, которая научилась не бояться себя. И в этом её главное оружие.

#global_vision
На фоне резкого обострения американо-китайского противостояния, вызванного новой волной торговых ограничений и попытками Вашингтона сформировать глобальный антикитайский альянс, Пекин действует стратегически выверено. Вместо фронтальной конфронтации — создание регионального пояса поддержки, в который вовлекаются страны Юго-Восточной Азии, остро зависящие от стабильности цепочек поставок и доступа к инфраструктурным инвестициям.

Турне Си Цзиньпина по Юго-Восточной Азии - структурный ответ Пекина на растущее давление со стороны США и их попытку выстроить новый железный занавес вокруг китайской экономики. Под угрозой оказались не только экспортные потоки КНР, но и вся архитектура глобальных цепочек поставок, построенная за последние два десятилетия. Си Цзиньпин усиливает региональный вектор, где ставка делается на практическую взаимозависимость и политическую лояльность ближайших соседей.

Ключевыми точками этого стратегического манёвра стали Вьетнам, Малайзия и Камбоджа. Во Вьетнаме Си заключил 45 соглашений, включая масштабный железнодорожный проект стоимостью $8 млрд, демонстрируя, что Пекин готов компенсировать ущерб от американских пошлин через внутренние инвестиционные ресурсы и доступ к рынку. Для Ханоя это не просто выгодная сделка, а сигнал о возможной перезагрузке отношений с КНР на более равноправной основе — без давления, но с выгодой.

В Малайзии китайская стратегия приобретает логистическое измерение. Укрепление связей в районе Малаккского пролива — это не только про экономику, но и про контроль над одной из важнейших артерий мировой торговли. Китай предлагает Куала-Лумпуру промышленное и инфраструктурное партнёрство, которое помогает стране минимизировать риски от глобальных потрясений и получить статус хаба в новой китайской архитектуре поставок.

Камбоджа становится финальной точкой в этом турне, но не по значению. Здесь Пекин делает ставку на политическую предсказуемость и создаёт логистический центр с военно-гуманитарной компонентой. Это уже часть оборонной логики, в которой Китай стремится не просто закрепиться в регионе, но и гарантировать себе каналы влияния в случае обострения конфронтации с США.

Все три направления указывают на одно: Китай перестал играть в догоняющего. Он перехватывает инициативу, выстраивая собственный региональный пояс устойчивости — экономический, логистический и политический. И делает это не через громкие декларации, а через локальные интересы, которые оказываются сильнее глобальных призывов к антикитайской солидарности.

Становится очевидно, что Вашингтону будет всё сложнее консолидировать регион под антикитайской повесткой. В условиях неопределенности и геоэкономических рисков страны ЮВА всё чаще делают выбор в пользу прагматизма, а не идеологии. Пекин предлагает не лозунги, а дороги, заводы, контракты и стабильность, и это предложение находит спрос. Азия становится ядром многополярного мира, и сегодня закладываются его границы.

#источники
Трансформации происходящие на Старой площади сравнимы с глобальными сдвигами в привычной парадигме устройства вертикали власти в АП, подобного не мог позволить себе не один первый заместитель руководителя АП. По информации источников ТК в Кремле перед Сергеем Кириенко открывается окно возможности продемонстрировать новый подход работы на международном векторе и поменять привычный уклад ресурсной дипломатии, которая продемонстрировала свою несостоятельность.
С точки зрения когнитивной модели управления, речь идёт о переносе веса с традиционных институтов внешней политики (МИД, Россотрудничества, МИД и др.) к политическим инженерам, способным работать не в условиях протокольной среды, а в гибридных, кризисных, неструктурированных пространствах. Мы наблюдаем формирование «доктрины адаптивного влияния» — подхода, при котором контроль над восприятием (perception management) важнее, чем контроль над территориями.

По информации источников, пока часть направлений поставлена на паузу, идёт когнитивная сборка — не поиск новых послов или кураторов, а создание новых сценариев влияния. Трансформация Администрации идёт не по кадровой, а по нейронной логике — как перестройка нервной системы, а не просто замена конечностей.

Мы вступаем в фазу, когда административные структуры становятся метастратегическими фабриками смыслов. В этой реальности выигрывает не тот, кто контролирует территорию, а тот, кто способен навязать карту. Кириенко и его команда претендуют именно на эту роль — авторов новой картографии глобального влияния, но остается вопрос в том, сможет ли его команда работать в непривычном формате, где нет ручных силовиков и тепличных условий гражданского общества.

https://t.me/Taynaya_kantselyariya/12290

#фракции
Кейс с арестом Алексея Смирнова лишь на первый взгляд укладывается в привычный антикоррупционный сюжет. На деле мы наблюдаем проявление глубинного конфликта между элитными группами, чьи интересы в регионах давно перестали быть административными, став инструментом политического давления и распределения ресурсов. Смирнов не был самостоятельной фигурой — он исполнял роль временного держателя системы, которую выстраивали его предшественники, и которую теперь стремятся демонтировать. Его отставка и последующий арест открыли возможность вскрыть целый пласт прежней инфраструктуры влияния.

Ключевая фигура в этом контексте — не Смирнов, а Роман Старовойт, ныне занимающий пост федерального министра транспорта. По имеющимся данным, именно он курировал проект оборонных укреплений, будучи губернатором Курской области, и именно при нём началась логистика освоения многомиллиардных бюджетов, в которую были вовлечены компании с сомнительной репутацией и фиктивной занятостью. Связи Старовойта с группой Ротенбергов и его прошлое сотрудничество с ЧВК «Вагнер» в контексте строительства фортификаций создают дополнительный фон, придающий скандалу системный характер.

Важно, что «раскрутка» фигуры Смирнова происходит в тот момент, когда Старовойт сам оказался в политически неустойчивом положении. Его возможная отставка из Минтранса — это не просто реакция на скандал, а попытка зачистки наследия определённого клана, чьи позиции внутри власти ослабли. Следственные действия и готовность фигурантов давать показания могут привести к разоблачению схем, где речь пойдёт уже не о сотнях миллионов, а о десятках миллиардов — и, возможно, о перекройке логистики политического влияния на федеральном уровне.

Таким образом, кейс Смирнова становится лишь точкой входа в гораздо более широкий сюжет — демонтаж оборонного фланга старой системы распределения полномочий и денег в регионах. Следствие по хищениям — это не просто борьба с коррупцией, а рычаг давления в межэлитной борьбе. И если тенденция продолжится, в ближайшее время мы можем увидеть серию новых кадровых решений — как в регионах, так и в федеральных структурах, вплоть до резонансных отставок в правительстве.

https://t.me/kremlin_sekret/17439

Трамп действует не как революционер, а как стратег, у которого счёт не только на поле боя, но и на глобальной шахматной доске. Его отказ продать Украине системы Patriot — это пас в сторону Москвы и шаг по принуждению Киева к мирному треку.

Это приглашение к диалогу, но не на условиях капитуляции, а на основе взаимной необходимости. США нужны новые основания для мировой архитектуры — не санкционная осада, а разделённая ответственность. Россия в такой модели — не враг, а конкурент, с которым нужно заключать рабочие компромиссы.

Однако для Трампа важно не выглядеть слабым перед внутренними оппонентами — либеральной прессой и силовой бюрократией. Поэтому он выбирает двойное кодирование: жёсткая риторика с одной стороны и реальные шаги по ограничению конфликта — с другой. Это политическая геометрия нового типа: не демонстрация силы, а тихое складывание оружия ради новой формулы мира, в которой ни одна из сторон не чувствует себя проигравшей.

https://t.me/kremlinsekret/2863

#тренды #смыслы
Россия была первой в космосе. Но сможем ли удержаться на орбите в XXI веке, когда США выводят сверхтяжёлые ракеты с частного сектора, а Китай строит модульные станции и говорит о Лагранжевых точках? Проблема не в инженерах. Проблема в системе — и пока она не будет пересобрана, наша космическая отрасль рискует стать вечным комментатором чужих запусков.

Владимир Путин отметил, что Россия остаётся желанным партнёром в космической сфере, и это сотрудничество продолжается даже с США. По словам главы государства, у России грандиозные планы совместных проектов с Китаем, странами БРИКС — Индией, Южной Африкой, Бразилией. Он также комплиментарно высказался о стремлении Илона Маска достичь Марса, подчеркнув, что такие личности, как и Сергей Королёв, появляются нечасто. Этот посыл важен: он подчёркивает, что Россия не собирается быть изолированной, но при этом должна осознанно выстраивать свою стратегию в космосе — не как воспоминание о прошлом, а как самостоятельный и конкурентоспособный проект будущего.

Советский Союз открыл человечеству дорогу в космос, но спустя десятилетия позиции России в этой сфере сдвинулись от стратегического лидерства к роли технологического донора и поставщика отдельных услуг. При этом не исчерпаны ни компетенции, ни инфраструктура, ни общественная поддержка — но системное отставание очевидно.

Китай, вложивший в космическую отрасль миллиарды в рамках своей программы «космического ренессанса», последовательно строит национальную орбитальную станцию, готовится к пилотируемой миссии на Луну и расширяет свои амбиции в направлении дальнего космоса. КНР уже обладает полной технологической цепочкой от ракет до спутников и наземной инфраструктуры, а её программы обладают высокой дисциплиной исполнения.

США пошли по другому пути — они создали космическую отрасль как рынок, выведя ключевые направления в частный сектор. SpaceX, Blue Origin, Sierra Space и другие игроки работают на стыке государственной поддержки и коммерческого интереса. SpaceX уже провела десятки успешных пилотируемых миссий, вывела на орбиту тысячи спутников и выстраивает полноценную логистику между Землёй, орбитой и Луной. В этом — фундаментальное отличие: российская космонавтика остаётся преимущественно государственной, с вертикальной структурой, но без той гибкости и мотивации, которую обеспечивает конкуренция и частный капитал.

Причины отставания в России — не технические, а институциональные. Проблема — в управленческой тяжеловесности, непрозрачности процессов, дефиците кадрового обновления и слабой интеграции с научной и образовательной средой. Отсутствует внятный долгосрочный вектор. Программы лунной миссии, многоразовых кораблей, тяжёлых ракет — либо отложены, либо заморожены. На этом фоне даже разовые успехи (типа вывода спутников или контрактов с Индией и ОАЭ) воспринимаются скорее как исключение, чем как признак устойчивого движения.

Тем не менее, Россия не утратила потенциала для формирования суверенного космоса — не как гонки за чужими рекордами, а как системы, ориентированной на свои задачи: национальную безопасность, связь, навигацию, научные исследования и стратегическое присутствие. Это не только про спутники, но и про полный цикл: от образования и исследований до промышленности и собственных стандартов. Здесь у России есть шанс — особенно в кооперации с нейтральными странами, заинтересованными в альтернативе монополии США и Китая.

Без структурной реформы Роскосмоса, без появления новых игроков, без стратегической привязки к интересам государства в XXI веке (а не к советским сценариям прошлого века), космическая программа России рискует превратиться в символ утраченного времени.

#геополитика #анализ
Передел геополитической архитектуры мира все больше приобретает очертания формирования экономических блоков. Президент США Трамп коалицию экономического сдерживания, требуя от десятков стран прекратить любое системное взаимодействие с Пекином. Этот сценарий чреват не только глобальной дестабилизацией рынков, но и разрушением логики глобализации как таковой.

Согласно публикации The Wall Street Journal, администрация Трампа предложит более 70 странам отмену пошлин на американский импорт — в обмен на обязательство ограничить или полностью исключить присутствие китайских компаний в своих экономиках.

Фактически речь идёт о создании экономического аналога НАТО: вместо коллективной обороны — коллективная изоляция. Участникам предлагается запретить реэкспорт китайских товаров, не допускать регистрации китайских предприятий и исключить возможность использования дешёвых товаров КНР как основы для собственного роста. Иначе — угроза тарифов со стороны США и потеря доступа к американскому рынку. Это торговый шантаж, возведённый в системную стратегию.

Для Вашингтона этот шаг — логичное продолжение трампистской доктрины «Америка прежде всего», где Китай рассматривается не просто как конкурент, а как экзистенциальная угроза американскому производству, технологиям и глобальному лидерству. Ставка сделана на принуждение других стран к выбору: либо с США, либо с Китаем. Это означает разлом всей модели глобализации, основанной на взаимосвязанности цепочек поставок и разделении труда.

Подобная конфигурация грозит экономической дестабилизацией: целый ряд стран в Азии, Африке и Латинской Америке интегрированы с китайским рынком гораздо глубже, чем с американским. Давление на них может вызвать не рост лояльности, а формирование новых коалиций — прежде всего в рамках БРИКС+, где уже обсуждаются инструменты независимого технологического и торгового взаимодействия. Пекин, вероятно, активизирует работу в этом направлении, продвигая альтернативные механизмы, включая расчёты в национальных валютах и создание собственных инвестиционных платформ.

Для России всё происходящее открывает новое окно возможностей. На фоне жесткой американо-китайской конфронтации Москва может выступать точкой равновесия, обеспечивая логистический, энергетический и технологический коридор между Востоком и глобальным Югом. Более того, Россия получает пространство для выстраивания независимой торговой политики, где участие в азиатских и ближневосточных интеграционных форматах станет фактором экономической стабильности в условиях глобального передела.

В ближайшие месяцы планируемый Трампом альянс может изменить саму природу мировой политики и экономики. И в этом новом раскладе только те страны, кто займёт собственную нишу между полюсами силы, смогут сохранить суверенитет и выиграть в долгосрочной перспективе.

#источники
В Кремле снова разворачивается борьба между «башнями» за контроль над послевоенной Украиной, что вызвано переговорным процессом с Администрацией Трампа. После неудачной попытки Медведчука вернуться к политическим проектам на украинском векторе, активно в процесс включился экс-Премьер-министр Украины Азаров, политтехнологи которого проплатили статью и размещение в телеграм каналах новости, что его рассматривают на должность в переходном правительстве Украины.
Источники ТК на Старой площади опровергли информацию о том, что на последних закрытых переговорах спецпредставителя США по Украине Стива Уиткоффа с президентом РФ Владимиром Путиным вообще обсуждалась возможность создания переходного правительства Украины, а тем более никто не рассматривает Николая Азарова как политического актора. Вся старая украинская элита не обладает компетенциями, а самое главное инструментами влияния на Украине, фигуры вроде Медведчука, Азарова или Мураева вообще не рассматриваются как возможные участники процесса.


https://t.me/Taynaya_kantselyariya/11729

#источники
В Администрации Президента идёт перестройка внешнеполитического блока, давно уже перестало быть закулисной темой. Переход контроля над внешними направлениями к внутриполитической вертикали сигнализирует не просто о кадровых перестановках, но о смене логики управления в целом. Это не столько «расширение мандата» Кириенко, сколько зарождение параллельной системы принятия решений, где технократы должны обкатать идеологические моменты вне привычной парадигмы работать, как это удалось частично сделать в Абхазии.
Телеграм каналы уже писали про Африку и Среднюю Азию как регионы отданные на работу СВК, но особый интерес вызывает страна, про которую не пишут-Молдова, которая станет ключевым направлением. Это страна-«триггер» для всего внешнего вектора Кириенко, так как её долгие годы курировал Дмитрий Козак, который действовал в рамках прагматической логики — экономическое давление, энергетические рычаги, элитные соглашения, но нужного результата эта стратегия не принесла. Однако в новой модели ставка делается не на элиты, а на инструменты и повестку — нарратив, эмоция, ментальные паттерны. Это и есть трансформация от Realpolitik к Cognipolitik.

Новая система в этом контексте должна стать не про «своих людей на местах», а про «своё мышление в головах общества». Его команда известна именно тем, что формирует не команды, а архитектуры смыслов. Поэтому выборы в Молдове — не просто момент истины, а стресс-тест для новой модели Кириенко. Если будет результат, то можно будет говорить о качественном сдвиге не в подконтрольной Абхазии, а в стране где активно работают западные агенты влияния и создана прозападная архитектура контроля.

#фактаж
Москва и Вашингтон вышли на траекторию новой конфигурации отношений, где украинский конфликт перестаёт быть вечным фоном и превращается в предмет практического урегулирования. При этом условия России на основе которых должен быть заключен постоянный мирный договор во многом остаются неизменными.

Заявление главы СВР Сергея Нарышкина подтвердило данные позиции.
1. Демилитаризация Украины и отказ от националистической идеологии как государственной доктрины. Речь идёт не только о сокращении армии, но и о полном разрыве с логикой милитаризации гражданской жизни, которая наблюдалась последние десять лет. Россия указывает, что националистический фундамент, на котором строилась украинская политика после 2014 года, стал прямой причиной конфликта.

2. Официальное признание Крыма, ДНР, ЛНР, Запорожской и Херсонской областей частью России через механизмы ООН. Это ключевой юридический вопрос, который Москва считает закрытым. Любая форма компромисса невозможна без признания этих регионов как субъекта нового статус-кво.

3. Нейтральный статус Украины, закреплённый международно-правовым документом. Украина не должна становиться частью НАТО или иных антироссийских военных альянсов или платформ.

4. Отмена дискриминационных и репрессивных норм, принятых с 2014 года, включая запреты на русский язык, культуру, каноническое православие. Это не просто требование РФ, а вопрос гуманитарного баланса, логически обнуляющий иллюзию националистического консенсуса на Украине.

Эти условия — не ультиматум, а базис для перехода от разрушения к стабильности. Россия предлагает не формальный компромисс, а модель, в которой соблюдается баланс интересов, фиксирующий реальность и устраняющий корневые причины конфликта. Если США действительно нацелены на мир и реконструкцию отношений, а не на продолжение прокси-конфронтации, новая архитектура мира может стать реальностью уже в обозримом будущем — несмотря на сопротивление глобалистов Европы и их киевских сателлитов.

#анализ
В региональной политике России реальное влияние всё чаще определяется не принадлежностью к партии, а умением договариваться. Консенсус между губернатором и локальными элитами, особенно в электоральный сезон, — это не просто условие стабильности, а залог управляемости.

Попытка главы Чувашии Олега Николаева убрать мэра Новочебоксарска Максима Семенова без учёта реальных раскладов во фракции «Единой России» обернулась провалом и усилила напряжённость в преддверии выборов. Но главное — она высветила, что шаткий компромисс между губернатором и местной элитой больше не работает, и его отсутствие может дорого обойтись всем участникам процесса. Конфликт стал сигналом куда более серьёзного процесса: разрушения прежнего элитного консенсуса между губернатором и региональным отделением ЕР. Это не просто неудачная кадровая атака, а проявление системного напряжения между вертикалью власти и локальными политическими структурами, которые всё увереннее заявляют о самостоятельности.

Формально инициатива Николаева объяснялась управленческими претензиями — два выговора, нерешённые вопросы с муниципальным активом, конфликт вокруг подчинённой мэрии страховой компании. Однако суть произошедшего — в попытке провести силовой сценарий в обход интересов партийных и местных акторов, контролирующих горсовет и имеющих прямые связи с самим мэром. Прогнозируемая ставка на замену Семенова лояльным депутатом не сработала: единороссы проигнорировали позицию главы региона, а попытка давления провалилась, продемонстрировав отсутствие у Николаева твёрдой опоры в системе.

Этот провал наглядно показал: губернатор, несмотря на поддержку федерального центра, не контролирует ключевые процессы в городах второго уровня, а местные элиты, связанные с ЕР, способны консолидироваться и блокировать нежелательные для них инициативы. Особенно тревожно для администрации выглядит то, что сопротивление Николаеву происходит за несколько месяцев до выборов — в условиях, когда необходимо укрепление, а не раскол.

И если раньше Николаев воспринимался как компромиссная фигура, способная балансировать интересы своей партии и «Единой России», то сегодня он рискует утратить статус координатора регионального поля. Более того, в публичной политике создаётся образ главы, не справляющегося с собственной вертикалью, что усиливает внутренний скепсис и ограничивает возможности для реализации предвыборных сценариев.

#анализ
Торговая политика Трампа — не только об Америке. Это симптом кризиса глобального порядка, в котором даже сверхдержава вынуждена маневрировать между лозунгами и реальностью.

Изначально введение пошлин должно было продемонстрировать решимость Белого дома к борьбе за национальные интересы — возврат производств в США, усиление промышленного капитала и снижение зависимости от глобалистских цепочек поставок. Однако спустя всего несколько дней Трамп был вынужден отступить: часть пошлин заморожена, ряд позиций, включая смартфоны и электронику, выведены из-под действия новых тарифов.

Крупные корпорации, включая Apple и Samsung, дали понять: в условиях новых тарифов они либо резко повысят цены для американских потребителей, либо сократят присутствие на американском рынке. Трамп, заявляющий о борьбе за снижение цен, не мог позволить себе удар по электоральной базе.

Одновременно не сработал и тактический расчёт администрации: перевести внимание инвесторов с обвалившихся активов на казначейские облигации США. В прошлые годы они считались "тихой гаванью", но теперь даже они не смогли стать убежищем. Инвесторы, видя нестабильность и одиозность Белого дома в глазах глобального капитала, начали выводить активы не только из фондового рынка, но и из treasuries. Финансовая система, связанная с транснациональным капиталом, не спешила поддерживать стратегию Трампа.

Попытка продавить Федеральную резервную систему (ФРС) на снижение ставки также провалилась. Джером Пауэлл и его команда, ориентированные на интересы глобалистов, проигнорировали публичные призывы Трампа. Ни один рычаг давления на экономическую бюрократию не сработал.

Таким образом, пошлины обнажили главный парадокс американской экономической политики: Белый дом стремится к суверенному курсу, но встроен в систему, где ключевые узлы управления принадлежат транснациональным корпорациям и глобальным регуляторам. Даже консервативная ставка Трампа на производственный капитал наталкивается на невозможность действовать в одностороннем порядке. В этом смысле быстрая коррекция пошлин — не столько проигрыш, сколько признание ограниченности инструментария. Администрация Трампа столкнулась с новой геоэкономической реальностью, в которой жёсткие шаги без альянсов и диверсификации могут нанести ущерб самим США.

#анализ
На карте России может появиться новый субъект — не административно, а политически. И речь не о черте, а об идее: создать арктическую управленческую дугу, способную конкурировать за федеральные ресурсы и инфраструктурные проекты. Объединение НАО и Архангельской области возвращается в повестку дня, но на других условиях — не через нажим, а через архитектуру лояльности.

Назначение Ирины Гехт в НАО и сохранение Александра Цыбульского в Архангельске не является кадровое совпадение, а часть стратегической логистики Москвы по выстраиванию арктического пояса как единой управленческой зоны. Несмотря на отсутствие официальных заявлений, речь идёт не об эксперименте, а о стратегической конфигурации, которая была временно заморожена из-за общественного сопротивления в НАО в 2020 году.

Ключевая фигура в этом процессе — врио губернатора НАО Ирина Гехт. Её назначение рассматривается как техническая миссия по перезапуску проекта, который не смог довести до конца её предшественник Юрий Бездудный. По оценкам источников из АП, Гехт получила чёткий политический мандат: выстроить управляемую элитную архитектуру, снизить протестные настроения и аккуратно подготовить почву к юридическому оформлению объединения — с горизонтом в 1–2 года.

Модель объединения пока не обнародована. В Кремле рассматривают как вариант «матрёшки» по типу ЯНАО и ХМАО в составе Тюменской области, так и сценарий полной ликвидации НАО как субъекта федерации. Первый вариант — более мягкий и, вероятно, приоритетный. Он позволяет сохранить формальный статус, одновременно централизуя полномочия и финансирование в рамках Архангельской области. Второй — потенциально эффективнее в управленческом смысле, но чреват сильной реакцией населения и региональных элит.

В Архангельске к слиянию относятся прагматично. Включение арктических территорий открывает новые возможности по привлечению федеральных средств в рамках арктического вектора и может усилить позиции региона в соперничестве с Мурманской областью. Губернатор Александр Цыбульский, несмотря на слухи о его возможном уходе в Москву, получил установку довести проект до логического конца, укрепив своё влияние на перспективу.

На территории НАО ситуация иная. Здесь идея интеграции воспринимается как угроза самостоятельности и потери голоса в федеральной системе. Память о срыве слияния в 2020 году остаётся живой, а кадровый переход от Бездудного к Гехт местными элитами воспринимается как сигнал к началу новой волны централизации.

Таким образом, Кремль возвращается к объединению северных территорий, опираясь на более осторожную, управляемую и постепенную тактику. Если Гехт удастся выстроить лояльную систему и погасить локальные сопротивления, проект может быть реализован уже в следующем электоральном цикле.

#форкаст
История учит: если армия США встала у границы, это редко заканчивается просто патрулированием. На юге снова пахнет порохом, и это — выбор не только тактики, но и образа будущей Америки.

Масштабная концентрация американских войск вдоль мексиканской границы США всё меньше напоминает обычную операцию по обеспечению безопасности и всё больше — начальную фазу военного сценария, к которому администрация Дональда Трампа, судя по всему, готовится заранее и системно.

Особое внимание привлекает недавний президентский указ, передающий военным расширенные компетенции в пограничной зоне. Юристы уже называют это де-факто введением режима специального контроля на американской территории. В латиноамериканской и испаноязычной прессе звучат прямые параллели с войной 1846 года, когда США под предлогом «защиты территориальных интересов» начали интервенцию в Мексику, завершившуюся захватом почти половины её земель. Совпадение контекстов выглядит всё менее случайным.

Для Дональда Трампа, вступившего в Белый дом во второй раз на фоне острейших внутренних и международных вызовов, образ решительного главнокомандующего — инструмент политического укрепления. В условиях затяжного украинского конфликта, сложных войн с Китаем и трений с глобалистским крылом, маленькая и управляемая «победоносная кампания» на южных рубежах может стать медийным и электоральным активом. Особенно если представить её как восстановление американской силы, порядка и суверенитета.

Но есть и вторая сторона. Подобный курс чреват радикализацией отношений с Мексикой и дестабилизацией региона. Латинская Америка исторически воспринимает любые действия США в зоне своего культурного пространства как проявление неоколониализма. В случае эскалации Трамп рискует получить не только внутриполитические очки, но и новый виток антиамериканских настроений на континенте.

Таким образом, наращивание сил на границе с Мексикой — это не просто часть миграционной политики. Это испытание новой модели внешнеполитического воздействия, в которой безопасность становится сценой для стратегической демонстрации силы. Исторический реваншизм обретает форму тактической кампании, а приграничная зона превращается в политический театр.

#тренды
Когда говорят о цензуре, чаще всего вспоминают тоталитарные режимы, блокировку газет и закрытие телеканалов. Но в XXI веке всё устроено куда изощрённее: вместо явных запретов — модерация, вместо тюрем — бан, вместо запрета на мнение — «несоответствие стандартам сообщества». Цензура стала цифровой и незаметной, но от этого не менее агрессивной.

Информационное расследование Grayzone вскрывает неудобную истину о реальной природе цифровой свободы в XXI веке. Согласно их данным, 7 октября 2023 года, в день атаки Израиля на сектор Газа, компания Meta (владеющая Facebook и Instagram) по прямому запросу Тель-Авива удалила более 90 000 постов, связанных с ситуацией в Палестине. Всего в рамках кампании «модерации» были затронуты 38,8 миллиона публикаций, часть из которых была удалена, часть заблокирована, а пользователи подверглись ограничительным мерам.

Формально Meta действовала в рамках своих стандартов «сообщества». Фактически речь идёт о массовой цифровой зачистке по геополитическим критериям. Тем более, что более 100 сотрудников Meta являлись бывшими военнослужащие Армии обороны Израиля, в том числе подразделений, связанных с кибероперациями и информационным контролем. Это позволяет говорить о сращивании ИТ-корпораций и спецслужб.

Пропалестинская позиция, вне зависимости от формы подачи, оказывается либо невидимой, либо под подозрением. Алгоритм становится невидимым фильтром политической лояльности, превращая социальные сети из нейтральной площадки в идеологический инструмент. В свое время Meta аналогично уже цензурировала контент по поводу критики Байдена, киевского режима. Пример Meta и Израиля является предупреждением для всего мира: в эпоху цифровых платформ борьба за реальность ведётся не оружием, а алгоритмом. И тот, кто управляет алгоритмом — управляет восприятием.

#фактаж
Россия и США близки к полноценной трансформации отношений. Вашингтон ломает нарратив, в котором конфликт с Москвой воспринимается как вечный фон и оправдание для любой стратегии сдерживания. Когда официальный представитель Белого дома говорит о «постоянном мире», а не временном перемирии, это меняет саму логику дискуссии — и, что характерно, именно в этот момент начинается нервная реакция глобалистов.

Выступление спецпредставителя президента США Дональда Трампа Стивена Уиткоффа после встречи с Владимиром Путиным в Санкт-Петербурге стало важнейшим политическим сигналом: Москва и Вашингтон близки к заключению принципиального мирного соглашения по украинскому кейсу. Уиткофф отметил, что стороны «пришли к пониманию» по ключевым вопросам — от территориального урегулирования до гарантий в сфере безопасности и будущего НАТО. Причём, как особо подчеркнул представитель Белого дома, речь идёт не о временном перемирии, а о курсе на устойчивый, постоянный мир.

Этот мессендж — откровенный по тональности — означает фактическое начало новой архитектуры отношений между США и Россией, где ключевым элементом станет экономическое сотрудничество. На высоком уровне обсуждаются не только политико-военные аспекты конфликта, но и возможность долгосрочной нормализации, в которой торговля, рынки и инвестиции должны занять место санкций, прокси-войн и идеологических барьеров.

Однако именно в этот момент ведущие глобалистские медиа США, включая The Wall Street Journal, наращивают информационную кампанию по срыву мирного процесса . Опубликованный материал о том, что «помощники Трампа — Келлог и Рубио — убеждают его не доверять Путину и Уиткоффу», показывает, насколько глубоко вшит страх перед выходом из конфронтации в сознание трансатлантических элит.

По сути, мы наблюдаем схватку двух моделей будущего. Первая — трампистская, опирающаяся на реализм, геоэкономику и минимизацию внешних обременений. Вторая — глобалистская, где Украина остаётся элементом более широкой стратегии сдерживания России любой ценой. И если первая делает ставку на диалог, компромисс и восстановление национального приоритета, то вторая — на продолжение войны, даже если это идёт вразрез с настроениями общества и стратегическими интересами самих США. Сделка, о которой говорит Уиткофф, — это не просто выход из тупика. Это возможность переосмыслить сами принципы постконфликтного мира, отказавшись от универсализма в пользу равновесия интересов.

#анализ
Попытка Зеленского встроиться в глобалистскую антитрамписткую риторику и использовать образ «пророссийского Трампа» как инструмент давления на Вашингтон оборачивается для Киева обратным эффектом. Киев становится токсичным активом, а Зеленский — фигурой, от которой американская сторона всё активнее стремится дистанцироваться, чтобы освободить пространство для новой конфигурации «мирной сделки» с РФ.

Жесткий ответ Трампа, прямо назвавшего Зеленского и Байдена виновниками конфликта, отразил сдвиг в американском дискурсе. Американский президент выстраивает новую ось обвинений: не «пророссийская» позиция т, а безответственная политика демократов и их союзников привела к эскалации, затягиванию конфликта и провалу украинского проекта.

Текущая администрация США ясно обозначила, что намерена сокращать зону внешнеполитической перегрузки, переключая внимание на внутренние вызовы, торговую конфронтацию с Китаем и контроль над американским полушарием. В этом контексте затяжной украинский кейс — неприемлемый балласт, требующий быстрого решения. И риторические атаки Зеленского лишь ускоряют процесс его политической маргинализации в глазах Белого дома.

Особенное раздражение вызывает затягивание Киевом принятия решений в сфере экономического взаимодействия, включая соглашения по разработке стратегических минеральных ресурсов. Этот вопрос критически важен для США, и по данным источников в деловых кругах, именно блокировка со стороны офиса Зеленского мешает запуску проектов, давно согласованных на экспертном уровне. Всё это усиливает внутриамериканский запрос на смену фигуры, препятствующей переговорам. В условиях, когда США нуждаются в управляемом и предсказуемом контрагенте на переговорах, Зеленский с каждым днём становится менее пригодным для этой роли.

Все идёт к тому, что Вашингтон активизирует давление на Киев по трём направлениям: запуск антикоррупционного аудита, публичная дискредитация Зеленского как нелегитимного лидера, и политическое усиление курса на его отстранение. Белый дом будет всё настойчивее подводить ситуацию к его контролируемой замене — во имя новой архитектуры безопасности, где ставка делается не на эмоции, а на результат.

#анализ #смыслы
Празднование 80-летия Победы в Великой Отечественной войны в Москве в этом году превращается не просто в акт исторической памяти, а политический маркер. Брюссель, устами главы евродипломатии, дал понять: в Европе не должно быть места тем, кто выходит из общего строя. Страны, решившиеся на символический визит в Москву, подвергаются угрозам и давлению — не за политику, а за попытку помнить иначе. И чем жёстче становятся заявления Евросоюза, тем отчётливее видно: глобалистская система боится прошлого не меньше, чем будущего. Особенно если в этом прошлом Россия остаётся страной-победителем.

Всё, что связано с 9 мая, в контексте российской идентичности и политической культуры — не просто дата. Это осевой символ национального единства и исторической правды, особенно в условиях попыток переписать исход Второй мировой войны. И в этом контексте заявления Каллас представляют собой не внешнюю политику, а форму исторического ревизионизма под флагом дипломатического давления.

Угрозы в адрес государств, чьи лидеры изъявили намерение посетить Москву — премьер-министра Словакии Роберта Фицо и президента Сербии Александра Вучича — иллюстрируют новый порядок. ЕС требует от своих членов и партнёров полного отказа от собственной интерпретации прошлого. Это не только посягательство на внешнюю политику, но и на культурный суверенитет. В условиях, когда политическая субъектность в Европе всё чаще заменяется согласованной лояльностью, такие акты участие в Параде Победы становятся тестом на способность стран противостоять мягкой диктатуре Брюсселя.

Особенно важно, что речь идёт не об официальной позиции ЕС как консенсуса 27 стран, а о давлении конкретной фигуры, которая выступает не от имени наций, а от имени идеологического блока глобалистов. И это объясняет, почему парад в Москве, где Россия является страной-победителем, вызывает у нынешних элит ЕС такую реакцию: он символизирует то, что глобалисты не могут контролировать — память, которая сильнее политической конъюнктуры. Глобалистская Европа боится не Москвы, а того, что кто-то в её пределах окажется способным на самостоятельный исторический выбор. Те, кто отваживаются выйти за рамки будут не просто гостями парада, а станут олицетворением суверенизма.

#конъюнктура
Единая Россия» начала переформатирование своей парламентской команды, ориентируясь на реальные рейтинги, региональные балансы и фронтовой авторитет. По сути, речь идёт о сборке новой политической матрицы, где место в списке получают не просто лояльные, а устойчивые, понятные и разделяющие текущую национальную повестку игроки. По данным источников из АП, в ближайшее время развернётся ожесточённая борьба за согласование кандидатур, сейчас поданы предварительные списки — речь идёт не просто о технической подготовке к кампании, а о перекройке Думы, в которой каждое кресло становится инструментом влияния.

Формат списка — трёхуровневый: «да», «нет» и «под вопросом». Это, по сути, система раннего отбора, где учитываются не только формальные показатели депутатов (возраст, здоровье, медийность), но и неформальные — отношения с губернаторами, принадлежность к различным группам влияния, устойчивость в регионах. Такой подход позволяет АП и партийным стратегам заранее выстроить новую управляемую архитектуру.

Ключевая интрига — включение до 30% новых кандидатов из числа участников СВО. Это не просто расширение социального состава фракции. Это ценностный разворот, в рамках которого политическое представительство усиливается за счёт боевого опыта и символического авторитета. Силовой капитал фронтовиков становится конкурентом традиционного партийного ресурса, и в некоторых регионах он уже превосходит его по значимости.

В то же время, участие в согласовании списков со стороны региональных администраций — важный индикатор переформатирования не только фракции, но и системы центра-периферии. Губернаторы активно подают своих кандидатов, а значит, формируется новый баланс интересов между федеральным центром и субъектами, что может повлиять и на ход кампании, и на распределение постов в будущем созыве. Особое внимание уделяется «красной зоне» — действующим депутатам, потерявшим контакт с округами или вышедшим за пределы политической дисциплины. Для таких фигур согласование может стать либо приговором, либо сигналом к пересборке лояльности. Параллельно проводится мониторинг медийности, электоральной базы, активности в «социальных сетях» — фактически, речь идёт о запуске механизма ранней легитимации кандидатуры.

Формирование списков в 2024–2025 годах — это не подготовка к выборам в их классическом смысле, а инструмент опережающего выравнивания влияния, перераспределения элитных групп и институционализации новых центров символической силы.

#смыслы
За последние десять лет новостная лента в социальных сетях стала влиятельнее телевизионных эфиров. Но ключевой вопрос не в канале, а в управлении: кто формирует то, что ты видишь — ты или алгоритм?

Соцсети перестали быть пассивными медиаторами. Они стали архитекторами восприятия. То, что ты считаешь «актуальным», «объективным» или «массовым» — чаще всего результат не твоего выбора, а заранее запрограммированного потока. Его цель — не информировать, а направлять. Алгоритмы учитывают твои эмоции, время реакции, склонность к возмущению — и выстраивают повестку так, чтобы ты вовлекался снова и снова.

Воздействие идёт по невидимым когнитивным траекториям: эвристика доступности заставляет считать частое — значимым; эффект эмоционального заражения усиливает поляризацию; накопленная информационная усталость снижает готовность к сопротивлению и самостоятельному анализу. Люди утрачивают инициативу не из-за цензуры, а из-за перегрузки.

Политический процесс уже не начинается с агитационного плаката — он начинается с сторис в Instagram, избирательной метки в TikTok и вброса в ленту Telegram. Оппозиция освоила визуальный язык сериального повествования: короткий эмоциональный нарратив, драматургия героя и врага, резонансное завершение. Государственные структуры только начинают осваивать это пространство, зачастую с позиций обороны, а не стратегии.

Россия сегодня стоит не перед угрозой блокировки слова, а перед вызовом — кто и как формирует общественное настроение. Соцсеть — это не пространство свободы, это поле боя. И побеждает не тот, кто громче, а тот, кто точнее управляет вниманием.

Политическая зрелость в XXI веке — это не радикализм и не апатия. Это осознанное потребление информации. Кто производит контент? Зачем? Какие эмоции во мне запускаются? Отслеживание этих паттернов — основа информационного суверенитета личности. В условиях цифровой среды даже молчание — это выбор. Вопрос только в чью пользу.

#анализ
На фоне постепенного возобновления контактов между Москвой и Вашингтоном по линии спецпредставителей, глобалистские элиты внутри Евросоюза активизируют усилия по подрыву мирного трека, используя военную риторику и информационные вбросы как инструменты стратегического давления.

Одним из маркеров стал материал Financial Times, в котором потенциальный будущий канцлер Германии Фридрих Мерц — лидер ХДС — открыто заявил о готовности передать Украине ракеты дальнего радиуса действия Taurus, с оговоркой, что поставки «должны обеспечить Киеву выгодное положение на поле боя». Сама по себе постановка вопроса говорит о многом. Taurus — это не оборонительное оружие, а дальнобойный ударный комплекс, способный поражать цели в глубине тыла, включая инфраструктуру и командные пункты. Его передача украинской стороне не только резко повышает риски расширения конфликта, но и фактически ставит крест на любых мирных инициативах, потому что такие шаги блокируют саму возможность переговорной архитектуры.

Именно такие фигуры, как Мерц, формируют стратегический костяк глобалистской партии войны, ориентированной не на диалог, а на достижение целей через наращивание военного давления. Его заявление следует рассматривать не как спонтанную инициативу, а как часть координированного давления на европейское общественное мнение, которое всё меньше поддерживает курс на военную конфронтацию с Россией.

Financial Times, традиционно обслуживающая интересы транснационального капитала и англо-американского политического блока, неслучайно акцентирует внимание именно на этой теме. Издание выступает в роли медиапроводника и синхронизатора, тиражируя нужные месседжи в момент, когда в США и РФ начали обсуждаться параметры возможной встречи Трампа и Путина в Саудовской Аравии. Это своего рода превентивный удар по «мирному треку», призванный не дать ни Москве, ни Вашингтону выйти на компромисс, не санкционированный глобалистскими структурами ЕС и НАТО.

Таким образом, речь идёт не просто о ракетах или заявлениях, а о попытке подмены архитектуры мира архитектурой эскалации, в которой Европа играет роль не субъекта, а подставки для вооружений и ретранслятора давления. Германия, будучи экономически заинтересованной в стабилизации отношений Запада с Россией, втягивается в конфронтацию вопреки собственным интересам, и даже без учёта воли собственного избирателя. Глобалисты боятся не войны, а компромисса. Потому что именно компромисс и мирное урегулирование ставят под вопрос саму логику их доминирования — через управление страхом, «угрозой РФ» и мобилизацией.

Социологические опросы, если они регулярно освещаются в медиа без критического разбора методологии, становятся не инструментом измерения, а фактором формирования повестки. Когда в течение года публикуются одни и те же показатели, это не столько отражение стабильности, сколько производство иллюзии неизменности. Такая картинка успокаивает элиты и формирует в обществе четкие конструкции, при этом демобилизует избирателей и демотивирует партии к адаптации под реальные сдвиги в запросах общества. С весны 2024 года фокус общественных ожиданий сместился — усилился запрос на обновление, на прагматичную повестку и представительство вне устаревших рамок. Отказ политических структур признать эту трансформацию порождает эффект фрустрации и демобилизации — отсюда рост числа неопределившихся. Не потому что у них нет мнения, а потому что их запрос на политический дискурс и трансформации не воспринимаются системой.


https://t.me/kremlin_sekret/17410

#смыслы
В информационную эпоху главное то как ты формируешь смысловую систему, а не факты или реальность, именно технологии когнитивного манипулирования стали основой алгометрической войны против России, создав нужный образ нашей страны на Западе.
«Россия — угроза», «режим Путина», «пропаганда Кремля» — эти ярлыки больше не нуждаются в объяснении. Они встроены в инфраструктуру западной медийной реальности, воспроизводятся автоматически, вне зависимости от повода. Переход от анализа к рефлексу — признак не свободы прессы, а успеха стратегической информационной кампании.

Негативный образ России — это не побочный эффект конфликта, а самостоятельный продукт. Он проектируется, поддерживается и масштабируется через механизмы информационного моделирования. На выходе — не просто мнение общества, а поведенческая установка: санкции — нормально, культурное исключение — правильно, диалог — опасен.

Кто производит этот образ? Он собирается на стыке аналитических центров и информационных прокси. RAND Corporation, Atlantic Council, CEPA, Bellingcat, Integrity Initiative — это не СМИ, это фабрики смыслов. Их задача — создать нарратив, в который поверят не потому, что он доказан, а потому что он повторён. Сеть ретрансляторов включает медиа, политиков, блогеров, активистов, академических спикеров. Механизм работы похож с нейросетью: сигналы расходятся по узлам, подстраиваясь под локальный контекст — от CNN до «Дождя».

Работают через знакомые когнитивные схемы: эмоциональная вовлечённость, драматизация, образ жертвы, абстрактный злодей. Примеры не анализируются — они сшиваются в последовательную моральную историю. Сирия, MH17, Допинг на олимпиаде, Навальный, Украина, «дети под бомбами», «убийства оппозиции», «цифровой ГУЛАГ» — это не темы, это узлы конструкции, вызывающие заранее заданную реакцию.

Критическое мышление здесь не работает — потому что человек не анализирует информацию, если эмоционально включён. В этих условиях фраза «Россия снова это сделала» вызывает реакцию до того, как возникает вопрос: что именно сделала? и сделала ли?

За архитектурой этого имиджа стоят не просто интересы глобалистов. Скорее, это новый слой власти — метаструктуры, управляющие общественным восприятием через принципы маркетинга будущего. Россия здесь не просто соперник — она архаика, сбой системы, «информационный вирус», который мешает выстроенной модели идеального мира. Неудивительно, что борьба с ней — системная.

Россия в этой конструкции не просто объект критики. Она — контрольная точка. По ней проверяют степень лояльности, готовность встроиться, способность отказаться от суверенитета — сначала информационного, потом политического.

Пока внимание приковано к геополитическим фронтам, глобалистские структуры модернизируют архитектуру влияния — тонко, системно и с прицелом на поколенческое воспроизводство лояльных элит. Прямое вмешательство уходит на второй план. На его месте — управляемые медиа, транснациональные НКО, образовательные сети и сетевая агентура, встроенная в местные культурные, экспертные и молодежные среды. Россия в этой ситуации часто реагирует запаздывающе, сосредотачиваясь на лобовых угрозах, но недооценивая инфраструктуру «мягкой интервенции».

Организация Meridian International Center — лишь одна из множества «незаметных» структур, встроенных в глобалистскую инфраструктуру США, но её деятельность чётко иллюстрирует, как выстраивается подрывная матрица влияния на постсоветском пространстве, Ближнем Востоке, в Азии и Африке. Под вывеской культурного и образовательного обмена Meridian фактически занимается экспортом политических технологий вмешательства, выстраиванием сетей лояльных элит и продвижением американских нарративов на чувствительных территориях. Особенность — в гибкости: от курсов по «плюрализму» до прямого взаимодействия с медиасетями и активистами, тренируемыми по лекалам «цветных революций».

Судя по открытым источникам, Meridian финансирует НКО в России, Беларуси, Грузии и Украине через серии грантовых программ и создаёт инфраструктуру влияния на местные СМИ и блогосферу. В этом процессе организация тесно взаимодействует с проверенными русофобскими структурами вроде Bellingcat, а также с прозападными фондами, включая структуры, напрямую аффилированные с поддержкой ВСУ и националистических батальонов. Всё это — часть единого технологического комплекса, который работает не через танки, а через людей, информацию и связи. И именно поэтому он опасен: он легален, медийно защищён и работает на опережение.

Что особенно важно — деятельность Meridian до сих пор не получила официальной оценки в России, организация не включена в список нежелательных структур, несмотря на системное участие в кампаниях против интересов РФ. Это указывает на необходимость пересмотра подхода к "мягким угрозам", которые работают не в лоб, а через культурную, образовательную и кадровую переформатировку соседних стран. В центре — та же логика: сменить элиты, привязать молодёжь, встроить журналистику в нужную рамку. Meridian — не просто «американский культурный центр». Это — инструмент скрытого внешнего управления, работающий под флагом диалога, но нацеленный на разрушение суверенитета.

https://t.me/rtechnocom/3605

#акценты
В условиях изменения расстановки сил на Ближнем Востоке в Сирии начинает разворачиваться тенденции, которые способны изменить всю политическую конфигурацию.

События в южной Сирии, где в провинции Дераа вспыхнули локальные вооружённые столкновения, могут оказаться куда более значимыми, чем кажется на первый взгляд. Один из лидеров бывшей оппозиции, офицер с боевым опытом, ранее интегрированный в структуры, контролируемые Турцией , Ахмад Аль Ауди поднял вооружённое сопротивление против Хайят Тахрир аш-Шам (ХТШ), контролирующей Дамаск при поддержке Анкары. Эти действия уже называют «мятежом», однако на деле речь идёт о гораздо более глубоком процессе — о распаде прежнего баланса в подконтрольных зонах на юге страны.

Формальный повод — зачистки, произвольно проводимые ХТШ и их союзниками против бывших оппозиционеров, отказавшихся от политической и идеологической лояльности. Однако за этим стоит накопленное недовольство насильственной сменой правил, экономическим грабежом и маргинализацией местных структур управления. ХТШ, заявляя о своём контроле над территорией, в реальности так и не смогла создать устойчивую административную систему. Вместо институционального управления — повсеместная практика запугивания, жесткого контроля за передвижением, репрессий против инакомыслящих, геноцид нацменьшинств и репатриации собственности.

ХТШ фактически начала зачистку любых альтернативных центров влияния в подконтрольных зонах, создавая модель жёсткой монополии на власть без социальной или политической базы в местных общинах. На местах это всё чаще означает давление на местные элиты, экономическую эксплуатацию и попытки вытеснения бывших влиятельных фигур, не входящих в доверенный круг группировки. Но даже в тех районах, где ранее удавалось сохранять шаткий компромисс, ситуация начинает стремительно выходить из-под контроля.

Южная Сирия, несмотря на внешнюю периферийность, исторически отличается высокой степенью политической субъектности. Местные кланы, военные и гражданские лидеры, обладающие влиянием в своих общинах, редко подчиняются централизованному диктату. Восстание, начавшееся в Дераа, сигнализирует: наступил предел терпимости к навязанным силовым структурам, неспособным обеспечить базовую безопасность и условия жизни.

Если тенденция к фрагментации продолжится, ХТШ рискует утратить контроль над важнейшими территориями. Южная Сирия может стать катализатором масштабного внутреннего пересмотра конфигурации антиправительственного лагеря, в котором ключевым фактором станет не военная сила, а способность к адаптации и политическому балансу.

#источники
В Кремле ожидают на следующей неделе телефонные переговоры между президентом России и США, по информации источников ТК Путин готов обсудить оставшиеся вопросы по временному перемирию на Украине. Переговоры Владимира Путина и Стива Уиткоффа в Санкт-Петербурге были результативными, мы выполнили свою часть договоренностей с Ираном и теперь ожидаем хода от Администрации Трампа.

https://t.me/Taynaya_kantselyariya/12271

#global_vision
Пока мировая политика сдвигается в сторону конфронтации и поляризации, в Вашингтоне начинается новая партия глобальной игры. Трампистские США не оказываются от контроля над миром, а лишь перестраивают его структуру, запуская множество конфликтных треков. Но у этой стратегии есть изъян: она требует одновременного контроля над Китаем, Ближним Востоком, Европой, Латинской Америкой и постсоветским пространством. И именно здесь, в попытке удержать всё сразу, Трамп и его команда сталкиваются с объективным ограничением: ресурсным, временным, кадровым.

1. Китай является системным вызовом, противостояние с ним — на первом месте в повестке Трампа. Для него это не просто геополитический конкурент, а угроза статусу США как глобального полюса силы. Администрация Трампа рассматривает Пекин как ядро альтернативной миросистемы, способной перераспределить экономическое и технологическое влияние в Азии, Африке и Латинской Америке. Отсюда — рост торговых ограничений, санкций против китайских корпораций, давление на партнёров в АТР, попытки построения антикитайских альянсов (Япония, Индия, Филиппины, Вьетнам).

2. Война внутри Запада с глобалистами. Параллельно Трамп ведёт цивилизационную войну против либерального глобалистского ядра, где его противниками выступают не только демократы в США, но и бюрократия ЕС, руководства стран вроде Великобритании, Франции и Германии, медиа-альянсы и транснациональные НКО. Он стремится переформатировать архитектуру Запада, разрушив старые механизмы влияния (НАТО, ВТО, ООН) и навязав новую логику — сделки вместо обязательств. Это порождает конфликт не только между США и Европой, но и внутри западного блока в целом, усиливая фрагментацию. Трамп не сможет одновременно воевать с Китаем и сохранять дисциплину в Европе.

3. Латинская Америка — проект «Монро 2.0». Трамп провозглашает курс на создание американского суперполюса, где США становятся безусловным лидером всего Западного полушария. Это требует политического и экономического подчинения стран Латинской Америки, сдерживания БРИКС-проектов Бразилии, контроля над Мексикой и Венесуэлой, давления на Аргентину и восстановление влияния в Панамериканской системе. Всё это — сложная и затратная игра, требующая вовлечения разведструктур, экономических рычагов и постоянного внимания. Чем глубже США заходят в Латинскую Америку, тем меньше у них остаётся сил на Восточную Европу и постсоветское пространство.

4. Ближний Восток: стратегическая воронка. На Ближнем Востоке Трамп продолжает следовать курсу на тотальную поддержку Израиля и сдерживание Ирана, при этом дистанцируясь от дорогостоящих интервенций. Но без прямого вовлечения в процесс балансировать этот регион невозможно: борьба с шиитскими прокси, рост нестабильности в Сирии, Ираке, Йемене, давление на Турцию, конкуренция с Китаем и Россией за влияние в арабском мире. Всё это превращает Ближний Восток в стратегическую воронку, в которую снова втягиваются американские ресурсы. США не могут просто «удалиться», не потеряв всё.

5. Украинский конфликт — как чемодан без ручки. На фоне вышеописанных треков украинский конфликт превращается для США в обременительный актив, который уже не даёт стратегической отдачи, но требует затрат — политических, финансовых, репутационных. Трамп не заинтересован в его сохранении, он хочет выйти из него с минимальными издержками, чтобы сосредоточиться на Китае, Ближнем Востоке и Латинской Америке. Но единственный путь к завершению конфликта — это прямая сделка с Москвой, в рамках которой будет зафиксировано новое статус-кво.

Чем активнее и шире США Трампа ведут внешнеполитическую экспансию, тем менее способны они оказывать точечное давление на Россию. Москва получает не «потепление», а стратегическую передышку, в которой может укреплять союзы, усиливать суверенную экономику и навязывать переговорный формат на равных. Перегруженный Вашингтон будет не диктовать, а торговаться. И в этой конфигурации Россия имеет шанс не просто «выстоять», а заново заявить о себе как об одном из архитекторов многополярного мира.

#источники
Переговорный процесс между Кремлем и Администрацией Трампа протекает в ускоренном формате, источники ТК подтверждают информацию, что основные переговоры идут вокруг временного перемирия и саммита лидеров России и США. Обсуждают широкий спектр вопросов, а не только урегулирование конфликта на Украине, что может стать новой реформацией отношений с США, а в последствие и всем Западом. В Кремле учитывают ряд факторов, которые происходят сейчас на международной арене и те конфликты, которые развязал Трамп по всему периметру, для России это возможность использовать свой авторитет в условиях глобальных трансформаций.

https://t.me/kremlin_sekret/17407

#конъюнктура
Принятые изменения в законодательстве, касающиеся НКО и статуса иноагентов, не закрывают пространство гражданского общества, а выстраивают его под новые принципы. Государство не просто усиливает контроль — оно меняет модель взаимодействия с обществом: от горизонтальной к управляемо-сетевой.

В ближайшие пять лет произойдет плавная замена «классических» НКО на социально ориентированные структуры, завязанные на государственные ресурсы, грантовые конкурсы и патронируемые проектные центры. Это не имитация активности, а перехват инициативы — создание инфраструктуры «лояльной общественности» с акцентом на решения задач, совпадающих с государственными приоритетами: демография, экология, молодежь, трудовая миграция, локальные конфликты.

Параллельно усиливается второй уровень — микроинициативы в городах и районах, которые не оформлены юридически, но обладают весом в повседневной реальности: родительские сообщества, уличные чаты, муниципальные группы. Это мягкие формы самоорганизации, не подлежащие прямому регулированию, но поддающиеся включению в локальные повестки. Там зреет запрос не на протест, а на управляемое участие.

Цифровые платформы становятся не просто полем коммуникации, а пространством новой этики гражданского действия: без идеологии, без фронды, но с прагматикой выживания и совместной пользы. Такие «серые зоны» активности — это и вызов, и ресурс для власти.

Гражданское общество не исчезает, оно трансформируется в формат адаптивного посредника между людьми и государством. Отсюда — новая задача: не протестовать, а договариваться. Не ломать, а встраиваться. Будущее — за структурами, которые смогут говорить с властью на одном языке, не теряя доверия к себе как к легитимному представителю интересов «снизу».

https://t.me/Taynaya_kantselyariya/12264

#global_vision
Мировая политика входит в фазу тектонического сдвига, когда нелинейный консенсус формирует основу геополитических трансформаций. Прежние оси, державшие международную архитектуру с конца XX века, рассыпаются. НАТО превращается в костыль без мышц, Евросоюз теряет субъектность, а США и Китай всё больше напоминают не глобальных лидеров, а региональные центры тяжести, перетягивающие к себе фрагменты мира. Но за текущим хаосом всё отчётливее проступают контуры новой конфигурации: условный Север — США Трампа, Россия и суверенная часть Европы — начинает формироваться как антиглобалистская ось, противопоставленная прежнему ядру во главе с Китаем и глобалистским Брюсселем.

США при Дональде Трампе меняют логическую базу внешней политики. Его курс — не на восстановление Pax Americana, а на создание выгодных региональных связей без универсалистской идеологии. Для Трампа Китай — стратегический соперник, но не в военном, а в торговом и технологическом смысле. Европа в своём нынешнем виде — балласт, а НАТО — морально устаревший механизм. Отсюда курс на демонтаж трансатлантической дисциплины и замыкание Северной оси: США, Канада, Великобритания, потенциально — Россия. Контур, где вместо «ценностей» действует расчёт и взаимная выгода.

На этом фоне логика Москвы проявляется всё чётче: в условиях долгой войны с Западом и разрушения глобального порядка Россия стремится занять место консолидатора новой конфигурации , в которой не будет односторонней зависимости от Пекина или необходимости лавировать между двумя враждующими полюсами. Россия, несмотря на риторику о стратегическом партнёрстве с Китаем, прекрасно понимает: Пекин не союзник в долгую, а осторожный попутчик, играющий в свои собственные игры. Россия получает шанс встроиться в новую версию мироустройства, где нет места либеральной унификации, но есть место прагматичному суверенитету.

Китай, напротив, оказался в защите. Его экономическая модель, построенная на экспорте и технопереносе, под угрозой: пошлины, ограничения на полупроводники, вытеснение из логистических цепочек. Ответ Пекина — формирование новых альянсов с глобалистским и технократическим ядром. Именно в этом контексте стоит рассматривать последние шаги: призыв Си Цзиньпина к сближению с ЕС , обсуждение взаимного снижения торговых барьеров, попытки сохранить остатки мировой торговли в обход Вашингтона. Брюссель, по сути, оказывается втянут в чужую игру.

Столкнувшись с утратой поддержки со стороны новой администрации США и внутренним кризисом — от миграционного до институционального — Евросоюз делает выбор в пользу краткосрочной экономической стабильности. Союз с Китаем — не стратегический проект, а реакция. ЕС стремится сохранить глобалистскую модель, в которой он встроен в цепочки, но не несёт ответственности. Это союз вынужденный, формируемый под давлением Трампа, а не на основе осознанной цели.

Итоговая картина начинает приобретать отчётливые черты. США и Россия могут сблизиться в рамках антиглобалистской логики: Трамп — как перезапуск империи без морализма, Москва — как самостоятельный узел силы, отторгнутый старым Западом. ЕС и Китай — в противовесе, пытаются сшить осколки глобального мира, балансируя между ценностями и экономикой. Таким образом, новая линия разлома проходит не по Восток-Запад, а по оси суверенитет — глобализм.

Мир меняется не и уже в ближайшие годы мы увидим, как привычные альянсы разрушаются, а на их месте появляются конфигурации, где главной ценностью становится не идеология, а право на самостоятельную игру.

#тренды
Информационное пространство в России трансформируется, новые медиа активно заменяют ТВ в предпочтениях граждан, тенденция все более очевидна и проходит не только у нас в стране.
Сбер значительно сократил объёмы телерекламы в первом квартале 2025 года — по оценкам рекламных агентств, падение составило от 38 до 50% по GRP. Формально это можно объяснить высокой ключевой ставкой, снижением активности по кредитам и депозитам, а также оптимизацией затрат. Но фактически — это признак глубинной трансформации рекламной модели и медиастратегии крупнейшего игрока финансового сектора.

Суть не в экономии, а в перенастройке каналов влияния. Бюджеты не исчезают, они перераспределяются: с ТВ в цифровые и нативные форматы. Telegram, видеоконтент, внутренние медиа, платформа блогеров — именно туда сейчас направляются средства. Сбер, как экосистема, строит не просто коммуникацию, а собственную инфраструктуру смыслов и доверия. Это не реклама — это контентное доминирование.

Традиционное телевидение теряет не только деньги, но и статус в структуре общественного доверия. Эффективность прямой рекламы снижается, тогда как точечные стратегии через цифровые каналы дают больший контроль над нарративом, возврат инвестиций и гибкость.

Если за Сбером последуют другие системные игроки — ВТБ, Альфа, страховые группы — это будет означать тектонический сдвиг для телерекламного рынка. Фактически, классическая модель GRP теряет актуальность, уступая место медиаархитектурам с внутренним управлением лояльностью и вниманием аудитории.

Этот шаг Сбера нужно рассматривать как начало системной эволюции, в которой решающим становится не охват, а способность удерживать внимание и формировать повестку через собственные медиа.

#анализ
Франция вступила в фазу политико-экономического и институционального кризиса. Происходит крах целой идеологической и управленческой модели, которую олицетворял президент Макрон: технократический либерализм, привязанный к глобалистской повестке, к ЕС, к антироссийской линии и к политике выживания за счёт долгового пузыря.

Обвал рейтинга Эммануэля Макрона до 26% и рекордно низкий уровень доверия к его премьеру Франсуа Байру — всего 18% — это не просто электоральные колебания. Это симптом того, что Французская республика теряет свой социальный, экономический и геополитический контур, не в силах удерживать даже иллюзию стабильности.

За последние годы Франция превратилась из одного из локомотивов ЕС в его слабое звено. Демография — в минусе, рождаемость упала до 1,62 ребёнка на женщину, а смертность в 2027 году уже превысит число новорождённых. Производительность труда сократилась на 6% с 2019 года, реальный рост экономики — едва 0,4%. Страна переживает рецидив деиндустриализации, число корпоративных банкротств растёт, а уровень безработицы уже достиг 8%. При этом государство контролирует 57% экономики, но неспособно обеспечить ни эффективную медицину, ни образование, ни безопасность.

Прямым следствием становится социальный разрыв: целые районы страны погружаются в хроническое обнищание, уровень благосостояния на душу населения теперь более чем на 15% ниже, чем в Германии. Торговый дефицит достиг рекордных 81 млрд евро в 2024 году, ещё до того, как Соединённые Штаты начали вводить протекционистские меры. Франция стала заложницей внешней зависимости и одновременно — собственной политической инерции. Государственный долг превышает 3,3 трлн евро — это 113% ВВП. И при процентной ставке выше номинального роста, этот долг уже нельзя считать устойчивым.

На фоне разрушенной промышленной политики, перегруженного бюджета и идеологического паралича, французы начинают смотреть в сторону реальных альтернатив. Наиболее популярными политиками сегодня стали мэр Гавра и представитель социалистов Эдуард Филипп (41% поддержки) и лидер евроскептиков Жордан Барделла из «Национального объединения» (около 40%). Доверие уходит не просто от Макрона — оно уходит от всей конструкты V Республики в её текущем виде. Общество жаждет не косметической ротации, а новой архитектуры управления.

Особенно важно подчеркнуть роль внешнеполитического фактора. Макрон, оставаясь приверженцем антироссийской линии продолжает поддерживать санкционный режим, который разрушает промышленность, логистику и энергетическую инфраструктуру Франции. Страна потеряла конкурентные преимущества, но не приобрела ни новых рынков, ни политических дивидендов. Более того, изоляция от России лишила Париж гибкости во внешнеполитических манёврах.

Иллюзий о том, что можно бесконечно балансировать между долгами и благополучием, между глобализмом и суверенитетом, между ангажированной внешней политикой и внутренним хаосом больше нет. Политические перспективы очевидны: партия Макрона не удержит власть. Следующий президент Франции с высокой вероятностью будет представлять либо левый социалистический лагерь, либо правых евроскептиков, но это станет очевидной ревизией предыдущего курса.

Очередной виток тарифного противостояния между США и Китаем все меньше напоминает прагматичный спор о торговом балансе — и всё больше превращается в вопрос престижа и стратегической воли. Китай демонстрирует готовность идти до конца, наращивая системное сопротивление и аккумулируя внешнюю поддержку. На этом фоне основное давление смещается не столько на Пекин, сколько на самого Дональда Трампа. Из-за чего ряд международных мейстримных СМИ уже начали закладывать в общественное мнение зерна скептицизма, мол не факт, что нынешний хозяин Белого дома пойдет до конца.

В этой ситуации американский президент оказался в ловушке собственных риторических конструкций. За годы политической карьеры он выстроил образ «альфа-лидера», который не уступает и не отступает. Любая попытка компромисса сейчас будет воспринята не как геоэкономический манёвр, а как слабость. Это — ключевая особенность текущей фазы, Трамп не может отступить, не разрушив миф о собственной непоколебимости.

В этом — основная уязвимость американской позиции. Китай ведёт войну ресурсов, США — войну символов. Но символы живут только до тех пор, пока их поддерживает последовательность действий. Поэтому тарифная война приобретает характер персональной ставки — и становится своего рода референдумом о характере глобального лидерства Америки в эпоху после глобализации. Поэтому, какой бы из 3- сценариев не развернулся, 4-й вариант (третий сценарий у Foresight) «Торговый компромисс» невозможен, Трамп определенно пойдет до конца.

https://t.me/polit_inform/37799

#global_vision
В эпоху новой глобальной турбулентности ключевым становится не союз как формальность, а взаимная устойчивость интересов, вот почему нелинейный консенсус на международной арене станет ключевым в ближайшие годы. Мир быстро уходит от старой архитектуры однополярности, а казалось недавно невероятным сближение Китая и Евросоюза превращается в симптом нового баланса.

Пекин и Брюссель начинают отстраивать двустороннюю торговую архитектуру в условиях растущего протекционизма со стороны США. Это не просто реакция на торговую войну администрации Трампа, а попытка сохранить каналы взаимной зависимости в условиях деградации прежней глобализационной модели. КНР и ЕС — крупнейшие пострадавшие и одновременно главные бенефициары международной торговли в эпоху доамериканской дестабилизации, и сейчас они начинают координировать усилия для защиты своей логистической и технологической связанности.

На фоне усиления давления со стороны Вашингтона — от повышения пошлин до угроз санкциями за работу с КНР в стратегических отраслях — европейский бизнес испытывает на себе последствия американской торговой войны, не будучи её субъектом. Сближение с Китаем по линии «зелёной» промышленности и автопрома в этом контексте выглядит как вынужденный, но рациональный шаг. Китай остаётся крупнейшим производственным хабом с отлаженными цепочками поставок, развитой экспортной логистикой и быстро растущим сектором высокотехнологичной продукции, включая электромобили. Для ЕС — это шанс снизить издержки энергетического перехода, получить доступ к готовой продукции и диверсифицировать риски, связанные с американской санкционной политикой.

Брюссель испытывает явную неудовлетворённость прежним уровнем трансатлантического контроля. Позиция США становится всё более императивной, особенно в чувствительных вопросах (экспорт технологий, налоговая юрисдикция, оборонное финансирование). В этих условиях Китай предлагает не идеологический союз, а возможность встраивания в альтернативный маршрут — основанный не на политической лояльности, а на логике взаимных интересов. Поэтому в координации с Пекином европейские элиты находят временный выход.

Однако данная модель сотрудничества не лишена рисков. Китай использует переговоры как часть своей долгосрочной стратегии по закреплению технологического присутствия на рынках Европы. Евросоюз же действует ситуативно, пытаясь защитить интересы собственных автопроизводителей и одновременно сохранить внешнеторговый баланс. Тем не менее сам факт сближения на фоне антикитайского давления США отражает глубокую трансформацию глобального порядка: прежняя связка США–ЕС больше не действует автоматически.

Таким образом, переговоры КНР и ЕС об отмене пошлин — это не просто эпизод в торговой дипломатии, а индикатор нового тренда. В этом союзе нет стратегического доверия, но есть баланс интересов. И в контексте текущей мировой реструктуризации этого оказывается достаточно, чтобы создавать устойчивые зоны экономического взаимодействия вне зависимости от линии Белого дома.

#источники
По информации от источников ТК, близких к профильной рабочей группе, инициатива по ужесточению закона об иноагентах была оформлена как реакция на "нарастание скрытого внешнего присутствия в сфере внутренней политики". На деле речь идёт о согласованной активности трех групп — внутриполитического блока АП, кураторов цифрового периметра и силовиков.

На Старой площади акцентируют внимание на необходимости усиление полномочий глав регионов, для способности быстро решать сложные задачи с группами влияния, в первую очередь олигархами.

Вторая группа настаивала на включении образовательной и просветительской деятельности в зону риска — именно через неё, по их оценке, формируются альтернативные ценностные коды. Вторая требовала закрыть вопрос формального барьера "финансирование из-за рубежа". Силовики максимально старались ужесточить нормы, чтобы расширить свои полномочия по контролю за социально-политическими процессами. В кулуарах это назвали точкой перехода от реакции на процессы к активному контролю.

Несколько групп влияния из либеральной фракции, ранее курировавших гуманитарные инициативы, попытались внести смягчающие поправки, но получили прямой отказ. Аргумент: "в условиях приближающейся политической фазы — любое послабление будет прочитано как уязвимость".

Закон в нынешнем виде — не только про иноагентов. Это новая архитектура восприятия легитимности внутри системы. Сигнал не для общества, а для инфраструктуры, силовики совместно с внутриполитическим блоком АП создают контуры, которые позволят главам регионов решать проблемные вопросы с группами влияния мимикрирующих под гражданские инициативы.

В условиях внешнего давления и структурного поворота экономики внутрь страны, ключевым становится вопрос: способен ли Центробанк России адаптироваться к новой реальности и работать в интересах реального сектора?

Выступление главы Банка России в Госдуме должно было зафиксировать новый вектор макроэкономической политики в условиях устойчивого внешнего давления и перехода экономики к режиму внутреннего роста. Однако прозвучавшие тезисы лишь укрепили ощущение стратегического расхождения между монетарной риторикой и реальными процессами в производственном секторе. Декларируемое снижение инфляции не подтверждается фактической динамикой потребительских цен, а положительные оценки по ряду отраслей противоречат официальной статистике. Вопрос о том, как регулятор намерен поддерживать экономическую активность при сохраняющейся высокой стоимости капитала, остался без внятного ответа.

Ключевая ставка на уровне, фактически блокирующем нормальный инвестиционный цикл, превратилась в самостоятельный фактор стагнации. Вместо пересмотра монетарных приоритетов в сторону стимулирования производства и технологического обновления, регулятор продолжает сохранять ультражёсткий режим, апеллируя к рискам инфляционного всплеска. При этом текущая инфляция остаётся высокой, несмотря на ограничительный характер кредитно-денежной политики. Такая расфокусировка между целями и результатами ставит под сомнение эффективность применяемых инструментов.

Центробанк перекладывает ответственность на бизнес, предлагая предприятиям развиваться за счёт собственной прибыли, несмотря на инфляционную эрозию доходов и диспропорции в межотраслевой доходности. При сохранении текущих параметров денежно-кредитной политики национальная экономика рискует перейти от фазы замедления к фазе системной деградации — прежде всего в базовых отраслях. На этом фоне необходимость переоценки функций ЦБ как института развития становится вопросом стратегической актуальности.

https://t.me/kremlin_sekret/17395

#global_vision #форкаст
В борьбе за мировое доминирование администрация Трампа концентрирует максимальные ресурсы против Китая, являющегося главным стратегическим противником. Вашингтон формирует против Пекина стратегию сдерживания, включающую торговые барьеры, передел логистических маршрутов, экстерриториальное ограничение доступа к критической инфраструктуре и изоляцию Китая в цепочках высокотехнологичного производства.

Стратегия приобретает глобальный масштаб и охватывает три ключевых направления:

1. Торговая война как долговременная модель давления. Трамп довел уровень пошлин на китайские товары до 145%. Это больше, чем было в любой из предыдущих фаз конфликта. Цель здесь двойная: с одной стороны — форсировать релокацию производственных мощностей в третьи страны (в том числе в Мексику, Вьетнам, Индонезию), с другой — создать структурную неопределённость внутри китайской промышленной политики. Повышение тарифов параллельно сопровождается усилением надзора над инвестициями КНР в США, ограничением доступа китайского капитала к критически важным секторам и применением механизма «национальной угрозы» для обоснования новых ограничений.

2. Панамский канал как объект военно-логистического контроля. Резкое обострение ситуации вокруг Панамского канала — это проявление стратегической ревизии американского контроля над глобальными логистическими артериями. На данный момент около 5% мировой торговли и до 45% контейнерных перевозок США проходят через этот узел. Факт управления портовой инфраструктурой вокруг канала китайскими компаниями рассматривается в Пентагоне как недопустимый. Заявление Трампа о переброске военного контингента в регион Панамы — это сигнал не только Пекину, но и региональным элитам: доступ Китая к стратегическим каналам будет блокироваться не только экономически, но и силовыми средствами, если потребуется. Это продолжение логики «коммерческого контрвлияния», в рамках которой Вашингтон готов использовать армию.

3. Азиатско-Тихоокеанский регион как плацдарм технологической блокады. АТР становится ключевым полем давления на Китай в сфере высоких технологий. Основная цель США — ограничить возможности КНР по производству и импорту передовых полупроводников. Ключевой инструмент — давление на Taiwan Semiconductor Manufacturing Company (TSMC), крупнейшего в мире производителя микросхем, находящегося на Тайване. Администрация Трампа уже запустила переговоры о переносе значительной части производства на территорию США, а также о передаче части технологической цепочки в страны-союзники. В случае отказа, в Вашингтоне не исключают применение санкционных механизмов — как в адрес самой TSMC, так и по отношению к любым контрагентам, работающим с КНР. Таким образом, Тайвань используется как точка технологического перехвата: с его помощью США одновременно усиливают военное присутствие в регионе, укрепляют союзы (с Японией, Южной Кореей, Австралией) и сужают поле технологического манёвра Пекину.

В совокупности эти действия отражают переход к трёхконтурной модели антикитайского сдерживания: экономико-промышленный удар, контроль за логистическими узлами и стратегическое окружение в АТР. Администрация Трампа последовательно демонстрирует, что ставка делается не на временное ограничение, а на структурную блокировку расширения Китая как глобального игрока. В рамках этой логики Пекин не рассматривается как партнёр по переговорам, а как системный вызов.

#акценты
Германия продолжает говорить на языке прошлого цикла: компромиссы, субсидии, моральные обязательства, европейская солидарность. Но страна уже живёт в другой логике — логике тревожного ожидания, идентичностного дрейфа и тихой утраты стратегического суверенитета.

Германия входит в фазу управляемого кризиса. После серии кулуарных переговоров ХДС/ХСС и СДПГ договорились о создании коалиции. Формально — это блок стабилизации: ужесточение миграционного законодательства, снижение налогов для бизнеса, жёсткая ревизия системы соцвыплат и масштабные расходы на оборону. Но этот договор — не манифест развития, а форма блокировки растущего политического давления снизу. Потому что старая партийная система всё чаще воспринимается как инструмент навязывания внешней повестки, а не выразитель общественного запроса.

На этом фоне «Альтернатива для Германии» уверенно выходит на первое место в электоральных рейтингах. Но это не партийный успех в классическом смысле — это эффект конденсации накопленного недоверия. АдГ стала выразителем не столько программ, сколько страхов: культурных (размывание идентичности), социальных (обесценивание среднего класса), демографических (замещающая миграция), но прежде всего — стратегических. Всё больше немцев не видят логики в политике Берлина, ведущей к эскалации конфликта с Россией. Они чувствуют, что за громкими формулировками о «поддержке Украины» и милитаризации скрывается прямая вовлечённость, которая делает Германию уязвимой. АдГ просто артикулирует то, что старая элита отказывается произнести вслух: нынешняя стратегическая линия ведёт страну к втягиванию в конфликт с непредсказуемыми последствиями — экономическими, энергетическими, а возможно, и прямыми военными.

Коалиционные соглашения могут временно фиксировать управление, но они больше не формируют доверие. А это значит, что Германия вступает в фазу отложенной нестабильности, когда внешне функционирующие институты уже не соответствуют внутреннему социальному и геополитическому нерву. И чем дольше Берлин будет игнорировать этот дисбаланс — тем радикальнее окажется финальная точка разворота.

#акценты
Когда в международной политике исчерпываются громкие формулы и символические перезагрузки, на первый план выходит прагматизм, в котором формируется текущая конфигурация двустороннего взаимодействия РФ и США.

Москва переходит к техническому восстановлению инфраструктуры российско-американских отношений — отдельно от тематики украинского конфликта. Эта линия, подтверждённая официальным заявлением пресс-секретаря президента Дмитрия Пескова, выстраивается последовательно: переговоры между представителями МИД РФ и Госдепартамента США в Стамбуле касаются исключительно нормализации двустороннего взаимодействия.

Россия принципиально отказывается играть по сценарию условной торговли: «восстановление контактов — в обмен на уступки по Украине». Напротив, именно Москва настаивает на возвращении к институциональной норме: при всех противоречиях между ядерными державами должно существовать минимально необходимое дипломатическое обеспечение. Речь идёт о практических вопросах, затрагивающих как безопасность, так и гуманитарную сферу — от работы консульств до передвижения граждан и контактов между парламентариями.

Перечень обсуждаемых вопросов охватывает весь спектр: восстановление численности персонала в посольствах (в 20 раз — от нынешнего минимального уровня), открытие консульств в Сан-Франциско и Екатеринбурге, возобновление выдачи виз и прямого авиасообщения, прекращение преследования российских дипломатов, возвращение захваченной американскими властями недвижимости. Всё это — не жесты доброй воли, а инженерные элементы двустороннего взаимодействия, без которых говорить о стабильности невозможно.

Такое «разведение треков» играет и стратегическую, и символическую роль. Россия последовательно демонстрирует: судьба украинского конфликта будет решаться в иных форматах, и не может быть встроена в переговорный трек с США как элемент давления или предмет торга. Восстановление структуры двусторонних отношений — это самостоятельная ценность, а не разменная монета. Более того, таким подходом Москва навязывает Вашингтону новую рамку: если США действительно заинтересованы в контроле над эскалацией и глобальной предсказуемости, им придётся вернуться в поле дипломатической ответственности.

Если миграционный поток — это канал внедрения, то следующим уровнем становится институциональная настройка под интересы тех, кто этот поток проектирует. Уже сегодня мы видим, как в регионах запускаются пилотные образовательные стандарты с мультикультурным уклоном, продвигаются урбанистические модели с акцентом на "инклюзивную среду", а медийные проекты — от региональных сериалов до Telegram-гайдов для чиновников — формируют образ «нового нормального», где доминирующее большинство больше не считается базовой опорой системы. Так формируется новая лояльность — не к стране, а к идеологии пограничности.

Подобная перенастройка — не следствие внутреннего выбора. Это результат работы сложной архитектуры внешнего влияния, в которой фонды, агентства, «независимые аналитики» и международные организации действуют как элементы распределённого давления. Это не прямая агрессия, а операционная оккупация через норму: через обучение местных элит, создание нормативных шаблонов, юридическую обвязку и методички для муниципального уровня. Цель — не разрушить Россию напрямую, а встроить её в неоколониальный каркас как «ответственного оператора миграции» в интересах внешних центров. USAID, IOM, Open Society и десятки их региональных партнёров действуют синхронно, тонко, с долгосрочным прицелом. Граница между «консультированием» и «управлением» давно стёрта.

Ответ на это не может быть ни ситуативным, ни эмоциональным. Нужна собственная повестка: от гуманитарной доктрины до миграционного кодекса, от новых образовательных стандартов до системной культурной стратегии. Россия не обязана подстраиваться под чужие глобальные проекты — у неё есть историческое право формировать свою этнополитическую реальность. Пока внешние структуры навязывают формат «страны-гибкого транзита», наш выбор — в возвращении субъектности: нормативной, культурной и кадровой. В противном случае за нас решат, кто мы, как выглядим и какой у нас будет язык внуков. И это уже не гипотеза, а практическая угроза.

https://t.me/kremlinsekret/2802

Анализ украинского конфликта выходит на новый уровень — теперь к нему подключаются не только эксперты, но и алгоритмы. На базе пяти нейросетей будет сделан не просто анализ процессов и возможные сценарии с прогнозами, но и проведен контурный стык систем ИИ.

Вопросы, которые будут подняты: насколько реалистичны текущие переговорные инициативы, скрытые интересы участников, и возможные сценарии в ближайшие месяцы, отдельным кейсом прогнозы по урегулированию конфликта на Украине.

В России Агентство социального инжиниринга разработало собственный искусственный интеллект Pandora, способный моделировать политические процессы в условиях внешнего давления и турбулентности.

https://t.me/Social_Engineering_Agency/236

#мнение
В Белом доме меняется политическая рамка: от нарратива «войны за демократию» — к холодной ревизии геополитических ошибок.

Заявление Такера Карлсона о том, что «США проиграли войну с Россией», — не частное мнение медийного провокатора, а маркер глубокой перестройки американской внешнеполитической линии. Карлсон действует в публичном поле как неофициальный громоотвод новой администрации, тестируя риторику, которая вскоре может стать официальной. И если его слова о прокси-природе конфликта, уничтожении Украины и равнодушии Вашингтона к её судьбе звучат жёстко, то в контексте внутренней и внешней повестки США они приобретают рациональный смысл: украинский проект утратил полезность и подлежит сворачиванию.

Фактически Карлсон артикулирует три ключевых тезиса. Первый — война никогда не была про Украину. Второй — она велась глобалистским истеблишментом против России руками украинцев. Третий — поражение признано, пусть пока только в медиаполе. Такое признание, даже если оно оформлено как «мнение журналиста», создаёт политическую почву для разворота. Администрация Трампа нуждается в стратегическом выходе из конфликта — и готовит для него моральную и информационную инфраструктуру, учитывая нарастающее противостояние с Китаем.

Параллельно с этой медийной подготовкой идут менее заметные, но не менее важные процессы. Между США и Россией активизированы каналы связи — консультации по архитектуре безопасности, деэскалации в Чёрноморском регионе, контролю над вооружениями и о возможности технической нормализации дипотношений, данные треки обсудят сегодня в Стамбуле. В Вашингтоне понимают, что бесконечное продолжение украинского трека грозит неконтролируемой прокси-войной, а втягиванием США в прямую конфронтацию. Трамп, ориентированный на внутреннюю мобилизацию и экономический перезапуск, не готов платить за геополитическую авантюру, запущенную его предшественниками.

Именно поэтому в риторике Карлсона прослеживается не столько сожаление, сколько стратегическое облегчение: проект закрыт, актив списан, Америка делает шаг назад. Это позволяет администрации Трампа позиционировать разворот как прагматическое освобождение от токсичного багажа Байдена и его окружения. Более того, в таком подходе Украина не воспринимается как потеря — её рассматривают как просроченный инструмент, который больше не даёт результатов и тормозит перезапуск большой сделки.

Для России эти сигналы означают одно: конфликт с США по украинскому вопросу вступает в фазу разрядки — не как жест доброй воли, а как логическое следствие смены парадигмы в Вашингтоне. Главная задача Москвы в этой ситуации — не торопиться с выводами, но грамотно использовать медийный и дипломатический дрейф для закрепления своей субъектности и перевода конфликта в режим дипломатического управления на своих условиях.

#источники
Российская армия быстрыми темпами освобождает Курскую область от остатков ВСУ, в Кремле поставлена задача до следующей неделе закончить зачистку и начать создавать буферную зону в Сумскрй области на Украине. По информации источников временное перемирии должно быть окончательно согласовано с Администрацией Трампа после установления контроля российской армией над всей Курской областью. В Кремле ожидают новых телефонных переговоров президентов России и США на следующей недели, чтобы обсудить оставшиеся вопросы по контролю за соблюдением временного перемирия и ответственности Киева за нарушение прекращения огня. Так же должен быть решен вопрос об организации встречи Путина и Трампа в Саудовской Аравии, по информации источников ТК обсуждаются временные рамки с 12 по 25 мая.

https://t.me/Taynaya_kantselyariya/12238

#global_vision
Ставки в глобальном противостоянии продолжают стремительно расти. Мир входит в фазу новой глобальной турбулентности, где каждый шаг ведущих держав запускает цепную реакцию. На наших глазах складываются очертания будущего миропорядка — с новыми альянсами, зонами влияния и конфигурациями силы, где нелинейный консенсус формирует глобальную архитектуру.

Трамп увеличил пошлины на все китайские товары до 104%, а Китай довёл в ответ свои пошлины до показателя 84%. Очевидно, ответ КНР настолько разозлил главу Белого дома, что позднее пошлины Вашингтона против Пекина выросли до 125%. Американский лидер пытается выстроить экономическую антикитайскую коалицию, в которую могут быть втянуты страны, ранее ориентированные на многовекторность. США стремятся изолировать Пекин, заставив нейтральных игроков выбирать сторону.

Пошлины становятся инструментом дипломатии: через экономическое давление формируются новые сферы влияния. Пауза, объявленная Трампом для переговоров с 75 странами, — это окно возможности не для мира, а для архитектурного отсева. Америка предлагает: встроиться в новую цепочку лояльности в обмен на тарифные преференции и политическую защиту.

Одновременно происходит резкое смещение акцентов в сторону военно-стратегического сдерживания. Утечка The New York Times о наращивании военного присутствия США в Азиатско-Тихоокеанском регионе — сигнал не только Пекину, но и союзникам Вашингтона. Визуально — для защиты Тайваня. Стратегически — для формирования многоуровневой зоны давления на КНР по всем направлениям: от Сингапура до Японии, от южнокитайских морей до информационных коридоров в Индонезии.

Китай не только не намерен отступать, но и переводит торговую войну в фазу национальной мобилизации: активизируются программы замещения импорта, стимулируется внутренний спрос, а в публичной риторике усиливается антагонизм с США. Китай слишком долго был в положении глобального интегратора, опирающегося на экспорт, стабильность партнёров и сдержанную экспансию. Эта модель дала ему бурный рост, но оказалась уязвимой: она зависима от открытых рынков, от логистических маршрутов, от готовности других стран быть частью китайской фабрики. Сейчас все эти компоненты бьют по самой сердцевине китайской конструкции. Ограничения на экспорт редкоземельных металлов в США — вынужденный шаг, но и сигнал о том, что Пекин сам вступил в игру разрывов.

Россия в этой конфигурации приобретает уникальный статус. Усиление давления на Китай и запуск фронта в АТР вынуждают Вашингтон искать точки разгрузки в других направлениях. Для Москвы это окно возможностей: с одной стороны, сохранять союзнические отношения с Пекином, с другой — предлагать США каналы по деэскалации на других треках. Конфликт в украинском направлении и борьба с глобалистами отвлекают ресурсы. Поддержание баланса и прагматичная многовекторность могут дать России роль стратегического балансировщика между двумя империями. Не быть «чьей-то частью», а стать игроком, без которого сама архитектура мира будет нестабильной. Победит не тот, у кого больше союзников, а тот, кто сможет выстроить устойчивые институты в условиях турбулентности.

Технологическое отставание России в сфере ИИ-моделирования информационных процессов — факт, но не приговор. Стратегическое окно пока не закрыто. Западные платформы уровня Palantir развивались в режиме гибкой коллаборации частного и оборонного сектора, но на фундаменте общих культурных кодов и англосаксонской концепции доминирования. В России подобная интеграция требует не просто технической воли, а политической переориентации: перехода от вертикальной мобилизации к сетевому управлению восприятием. Это не только про технологии — это про институциональную реформу под задачи XXI века.

Парадоксально, но именно российская разрозненность в ИИ-контуре может стать преимуществом. Централизованные нейросетевые платформы Запада уязвимы перед шоками — технологическими, идеологическими или политическими. В условиях алгоритмической гиперзависимости устойчивость начинает опираться не на мощности, а на адаптивность. Россия может строить собственную архитектуру влияния не как копию чужой модели, а как многослойную систему когнитивной гибкости — с учётом регионального разнообразия, лояльных аудиторий и способности к асимметричному применению даже ограниченных ресурсов.

Первые шаги уже видны: ИИ-инфраструктура Яндекса и Сбера, интеграция моделей распознавания смыслов в крупных медиахолдингах, пилоты генеративных систем в МИД и Минобороны. Вопрос — в масштабировании, а не в наличии. На повестке — не догонять, а формировать свой вектор развития: не симметричный Западу, а подчинённый логике суверенного цифрового мышления.

https://t.me/Taynaya_kantselyariya/12245

#аутсайдеры
Долгое время приватизация оставалась зоной молчаливого консенсуса: даже если актив выведен через офшоры, даже если история его владения непрозрачна, — назад дороги нет. Теперь этот принцип пересматривается, государство восстанавливает контроль над стратегической инфраструктурой.

Возврат Петербургского нефтяного терминала в государственную собственность — не просто судебный кейс. Генпрокуратура чётко дала понять: «неприкасаемых» больше нет. Даже объекты с высоким уровнем политической, корпоративной или криминальной обвязки могут быть изъяты из частных структур, если это диктуется национальным интересом.

Петербургский нефтяной терминал — это не просто прибыльный логистический узел. Это точка на карте энергетической безопасности страны, один из главных каналов экспорта нефтепродуктов через Балтику. И всё это десятилетиями находилось под контролем офшорных структур с иностранным участием, рядом корпоративных конфликтов и шлейфом криминального происхождения. Формальный повод для иска — нарушение закона о допуске иностранного капитала в стратегические активы, но по сути речь идёт о деофшоризации в её практическом выражении.

Ожидается, что 55% терминала будут переданы в структуру “Роснефти” — как госкорпорации, способной замкнуть логистику поставок на государство. Это значит, что 5–9 млрд руб. ежегодной прибыли, ранее распределявшейся через частные каналы, теперь вернутся в бюджет.

Показательно, что параллельно расследуется и судьба второй доли — 45% акций, находящихся в доверительном управлении у супруги второго совладельца. Уже наложен арест, и всё указывает на то, что государство продолжит системное давление на весь контур сомнительной приватизации, выстраивая контрольный пакет вокруг ключевого объекта. Приватизация 1990-х де-факто откатывается и заканчивается. Не идеологически, а юридически — через суд, норму, право. Новый принцип собственности прост: если объект важен для безопасности и суверенитета, он должен приносить прибыль государству.

Когда речь заходит об ИИ в геополитике, часто упускается один момент: интеллект — даже искусственный — встроен в культуру. Алгоритмы, моделирующие поведение аудитории в США, не воспроизводимы в России как есть. И наоборот. Информационные матрицы не универсальны. Поэтому идея «алгоритмической войны» — это не столько технологическое превосходство, сколько проекция западной веры в универсальные поведенческие паттерны, которые можно считать, взломать и перенастроить. Но общество — не сервер. Его поведение не просчитывается без учета исторической и символической логики.

Россия может выглядеть «отстающей» по количеству платформ, но обладает другим активом — глубинным социальным кодом, менее предсказуемым и устойчивым к когнитивной стандартизации. Именно поэтому ни одна из внешних ИИ-кампаний — от Facebook-политтехнологий до Big Tech-наративов — не смогла закрепиться в России как в Европе или Латинской Америке. И это не заслуга запретительных мер, а следствие несовпадения структур восприятия. Русская культура, несмотря на цифровизацию, продолжает продуцировать полифонию смыслов, а не их редуцированную сборку.

Таким образом, ИИ — важен. Но не как технологический фетиш, а как продолжение культурной войны другими средствами. И если Россия собирается создавать свои дата-системы, то важно начинать не с копирования Palantir, а с понимания — для кого, через какие смыслы и в какой антропологической матрице эти алгоритмы будут работать. Иначе любая платформа рискует остаться дорогой, но пустой оболочкой без эффекта влияния. Алгоритмы без культурного ядра — это оружие без адреса.

https://t.me/Taynaya_kantselyariya/12245

#элиты #фракции
В преддверии местной избирательной кампании Администрация президента дала четкий мессендж: в эпоху нового политического баланса нельзя превращать медиаплатформы в инструмент корпоративного давления на глав регионов. По информации источников Сергей Кириенко конструирует новую архитектуру внутриполитического блока страны, в которой олигархи или крупные бизнесмены зависимы от региональной власти и должны договариваться, а не решать вопросы в АП или через фракции влияния в Кремле.

В Вологодской области ситуация обострилась на фоне конфликта между региональной властью и группой структур, аффилированных с одним из крупнейших российских бизнесменов, который закончился зачисткой Череповца от прежних элит. Губернатор Георгий Филимонов оказался в фокусе атак со стороны ряда медиаресурсов, подконтрольных бизнес-структурам, связанным с владельцем «Северстали» Алексеем Мордашовым. Эти ресурсы вели системную кампанию, обвиняя губернатора в якобы неэффективном управлении и ставя под сомнение реализацию инфраструктурных проектов. Однако недавно Роскомнадзор заблокировал несколько изданий за распространение фейков, что стало первым серьезным прецедентом, подтверждающим смену правил игры между региональной властью и олигархическим медиаконтуром.

Показательно, что АП в этом решительно поддержала губернатора. Формат жесткого реагирования также отражает тренд на институционализацию субъектности губернаторов. Сигнал отправлен всем крупным экономическим группам: политическая конкуренция допустима, но она должна вестись по правилам. Использование откровенно манипулятивной риторики и «жёлтых» вбросов ведет к правовым последствиям — вплоть до блокировки медиа и ответственности их распространителей.

На следующем этапе давление может сместиться на персональные аккаунты в соцсетях, в том числе Telegram-каналы, делавшие репосты заблокированных материалов. Таким образом формируется инфраструктура медиадисциплины, где любые действия против губернаторов рассматриваются через призму политической стабильности региона.

Важно, что Вологодская область становится не исключением, а частью более широкой тенденции: централизация контроля над публичной политикой и восстановление управляемости в территориях. Для избирателей это сигнал: губернатор не остается один на один с кампаниями травли. Для бизнеса — напоминание, что лояльность к законам и правилам игры важнее любых PR-ресурсов.

#global_vision
Процесс демонтажа глобального мира, созданного в 1990-х стремительно ускоряется. Тогда США, Китай и ЕС играли в одну игру: либерализация, доллар, ВТО, наднациональные механизмы. Сегодня идёт торг о судьбе этих инструментов. Торговая война — это обложка, под которой решается, в каком виде завершится распад нынешней системы, кто станет центром нового суверенитета.

Когда США объявляют о пошлинах в 104% на китайские товары, это больше, чем агрессивный тарифный манёвр, это форма давления на идентичность оппонента, приглашение к диалогу в совершенно иной системе координат. Пекин уже отвечал симметрично: тарифы 34% на американскую продукцию, ограничения на экспорт редкоземельных металлов. Заявления Трампа о том, что торговая война — это форма переговоров по темам "далеко выходящим за пределы торговли", не метафора, а прямое указание на суть происходящего. Речь идёт о перераспределении сфер влияния, о праве определять будущее устройство мировой логистики, валютного контроля, цифрового суверенитета.

Эта модель давления основана на асимметрии восприятия. Китай мыслит категориями суверенитета, производственных цепочек, управляемого капитализма. Америка Трампа — категориями подчинения через санкции, валюту, технологию. Поэтому пошлины в 104% — это не про экономику как таковую. Это про отказ признавать за Китаем статус равноправного участника системы. Китай рассматривается не как партнер, а как объект трансформации. Именно в этом контексте следует понимать и включение в повестку переговоров тем, не связанных с тарифами напрямую: безопасность Тайваня, контроль над ИИ, геоэкономические альянсы с Европой и БРИКС+, стратегический нейтралитет на Ближнем Востоке. В частности, одной из скрытых задач Белого дома может быть принуждение ФРС к снижению ключевой ставки — на случай возможного вывода Китаем капитала из американской экономики. Дешёвые деньги позволят США обслужить триллионы долгов по трежерис на других условиях, минимизировав эффект от бегства капитала.

На этом фоне сенатор-демократ Рон Уайден выдвинул инициативу об отмене пошлин, введённых Трампом, рассчитывая не столько на экономический эффект, сколько на политический. Демократы намерены спровоцировать конфликт внутри Республиканской партии, расшатать вертикаль Трампа и вернуть контроль над повесткой. Фактически Deep State и Демпартия делают ставку на параллельную игру — если не обрушить текущую стратегию давления, то хотя бы перехватить её управление.

Параллельно нагнетается эмоциональный фон. Недавнее высказывание вице-президента США Джей Ди Вэнса, назвавшего китайцев “крестьянами”, вызвало резкую реакцию в Пекине — как проявление стратегического неуважения. Американская дипломатия всё чаще принимает нарочито оскорбительную форму, где символический удар используется как инструмент демонтажа доверия. Это усиливает ощущение, что конфликт становится экзистенциальным.

КНР со своей стороны демонстрирует, что готова идти до конца. Пекин осознаёт, что его вынуждают выбрать между полной интеграцией в новую англосаксонскую архитектуру (на условиях Вашингтона) или формированием альтернативного блока, где торговля будет вторична по отношению к политической лояльности. Китаю придется сделать выбор: или принять условия новой сделки, где тарифы — лишь часть матрицы, или окончательно перейти в статус технологической и торговой автаркии. Очевидно, что глобальная торговая война - Не экономического кризиса, а новой архитектуры мира, где торговля будет подчинена интересам различных блоков

#элиты
Иркутская область в преддверии местных выборов стала в узловой точкой скрытого, но стратегически значимого противостояния между разными моделями управления регионом — центростремительной вертикалью и олигархическим влиянием, маскирующимся под электоральную альтернативу.

Олигарх Олег Дерипаска может сделать ставку на бывшего губернатора-коммуниста Сергея Левченко, с которым уже ведутся переговоры о поддержке на выборах. Для олигарха это не только возможность вернуть влияние, но и реванш за принятые меры, существенно ограничившие экономическую активность его структур.

Кобзев пролоббировал шестилетний мораторий на майнинговую деятельность в южной части региона. Этот шаг был мотивирован необходимостью разгрузки энергосистемы и защиты социально значимой инфраструктуры от перегрузок. Но де-факто он стал ударом по интересам бизнес-структур, ранее активно использовавших дешёвую электроэнергию для масштабной добычи криптовалюты — одной из таких была Иркутская электросетевая компания, связанная с интересами Дерипаски.

В этой ситуации неслучайным выглядит недавний инцидент с заместителем гендиректора этой компании Алексеем Дробашенко, который вел кампанию против главы региона. По решению суда, он оштрафован за дискредитацию российской армии. В регионе это трактуется как ответный политический сигнал со стороны губернатора, демонстрирующего, что кампания против него не останется без реакции.

Более того, эксперты не исключают, что штраф может перерасти в уголовное дело, если атаки на действующую власть продолжатся. Таким образом, конфликт начинает приобретать не только административный, но и силовой аспект. Информационные атаки на Кобзева, запущенные через аффилированные Telegram-каналы и сетевые структуры, приобретают признаки системной кампании. Но здесь возникает ключевой риск для Левченко — возвращение в повестку в тандеме с олигархическим лобби вряд ли укрепит его политическую легитимность.

Более того, после известных федеральных трендов на «очистку» региональных политических процессов от бизнес-зависимости, попытка Дерипаски встроиться в кампанию может привести к усиленному вниманию со стороны надзорных структур. Именно поэтому ключевым становится не только удержание политической инициативы, но и формирование нового типа субъектности региона не как объекта частных интересов, а как интегральной части общего пространства развития страны.

#мнение
Идея о том, что Дональд Трамп разрушает устоявшиеся алгоритмы и предлагает «длинные решения» вместо клипового реагирования на рынок, звучит убедительно только в теории. На практике же действия Трампа нередко показывают эклектичный подход к управлению, построенный на спонтанности, внутреннем PR-эффекте и тактической дезориентации соперников. Временной горизонт здесь — не десятилетия, а электоральный цикл.

Реакция на ситуативные колебания рынков — это не следствие деградации анализа, а адаптация к новой скорости принятия решений в глобализированном мире. Волатильность и скорость распространения сигналов — объективная среда, в которой экономическая и политическая экспертиза просто обязана быть динамичной. В текущей архитектуре информационной войны, где каждый сигнал может стать триггером для капитала, повестки и геополитических последствий.

Сравнивать политические процессы в США и России не совсем корректно, что касается «долгого государства Путина», то здесь действительно можно говорить о формировании особой модели стратегического управления, которая сознательно выходит за рамки электоральной логики и ситуативного реагирования. В этом подходе есть элементы системного планирования, институциональной преемственности и установки на цивилизационный горизонт — то, что всё чаще становится дефицитом на Западе. В сравнении с этим трампизм, несмотря на риторику «разумного консерватизма» и стремление к стратегическим сдвигам, всё же остаётся заложником американской политической культуры: высокоэмоциональной, медийно-зависимой и подверженной постоянной перезагрузке через выборы. Поэтому, несмотря на схожие декларации, «долгое государство Путина» и трампизм — это разные ответы на разный исторический вызов.

https://t.me/Chesnakov/6465

#тренды #смыслы
Пока ИИ в мире становится не просто алгоритмом, а частью архитектуры принятия решений — от электоральной аналитики до кризисного управления, — в России его всё ещё обсуждают как технологическую экзотику, повод для вдохновлённой панели, но не как операционный ресурс.

Конференция РАПК «Искусственный интеллект в социальной архитектуре и политическом консалтинге» это подтвердила: обсуждение было скорее о возможностях и опасениях, чем о процедурах и внедрении. За пределами России ситуация диаметрально противоположная. В США, Китае, Израиле, ОАЭ — искусственный интеллект уже не тема панельных сессий, а элемент контура управления. Он встроен в институциональную цепочку: прогнозирует протесты, управляет кредитным скорингом, моделирует информационные аномалии в предвыборных циклах, выстраивает сетевые диаграммы общественных настроений в реальном времени. Там, где ИИ становится модулем внутри архитектуры принятия решений, Россия всё ещё обсуждает, не нарушит ли это «принцип живого общения».

Уровень профессионального разговора на конференции колебался от разумной прагматики (нужна регуляторная среда, стандарты качества данных, этические рамки) до наивного гуманизма: «ИИ не заменит человека», «важно не забыть про эмоции». В это время крупнейшие глобальные игроки давно делегировали ИИ не просто обработку данных, а архитектуру репутационного и электорального влияния. Когда американский политконсалтинг тестирует эмоциональные отклики на визуальный контент в real-time, у нас опасаются, что GPT неправильно распознает мем.

Но дело не только в страхах. Речь идёт о кадровой и институциональной инерции. Российская политическая машина до сих пор базируется на вертикали смыслов — с жёстким управлением нарративом, ручной работой с аудиторией, бумажной агитацией. ИИ в таком контуре может быть помощником (для персонализации контента, автоматизации отчётности, ведения чат-ботов), но не партнёром. Потому что партнёр — это уже распределённая модель принятия решений. А с этим — проблема. Всё, что выходит за пределы привычной иерархии, воспринимается как угроза, а не как модернизация.

Даже тема регуляции подана с отставанием. В то время как в ЕС и ОАЭ создаются цифровые «песочницы» (sandbox-зоны), где можно тестировать ИИ в управленческих задачах с минимальными юридическими рисками, в российском правовом поле всё сводится к запретам и ответственности. Закон не догоняет технологии, потому что никто не хочет, чтобы догнал.

ИИ не противник консультанта. ИИ — инструмент, который может избавить консультанта от шаблонов, от переоценки собственной интуиции, от медлительности анализа. Но если политическая машина строится на страхе потерять ручной контроль, никакая нейросеть не станет её частью.

Сегодня ИИ — не просто «модная тема», а уже механизм перераспределения управленческой субъектности. Там, где его воспринимают как полноценного игрока, меняется сам контур власти. Россия в этом процессе пока стоит в стороне. Вопрос в том, надолго ли. И не станет ли отставание в институционализации ИИ тем, что зафиксирует страну в статусе догоняющего даже не экономически, а управленчески.

https://russia.ru/news/v-nc-rossiia-prosla-professionalnaia-konferenciia-rapk-ob-iskusstvennom-intellekte-v-politike?utm_source=google.com&utm_medium=organic&utm_campaign=google.com&utm_referrer=google.com

#смыслы
Когда информационный шум перекрывает реальность, особенно важно задавать неочевидные, но ключевые вопросы. Сейчас, на фоне тишины в официальных сводках и дипломатических реляциях, формируются неформальные переговорные каналы между представителями России и рядом западных стран, в первую очередь США. Их называют техническими консультациями, диалогами безопасности, или даже просто контактами "на уровне МИД". Но речь идёт о вещах, которые напрямую касаются стратегического суверенитета.

По данным из закрытых источников, предмет обсуждения — контур новых «правил игры» в Евразии. Обсуждаются зоны влияния, нейтральные коридоры, параметры допустимого присутствия сил НАТО у границ России. Проговариваются механизмы «разведения» по линии Черноморского региона и Кавказа. Обсуждается и новый статус некоторых «третьих стран» — как буферов или «замков давления».

Всё это сопровождается идеологией «взаимных уступок». Но вопрос — кто уступает, и в чью пользу формируется компромисс. В обмен на "стабильность" предлагается свернуть ряд проектов в сфере ОПК, смягчить внешнеполитическую риторику, ограничить информационную активность в части постсоветских направлений. Это не ультиматум, это тест на готовность к уступкам — под видом «доверия» и «предсказуемости».

Проблема в том, что компромисс по вопросам безопасности не может быть предметом частной сделки. Даже если формально он оформлен как временный технический протокол. Уступка сегодня создает структуру давления завтра. Вся история 1990-х это подтверждает.

Суверенитет не работает наполовину. Угроза приходит не всегда в форме давления — чаще в форме предложения. И то, как Россия реагирует на это сейчас, определит логику следующих лет. Не на уровне флагов, а на уровне смыслов и возможностей.

На карту поставлены не «позиции», а рамки. Либо они определяются внутри страны — и тогда разговор с партнёрами строится на своих основаниях. Либо их диктуют в виде «новой нормальности».

Без ясной внутренней позиции, без чёткого контура красных линий — уступки будут восприниматься не как дипломатическая гибкость, а как сигнал к дальнейшему давлению на Россию. А значит, цена стабильности может оказаться выше, чем кажется.

#вызовы #смыслы
В эпоху, когда информационное противостояние трансформировалось в алгоритмическую войну, ведущие державы уже перешли от контента к структурам, от слов к нейросетям. США, Британия и Китай строят системы, в которых ИИ не просто анализирует — он управляет реакциями, моделирует поведение и программирует восприятие целых обществ. Это не будущее, а уже настоящее. И на этом фоне особенно заметно, как Россия продолжает работать по схемам нулевых, оставаясь в информационном поле объектом, а не субъектом. По информации источников в конце 2024 года на Старой площади обсуждали процесс адаптации искусственного интеллекта под политические проекты, но пока нет системных решений, а весь процесс сводиться к анализ больших данных через платформы Медиалогия или brand analytics.

Основной вызов состоит в том, что в России нет таких систем гибридной модели, где ИИ работает на внешнюю да и внутреннюю политику. Нет союзов между частными разработчиками, силовым блоком и академией. Нет платформ уровня Palantir или хотя бы Zignal. Всё, что сегодня формально называется «информационной борьбой» — это фрагментарные проекты, плохо координируемые и технологически слабые. Мы используем людей — когда другие уже используют искусственный интеллект и алгоритмы. Это стратегическое отставание, которое не закрыть контролем внутри системы, ни «патриотическими» Telegram-каналами или когнитивными операциями на внешнем контуре.

Информационная война — больше не про слова, на Западе она трансформировалась в Алгоритмическую войну – использование искусственного интеллекта. Она про структуры. Про дата-сети, в которые попадает аудитория. Про то, кто определяет для неё реальность и самое главное смысловые конструкции. Вопрос уже не в том, кто прав, а в том, кто встроен в алгоритм восприятия информации, которую четко структурирует искусственный интеллект и отправляет конкретному пользователю.

Пока у одних — нейросети, моделирующие общественное поведение, у других — "информационные спецоперации" с методами из 2000-х. ИИ уже не будущее — он настоящее, вот почему важно учитывать технологии нейросетей Яндекс или Сбер для работы в политическом поле, а не только как инструмент рекламы бизнеса.

https://t.me/Taynaya_kantselyariya/12243

#global_vision
#анализ
Конфигурация мировой экономики продолжает смещаться под давлением трампистской торговой доктрины. Администрация Трампа, движимая логикой экономического ревизионизма, отказывается от привычной глобалистской архитектуры и строит новую — асимметричную, принудительную, основанную на рычагах давления.

Показательная деталь: около 70 стран, по словам министра финансов Бессанта, обратились к США с просьбой начать переговоры о снижении тарифов. Однако Вашингтон отвечает выборочной кооперацией — предложение ЕС о «нулевых тарифах» отклонено, и вместо него озвучено требование: нарастить импорт американских энергоносителей в объёмах, эквивалентных торговому дефициту. Это уже не экономика, а геополитическое выравнивание. США предлагают Европе сделку, в которой условие «рынок в обмен на доступ» заменяется формулой «ваша зависимость — наша стабильность».

При этом внутри самих Штатов происходит резкое падение рынка. За три дня — с 2 по 7 апреля — индексы обвалились на 16,24% от локального максимума до минимума. Это третий по масштабу обвал за последние 80 лет: хуже было только в октябре 1987-го и в октябре 2008-го. Ни 2020-й, ни 2001-й не дали такого резкого провала. То, что сейчас происходит, — это не коррекция, а аномалия.

Трамписты, однако, не рассматривают этот коллапс как поражение. Напротив — он становится аргументом. Усиление экономических проблем в США и Европе используется ими как инструмент борьбы за переформатирование европейского политического поля. Сценарий прост: на фоне спада, обострения ценностей и роста недоверия к глобалистским элитам возникает окно возможностей для стратегического встраивания Америки в Европу — но уже на новых, вассальных условиях.

ЕС в ответ вступает в фазу внешнеполитического когнитивного диссонанса: с одной стороны — традиционная привязка к США, с другой — прямое экономическое давление. Предложение Трампа — не экономическое, а политико-энергетическое: примите наше топливо как маркер подчинённости.

На этом фоне внутри самой американской администрации Белого Дома нарастает напряжение. Раскол между прагматиками из промышленно-энергетического лобби и технократами глобального капитала проявился особенно чётко после выступления Илона Маска, раскритиковавшего идеолога торговой войны Питера Наварро и призвавшего создать с ЕС зону свободной торговли . Маск, как выразитель интересов сетевой экономики и IT-экспорта, пытается вернуть США в орбиту глобализации — но с доминирующими позициями.

На деле это борьба за модель будущего — и не только для Америки. Мир внимательно наблюдает, поскольку выбор, сделанный Вашингтоном, задаёт параметры всей глобальной архитектуры торговли на следующие десятилетия. Россия в этом уравнении выступает как одна из немногих стран, которая способна адаптироваться под любую развязку, сохранив автономность экономического курса и усилив свои позиции в новых конфигурациях энергосотрудничества и торговых блоков.

#тренды #смыслы
Современная эпоха считается информационной, когда постиндустриальное общество в экономике которого преобладает инновационный сектор с высокопроизводительной промышленностью, индустрией знаний подверглась глобальным сдвигам от традиционной индустрии к оцифрованной, основанной на трансфере информации.

ИИ давно стал ключевым инструментом в глобальной борьбе за формирование смыслов. США, Великобритания и Китай используют искусственный интеллект не просто как технологию — это политическое оружие, метод системного влияния и средство управления восприятием целых обществ. Причём в центре этих усилий находятся не их собственные граждане, а аудитории третьих стран — уязвимые, зависимые, податливые.

Америка выстраивает цифровую инфраструктуру влияния через союз разведки, IT-гигантов и частных подрядчиков Пентагона. Это уже не "информационные вбросы", а полевые операции нового типа, где ИИ определяет, кого "разогреть", на какую боль нажать и где усилить фрагментацию. Такие платформы, как Palantir, Zignal Labs или Recorded Future, — это не просто алгоритмы анализа. Это инструменты активного моделирования будущего — от уличных протестов до электоральных решений. Их задача — не только понять аудиторию, но и изменить её поведение в нужном направлении, задолго до того, как она осознает сам факт воздействия.

Великобритания действует тоньше. Ставка сделана на когнитивную войну: культивирование сомнений, манипулирование идентичностью, вплетение целевых нарративов в культурный контекст. Работа идёт через сетевые кластеры — журналистов, активистов, медиа, НКО. Всё — под "брендом этичности", с маской "борьбы с дезинформацией". Но по сути — это масштабная социально-инженерная кампания, встроенная в стратегию НАТО и британского внешнеполитического аппарата.

Китай же действует иначе — через экспорт цифрового авторитаризма. Алгоритмы социального контроля, системы оценки лояльности, нейросети для предсказания поведения уже давно тестируются в странах Африки, Юго-Восточной Азии и Латинской Америки. Под видом «помощи в цифровизации» Пекин поставляет не просто технологии, а парадигму мышления: подчинённую, иерархичную, адаптированную к внешнему надзору.

#конъюнктура
Пока на Старой площади обсуждают систему KPI для губернаторов, становится очевидным, что главная проблема не в цифрах, а в том, как регионы реально функционируют. В условиях, когда центр всё больше передаёт полномочий на места — от мобилизационных задач до социального проектирования — встает вопрос: какие практики действительно работают, а где «региональная политика» сведена к ручному управлению и ритуальной отчетности.

Мы проанализировали эффективность власти на уровне субъектов по четырем ключевым критериям: уровень доверия к власти, темпы развития инфраструктуры, цифровизация госуслуг и способность к быстрой реакции на кризисы. Это позволяет не только зафиксировать текущую картину, но и обозначить зоны роста и системного отставания.

Выделяются субъекты, где управленческие механизмы интегрированы в социум, а не изолированы от него. В Татарстане, Тюменской и Белгородской областях акцент сделан на постоянную обратную связь с населением, работа с локальными элитами и стратегическое планирование. Там наблюдается устойчивое доверие, а решения часто принимаются на опережение, а не в режиме тушения пожара.

С другой стороны — Новосибирская, Сахалинская и ряд южных регионов, где вертикаль власти слишком занята самовоспроизводством. Там чаще имитируется контроль, чем реализуется результат. Отчеты идут вверх, но на местах — хронический дефицит субъектности, сопротивление изменениям и отказ от диалога с обществом. Формально — все в порядке. Фактически — управленческий вакуум, замещаемый федеральными вливаниями и PR-активностью.

Такая картина важна не для критики, а для настройки: Россия — не унитарная в логике управления. Эффективность всё больше зависит от способности регионов к гибкости, адаптации, сбору и обработке обратной связи. Там, где власть работает не против среды, а внутри неё, возникает устойчивость — и в экономике, и в восприятии. В ближайшие месяцы эта разница станет ещё заметнее. Подготовка к выборам 2026 года, социальные ожидания и экономическая турбулентность усиливают требования к региональной зрелости. И уже сейчас можно с уверенностью сказать: центры роста будут не там, где громкие лозунги, а там, где выстроено доверие и не боятся называть вещи своими именами.

В условиях, когда Вашингтон и Пекин вступили в фазу «симметричного экономического удушения», именно Россия и другие игроки, обладающие дефицитными компонентами, могут не просто продавать — они могут диктовать свои условия.

Когда Трамп говорит о 50% пошлинах на китайские товары, он на самом деле озвучивает не экономическое требование, а геополитический ультиматум: «Признайте приоритет американской модели — или платите за неё». В ответ Пекин демонстрирует готовность к эскалации противостояния, собираясь лишить американцев ресурсов над системами жизнеобеспечения XXI века: от микрочипов до электромобилей, от оборонки до телекоммуникаций, блокируя экспорт редкоземельных металлов.

В отличие от прошлых эпох, когда энергетическая гегемония строилась вокруг нефти и газа, сегодня ключевым становится контроль над критически важными ресурсами технологической модернизации. Китай поставляет более 60% редкоземельных металлов в мире и обрабатывает около 90% всех редкоземельных компонентов, используемых в финальной сборке. В этом контексте даже ударные санкции США выглядят как ставка против своего же будущего. В результате мы наблюдаем рождение нового типа конфликта — войны уязвимостей, в которой каждая сторона проверяет, кто быстрее задохнётся без доступа к технологиям и ресурсам.

Россия в этой конструкции играет роль незадействованного арбитра. Обладая крупнейшими в мире запасами редкоземельных металлов, собственными технологиями их переработки, а также критически важным расположением между Востоком и Западом, она получает стратегический шанс не просто экспортировать ресурсы, но и формировать правила будущего технологического мира.

Если Россия войдёт в чужой сценарий — станет просто "восточным поставщиком" или "антизападным партнёром", то ее её стратегический капитал сгорит в залоге чужих решений. Если же Москва предложит третью модель суверенного экономического прагматизма, на основе внеблокового доступа к редкоземельным, энергоносителям и ИИ-платформам, — именно она станет осью новой архитектуры глобального промышленного роста. Именно поэтому у России есть прекрасный шанс занять место ключевого игрока в треугольнике РФ – Китай – США, став точкой силы точками силы в эпоху распада прежних центров.

#тренды
Кто управляет выборами в эпоху интернета — штабы или алгоритмы? Цифровизация голосования меняет не только форму, но и суть электоральной политики, а старые методы мобилизации теряют эффективность

Массовый переход на цифровые платформы голосования в России, вокруг которого сейчас идут активные дебаты в Госдуме, означает не просто технологическую модернизацию избирательного процесса — это фундаментальное изменение самого состава электорального поля. Электронное голосование, особенно в мобильном формате, убирает привычные барьеры: необходимость физического присутствия на участке, временные ограничения, региональную привязку. В этой новой архитектуре выборов на первый план выходит избиратель, прежде маргинализованный с точки зрения электоральной активности, — молодой горожанин, представитель цифровой среды, нередко аполитичный, но активный в иных формах общественной жизни.

Традиционные штабы, ориентированные на лояльную возрастную аудиторию, встроенную в бюрократические и социальные системы, сталкиваются с тем, что их методички перестают работать. Стимулы, актуальные для пожилых россиян — от материальной поддержки до идеологических маркеров, — слабо резонируют с теми, кто живёт в информационных экосистемах Telegram, YouTube и соцсетей, формируя свою картину мира из децентрализованных и часто конфликтующих нарративов.

Речь идёт о смещении фокуса: от вертикальной мобилизации к горизонтальной волатильности. Молодой избиратель может быть спонтанным, реагировать на мем, инфоповод, кейс из повестки «справедливости» или «несправедливости». Это избиратель без привычных якорей, но с высокой чувствительностью к триггерам. Для властных институтов и политических менеджеров это не только вызов, но и окно возможностей: тот, кто первым научится конструировать нарративы под новый цифровой электорат, получит в распоряжение политический ресурс, ранее недоступный в условиях бумажного голосования.

Отсюда следует стратегическая задача: быстрое развитие инфраструктуры смыслов, адаптированной под онлайн-голосующего избирателя. Это потребует обновления контента, каналов доставки и самой лексики политической коммуникации. Пока политические субъекты пытаются договариваться с соцработниками и директорами школ, новое электоральное ядро формируется в стримах и телеграм-сообществах. И этот процесс уже необратим.

#аутсайдеры
В России государство всё чаще обращается к вопросу о справедливости, что является симптом более глубокой тенденции: реструктуризации модели собственности в условиях углубления суверенизации, а деприватизация стратегических активов – неотъемлемая часть этой политики.

Генпрокуратура подала иск о возврате АО «Саянскхимпласт» - крупнейшего производителя поливинилхлорида стоимостью 79 млрд рублей. Ответчики — олигарх Виктор Круглов, его семья, бывший гендиректор Мельник. Суть претензий — использование административного ресурса при приватизации, выведение активов за рубеж, начисление миллиардных дивидендов на фоне СВО. Но за юридической рамкой выстраивается более широкий смысл. Государство больше не смотрит на крупных владельцев сквозь пальцы — особенно если речь идёт о стратегических отраслях, в которых сплетены безопасность, импортозамещение и технологический суверенитет.

История с «Саянскхимпластом» совпала с рядом других кейсов: аресты, расследования, возврат активов. Это уже не единичные эпизоды, а проекция курса на деприватизацию — не в советском смысле, а в прагматическом. Государство возвращает контроль там, где нарушены базовые условия справедливого владения: конфликт интересов, выведение капитала, паразитирование на господдержке. Параллельно в общественном сознании происходят сдвиги. Крупные собственники больше не воспринимаются как «священные коровы». Они обязаны играть по правилам, синхронизированным с интересами страны, особенно в условиях санкционного давления и борьбы за внутреннюю экономическую устойчивость.

При этом важно отметить: речь не идёт об отказе от частной собственности как таковой. Скорее — о выстраивании новой системы координат, в которой крупный бизнес должен быть встроен в стратегические задачи государства, а не извлекать выгоду в изоляции от них. И дело Круглова — только один из тестов на способность этой системы пересобираться.

Если государство последовательно доведёт до конца такие процессы, оно не только восстановит контроль над ключевыми узлами экономики, но и вернет доверие к самой идее справедливости — институциональной, а не эмоциональной. И тогда деприватизация станет не возвратом к прошлому, а шагом к реальной модернизации.

#источники
Российское руководство усиливает мирную риторику, однако четко выдерживает стратегическую линию в условиях попыток западных глобалистов сорвать разрешение украинского конфликта. Источники ТК сообщили, что Владимир Путин готов объявить временное перемирие на Пасху, а все вопросы по урегулированию конфликта на Украине решить на самите лидеров России и США.

Пауза на линии соприкосновения сама по себе не будет означать прекращение конфликта, по мнению источников она рассматривается как усиление переговорных позиций России. В Кремле понимают все и хорошо помнят историею Минских соглашений, ставших в своё время инструментом откладывания конфликта, а не его урегулирования. Сегодня Москва исходит из другого подхода : никакого «перемирия ради перемирия» — только в рамках более широкой архитектуры, в которой прописан не просто моментальный баланс, а устойчивый порядок. Это и есть ключевое отличие нынешней позиции России от прежней тактики ожидания и уступок.

Поддержка президентом Путиным идеи прекращения огня не противоречит логике — наоборот, она подчёркивает, что РФ готова к переговорам, но исключительно на предметных, контролируемых условиях. Без механизмов проверки и фиксации обязательств любое перемирие превращается в политическую ловушку: как только напряжение ослабевает, начинается перегруппировка ВСУ, милитаризация с помощью западных поставок и активизация тех сил, которые Киев объективно не контролирует.

Заявление Пескова о невозможности киевского режима обеспечить соблюдение договорённостей — не риторика, а прямой сигнал: Россия не видит на том конце стола ответственного субъекта. Решения в Киеве принимаются не президентом и не парламентом, а конгломератом внешних игроков, военных подрядчиков и идеологизированных групп, с которыми невозможен долгосрочный правовой контракт. Нельзя вести переговоры с тем, кто сам себе не хозяин.

Тем не менее, Москва демонстрирует стратегическую сдержанность. Ставка делается не на обострение, а на выстраивание долгосрочной модели, в которой любой шаг к деэскалации имеет институциональные гарантии. Именно поэтому Россия подчеркивает необходимость новой легитимной власти на Украине как результат проведения выборов. Отсюда и предложение закрепить будущий мирный договор на уровне Совбеза ООН — чтобы не повторился сценарий, когда подписанные бумаги обнуляются по политической конъюнктуре. Пока этого нет, любые паузы — лишь краткий отсчёт до следующего раунда. Перемирие возможно, но только как часть новой конфигурации, а Вашингтон для его реализации должен выступить гарантом, найдя методы воздействия на Киев и глобалистов, которые исключат саботаж ими мирного трека.

Предложенные сценарии развития — рациональны, стройны, предсказуемы. Они чертят ровные линии по гладкой поверхности политического проектирования. Но поверхность давно уже вздута скрытым брожением. Возникает резонный вопрос: насколько эти модели улавливают ритмы, идущие не сверху, а снизу — с трещин, изломов, с периферии, где формируются нелинейные смыслы? Там, где появляются негосударственные сообщества, цифровые ордена, локальные фронтиры, живущие по своим кодам и законам. Их энергия не укладывается в модули институционального мышления. Но без неё — модернизация превращается в реконструкцию пустоты.

Институциональное укрепление — безусловно, привлекательный сценарий. Это апология порядка без насилия над природой системы. Но судьба этой модели зависит не от схем, а от нервной ткани — от качества обратной связи. В век, когда голос превращается в пиксель, а чувство — в алгоритм, именно цифровые платформы и искусственный интеллект могут стать артериями нового социального тела. Но смогут ли они передавать не только сигналы, но и смыслы? Это вопрос — не технический, а философский: как сохранить подлинный диалог в условиях тотальной дигитализации, где легко услышать всех, но трудно понять кого-то?

Сценарий суверенного плюрализма — уже не просто перспектива, а почти неизбежность. Он — о допуске новых акторов в игру, о признании права на иное, о принятии многоязычия социальных форм. Но важно, чтобы этот плюрализм не оказался театром с подставными зрителями и заранее распределёнными ролями. Не симулякр выбора, а настоящая сцена обновления. Лифты элит, приток живых смыслов, бунт молодых против усталых — всё это не угроза системе, а её спасение.

Устойчивость будущего — это не только архитектура институтов. Это ещё и доверие к ним. Без него любые конструкции превращаются в декорации. Именно доверие определит, будет ли траектория развития подлинно коллективной — не только управляемой, но и принятой, прожитой, разделённой. Консенсус — это не компромисс, это форма любви к общему. И только на этой почве политическое будущее может обрести глубину.
https://t.me/Taynaya_kantselyariya/12229

#вызовы
Несмотря на попытки государства переосмысления миграционного вопроса он продолжает быть значительным вызовом для национальной безопасности, который требует ответа.

Рост особо тяжких преступлений, совершённых несовершеннолетними мигрантами в России, за последний год составил 82%. Эта цифра — не просто показатель, это симптом системной уязвимости, которую долгое время игнорировали. Преступления нередко совершаются группами, с выраженной этнической самоидентификацией, и сопровождаются демонстративным насилием. Эти инциденты всё чаще становятся не только уголовными кейсами, но и медийными триггерами, формирующими у населения ощущение потери контроля и слабости государственных институтов.

Формально в России проживает около 800 тысяч несовершеннолетних мигрантов. Это масштаб, сопоставимый с населением целого региона. Но за этой цифрой — институциональный вакуум. Образовательная система не имеет адекватных программ интеграции, органы профилактики и МВД — ограничены в ресурсах и полномочиях, а миграционные ведомства работают по старым моделям учёта и допуска. На практике это означает, что десятки тысяч несовершеннолетних не охвачены ни воспитательной средой, ни системой ценностной социализации. Результат предсказуем: формирование закрытых этнических подростковых групп с высокой степенью радикальности, уличной агрессии и криминальной сплочённости.

Ставка на «естественную ассимиляцию» не сработала. Более того, сама эта концепция сегодня дискредитирована — как в российском, так и в глобальном контексте. Именно поэтому предложения главы СК РФ Александра Бастрыкина выглядят не как ужесточение, а как попытка институционального восстановления контроля. Обязательная биометрическая регистрация, правовой фильтр при получении гражданства, целевая профилактика радикальных течений — это не репрессии. Это переход от латентной толерантности к модели превентивной устойчивости. И в этом смысле частичное заимствование практик таких стран, как ОАЭ, где миграция строго структурирована, а допуск неквалифицированной рабочей силы подчинён интересам безопасности, представляется разумным.

Критики подобных инициатив традиционно апеллируют к нарративу о «ксенофобии» . Однако в реальности речь идёт не о национальности, а о прогнозируемости и контроле. Общество, где подростки выходят с ножами на камеры, формируют уличные анклавы и игнорируют законы — это общество, движущееся к точке социальной неустойчивости. И государственный ответ должен быть не стихийным, а институционально оформленным и основанным на данных.

Миграция должна быть встроена в единую стратегию развития, где приоритет — безопасность граждан, социальная интеграция и поддержание культурного баланса. В противном случае инфраструктура риска, сформированная сегодня, станет проблемой на годы вперёд — с гораздо более тяжёлыми последствиями, чем рост преступности.

#global_vision
Мир входит в эпоху хаоса, причем вся конструкция преподносится в мировых СМИ как необдуманные шаги президента США, но за этим шоу кроются глубинные трансформации всей системы привычного миропорядка.
Наш прогноз о падении глобальных рынков, которое носит управляемый характер и реализуется в рамках трансформации существующего порядка полностью подтверждается.

Обвал на глобальных рынках, охвативший фондовые биржи США, Китая, Европы и криптовалютный сегмент, сигнализирует о начале этапа структурной коррекции. За два дня мировые рынки потеряли свыше $5 триллионов, индексы Nasdaq и S&P500 показали худшую динамику со времён «чёрного понедельника» 1987 года. Фьючерсы, криптовалюты и нефть синхронно теряли в цене. Падение затронуло и азиатские площадки: фондовый рынок Тайваня закрылся снижением на 9,7% — это исторический максимум по амплитуде падения. Индекс китайских акций обвалился на 13,74%, что стало худшим днём с 5 июня 1989 года. Акции Alibaba завершили торги в Гонконге с рекордным падением на 19% — самый тяжёлый день в истории компании. Формально причиной названы тарифные меры администрации Трампа и ожидания рецессии в США. Однако за контуром новостной ленты выстраивается картина, указывающая на управляемый характер кризиса с двумя параллельными целями.

Первая — внутреннеполитическая. В условиях, когда Трамп начал демонтаж прежней финансово-экономической конструкции, инициаторы обвала стремятся связать дестабилизацию рынков именно с его действиями. Сценарий уже знаком: за президентом закрепляется образ «деструктора», способного обрушить американскую экономику. Это создаёт основу для информационного давления на Белый дом, включая требования ограничить его полномочия в торговой и налоговой политике. Медийный нарратив выстраивается на контрасте: стабильность при глобалистах — против «хаоса» при Трампе.

Но это лишь верхний уровень. Второй слой — экономико-структурный. Глобалисты, контролирующие значительный объём институционального капитала, оказываются в выгодной позиции: при падении оценки активов происходит масштабное удешевление реального сектора. Речь идёт о добыче ресурсов, промышленности, оборонном производстве. Капитал, ранее зафиксированный в IT-компаниях и финансовых производных, выводится в сырьевые, энергетические и стратегические отрасли. Удешевление реального создаёт идеальные условия для консолидации — особенно в странах с ослабленной регуляцией.

По сути, реализуется сценарий, предложенный ещё в аналитических материалах начала 2010-х: пузырь сдувается по заданному контуру, а издержки перекладываются на домохозяйства, розничных инвесторов и малые фонды. Если в прошлом глобалисты накачивали рынок спекулятивной стоимостью, сегодня они изымают из него ликвидность, переводя её в осязаемые мощности — от оборонки и энергетики до сырьевых компаний и логистических хабов. Это не конец системы. Это её реструктуризация под новых собственников и старую идеологию доминирования. Бенефициарами текущего процесса становятся транснациональные корпорации, инвестиционные хедж-фонды, а также представители стратегического истеблишмента — те, кого условно можно обозначить как ядро глобалистского Deep State. Они получают доступ к реальным активам по сниженной цене, при этом переводят издержки через инструменты инфляции, сокращения бюджетов и повышенной налоговой нагрузки на массового потребителя и малый бизнес.

Анализ «Тайной канцелярии» предлагает интересную рамку для понимания направлений трансформации России, однако существует риск переоценки способности системной власти к адаптации вне учета социального капитала и уровня доверия к институтам. Даже технологически модернизированная система не гарантирует эффективности, если запрос на справедливость и участие остаётся неуслышанным или формализованным.

Также важно учитывать, что сценарий "управляемой турбулентности", несмотря на стратегическую рациональность, может создавать институциональную усталость — не столько у элит, сколько у граждан. Постоянный режим мобилизации, даже при сохранении политического каркаса, может снижать уровень субъектности граждан и замедлять обратную эволюцию к стабильным форматам.

Наконец, «суверенный плюрализм» — привлекательная модель, но она потребует гораздо большей прозрачности в кадровых решениях, перераспределении ресурсов и системах обратной связи, чем допускается в рамках действующей политической культуры. Без реального обновления механизмов представительства этот сценарий может остаться лишь формальным ребрендингом прежней парадигмы.

https://t.me/Taynaya_kantselyariya/12229

#геополитика #анализ
В условиях глобальных трансформаций и нелинейного консенсуса на международной арене, мы получаем исторический шанс на золотую акцию. Углубление американо-китайского противостояния и экзистенциальная война команды Трампа с глобалистами открывают для России окно стратегических возможностей, которых не было со времён окончания «Холодной войны». В ситуации, когда США одновременно брошены на несколько направлений — от Тайваня до Ближнего Востока, от внутренней институциональной зачистки до трансформации глобального торгового порядка — у Вашингтона всё меньше ресурсов для ведения борьбы сразу на всех фронтах. А значит, всё больше стимулов искать точечные компромиссы с ключевыми странами, прежде воспринимавшимися как противники.

Россия оказывается в уникальной роли. Её потенциал сейчас не в экспансии, а в способности балансировать систему — не позволяя ни одному из полюсов окончательно доминировать. В логике Трампа Россия не входит в категорию экзистенциальных угроз: её идеологическая модель отдалена от глобалистских шаблонов, но и не интегрирована в китайский техноцентризм. Более того, Москва последовательно демонстрирует суверенизм и стратегическую автономность — качества, которые находят отклик у части трампистской элиты.

Для Трампа открытый конфликт с Москвой — это ловушка. Он объективно не заинтересован в продолжении прокси-войны на украинском треке, которая жжёт ресурсы, усиливает зависимость от НАТО и создаёт точку шантажа со стороны глобалистов. Противостояние с Китаем требует манёвра — а это возможно только в случае, если Россия сохраняет нейтральность, или как минимум, не играет на усиление Пекина. В этом и кроется «золотая акция»: Москва может зафиксировать нейтралитет, но в обмен — на изменение подхода Вашингтона к вопросам стратегической стабильности, санкционного давления и признания зоны интересов РФ.

Кроме того, Москва становится потенциальным партнёром в войне с глобалистами. Россия уже обладает устойчивыми антилиберальными наратиками, поддерживает суверенные цифровые платформы, проводит политику консервативной реконфигурации — всё это резонирует с частью идеологической платформой MAGA. В медиаполе РФ способна формировать альтернативные смыслы, помогая разрушать монополию транснациональных корпораций на информационную повестку. В политическом плане — Россия может стать стратегическим соавтором новой многополярной идеологии, опирающейся на принципы силы, традиции и национального интереса.

В треке Китай–США Россия способна сыграть роль внешнего арбитра, не столько в качестве посредника, сколько в роли «тихого уравнителя»: её ресурсы, её внешнеполитическое поведение, её союзные предпочтения могут менять исход схватки. Для США важно, чтобы РФ не поставила плечо Пекину в момент пиковой конфронтации. Это даёт Москве пространство для переговоров — не на условиях капитуляции, а на условиях взвешенного обмена уступками.

На Ближнем Востоке — аналогичная модель. РФ имеет устойчивые каналы связи с Ираном, с Турцией, с ключевыми арабскими игроками. США нужны инструменты для деэскалации в условиях, когда прямая война с Тегераном нежелательна, а регион выходит из-под контроля. Россия здесь может выступить в роли балансира — не союзника Штатов, но посредника, способного обеспечить компромиссные форматы без потери лица для участников.

Таким образом, для Трампа осознание предела ресурсов и рост давления со стороны Китая и глобалистов создаёт новый ракурс отношения к РФ. В этом сценарии Кремль не должен стремиться к размену по мелочи, а стать инициатором ренессанса отношений с США. Стратегически важно предложить крупную сделку: нейтралитет и точечное посредничество — в обмен на отмену санкционных барьеров, признание легитимных интересов на постсоветском пространстве и допуск к реконструкции новой системы безопасности. Именно в этом контексте Россия становится субъектом формирования правил игры. Трамповская Америка — не партнёр, но и не враг.

#смыслы
Александр Овечкин побил, казалось бы, вечный рекорд Уэйна Гретцки, забросив 895-ю шайбу в НХЛ. Новая вершина. Новый миф. Новый герой. Но в этом событии важнее не цифры, а то, как оно раскладывается в коллективном сознании — по нарративам, смыслам, идентичностям. Один человек смог заставить мир снова восторгаться российскими спортсменами, которых глобалисты пытались дискредитировать со времен Олимпиады в Сочи, а с началом СВО просто обнулили.

Америка, с её утончённым культом спорта, заранее включилась в эпос «Ови против истории». Ведомая инерцией западного сторителлинга, лига запускала обратный отсчёт как в преддверии запуска шаттла: день, час, минута до того, как история изменится. Спортивный подвиг транслировался как акт глобального значения, сакрализованный через медиа, цифру и образ. Это классическая техника героизации, в которой индивидуальное достижение трансформируется в метафизический триумф человека над временем.

Но именно в этот момент эта спортивная история становится политической, когда идут сложные переговоры Москвы и Вашингтона, а мир в ожидании личной встречи Путина и Трампа.

Овечкин — москвич, воспитанник «Динамо», спортсмен, который никогда не прятал свои связи с Россией, даже в периоды геополитического холода. Его рекорд — это не просто восторг спортивной Америки, это вызов её представлениям о «приемлемом герое». Противоречие? Безусловно. Но именно в этом и заключается глубинная сила образа Овечкина: он способен преодолевать культурные и политические барьеры не лозунгами. Это редкий случай когнитивного диссонанса, когда медиа-машина Запада вынуждена аплодировать тому, кто не укладывается в привычную матрицу союзников и врагов, когда весь российский спорт под запретом.

На этом перекрёстке и рождаются современные нарративы влияния. Победа Овечкина — это триумф личной истории над геополитическим фоном, но также — пространство для новых стратегических смыслов -я русский. Это момент, когда фигура человека становится инструментом в большой игре за символическое превосходство. Его каждый гол теперь — не только рекорд, но и медиаресурс. Именно этот спортивный результат может позволить Администрации Трампа переломить негативные тренды, создаваемые глобалистами о России, чтобы восстановить отношения между нашими странами.

#global_vision
Глобальные вызовы формируют устойчивые позиции России на международной арене в условиях нелинейного консенсуса и конфликтов развязанных США на всех возможных векторах. Команда Трампа вступила в фазу многофронтовой политической и геоэкономической войны, которая определит архитектуру нового миропорядка. Это уже не вопрос электоральной борьбы, а сценарий выживания в условиях сжатия пространства манёвра. Каждый фронт требует одновременного реагирования, а масштаб вызовов исключает инерционную политику.

1. Стратегическое сдерживание Китая, позиционирующего себя как альтернативный центр силы. В отличие от Обамы и Байдена, Трамп делает ставку не на формальные союзы, а на разрывание цепочек зависимости: торговая война, удушение высокотехнологичных секторов, репатриация промышленности в США. Это не просто протекционизм — это системный разрыв с парадигмой глобализации. Особая точка напряжения — Тайвань: Вашингтон намерен не допустить сценария реинтеграции острова , что критически усилит КНР. Для этого активизируются антикитайские союзы в Азии и ставится задача формирования внутренней дестабилизации в КНР.

2. Борьба с глобалистским истеблишментом. Deep State не только саботирует внешнюю политику Белого дома, но и использует лояльную медиасреду, суды и бюрократию для изматывания администрации. В ответ команда Трампа перекраивает повестку: атака на гендерные и климатические догмы, упразднение ESG-финансирования, зачистка лоббистских каналов в федеральных агентствах. Еще одно важное измерение – борьба за переформатирование политического поля ЕС, где трамписты пытаются создать пул лояльных политиков из консерваторов-евроскептиков, заменить ими евроглобалистов.

3. Внутриреспубликанское противостояние. Здесь фронт проходит не между партиями, а внутри одной: трамписты — против неоконсервативного истеблишмента. Особый вызов — фрагментация лагеря MAGA. Конфликт между технократами и идеологами выходит в публичную плоскость. Пример — Илон Маск, фактически бросивший вызов Питеру Наварро по тарифной политике. Этот конфликт подрывает единство команды и может стать точкой входа для внешнего влияния, в том числе через старую республиканскую элиту.

4. Украинский кейс. Трамп стремится к заморозке конфликта, рассчитывая обеспечить как минимум нейтралитет РФ в конфликте с Китаем. Это трезвый расчёт, но на пути — сопротивление евроглобалистов и их украинских прокси-групп, которые заинтересованы в продолжении войны как механизме удержания власти и финансирования. Кроме того, Конгресс по-прежнему подвержен влиянию глобалистских лоббистов, блокирующих мирные инициативы.

5. Ближний Восток. Поддержка Израиля не просто декларативна — она встроена в логику региональной стабилизации. Для Трампа ключевой задачей остаётся контроль над торговыми артериями, прежде всего — Баб-эль-Мандебским проливом. Бомбардировки хуситов направлены на нейтрализацию угрозы, вторая цель — ультиматум Ирану по ядерной программе. Это часть широкой конфигурации давления на Тегеран, с элементами сдерживания, но без войны.

6. Финансово-валютный фронт. Борьба за сохранение гегемонии доллара — борьба за американское будущее. Трамп осознаёт угрозу, исходящую от альянсов типа БРИКС, от цифровых валют и параллельных механизмов расчётов. Однако торговая война, которую начал Белый дом усиливает эти альтернативы. Потому вопрос стоит о том, кто перехватит контроль над переходной фазой: США — через управляемый перезапуск, или альтернативные блоки — через ускорение деглобализации.

Вся конструкция напоминает узел сдержек и противовесов, где каждая ошибка на одном из направлений может обрушить общую стратегию. Но и выигрыши носят каскадный характер. Поскольку фронты взаимосвязаны, то успех на одном (например, перезапуск отношений с РФ) может разблокировать целые сегменты давления на Китай и Иран. Для Трампа это не игра на удержание — это наступательная кампания с элементами геополитической реконфигурации.

На фоне продолжающегося системного кризиса в западной политике, выступление Кирилла Дмитриева в США не следует воспринимать только как дипломатическую миссию, как отмечает «Тайная канцелярия». Это управляемая коммуникационная конструкция — форма когнитивного тестирования и медиапрививки, адресованная прежде всего американским элитам, ориентированным на возврат управляемости и восстановление «сильных фигур» в мировой политике. Здесь важно не только что он говорит, но и как это встроено в текущий медиаконтекст.

Главный акцент делается на образе «лидера, которого можно услышать». Не идеологического, не антагонистичного, а рационального — способного заключать сделки и удерживать сложную архитектуру баланса. На фоне расползающейся фрагментации в США, где традиционные институты доверия рушатся, такой образ — редкость. Дмитриев сознательно встраивает Владимира Путина в ментальную матрицу американского республиканского электората — того, кто ищет сильного лидера и предсказуемость в эпоху турбулентности. А в финале простраивается едва заметный, но чёткий мост: Путин и Трамп — как «связка», на которой может быть перезапущена система глобального согласования. Это уже не просто диалог, а прямая апелляция к будущей конфигурации мира.

#форкаст #Росси_на_горизонте

Трансформация системы власти происходит в неразрывном процессе с международными процессами, за время президентства Владимира Путина мы проходили различные этапы взаимоотношения с Западом и Китаем, внутриполитический вектор определяли люди эпохи-Владислав Сурков, Вечеслав Володин, а теперь Сергей Кириенко. Россия — одна из немногих стран, где политическая система сочетает устойчивость и способность к адаптации, но каким будет вектор её развития в ближайшие несколько лет, этот вопрос актуален сегодня для всех?

Форсат-анализ, применяемый в стратегическом планировании, позволяет выделить несколько вероятных сценариев. Это не прогноз, а рабочие модели будущего, основанные на текущих трендах, институциональных сигналах и управленческих решениях.

Первый сценарий — институциональное укрепление. Курс на суверенитет и внутреннюю консолидацию получает продолжение. Система модернизируется не через смену основ, а через настройку механизмов. Растёт роль цифровых платформ обратной связи с обществом, появляется больше гибких форм участия граждан в управлении — от «народного запроса» через различные платформы до экспертных советов при институтах власти разного уровня. Повышается технологичность политического процесса — ИИ и большие данные начинают использоваться в управлении не только экономикой, но и социальной сферой.

Второй сценарий — управляемая турбулентность. Усиление давления извне, санкционные удары и попытки раскачать систему снизу могут привести к временной мобилизационной модели. При этом политическая система сохраняется, но её оперативное управление временно переходит в "режим спецоперации". Это может сопровождаться усилением роли силовых и надпартийных структур, развитием новых инструментов контроля и стабилизации. Подобная модель возможна в случае новых глобальных кризисов и вызовов, но и она не исключает последующей нормализации.

Третий сценарий — суверенный плюрализм. Его предпосылка — геополитическая разрядка и стабилизация экономики. В этом случае возможна управляемая трансформация политического поля. Появляются новые форматы общественного участия — через платформенные движения, сетевые инициативы, тематические коалиции. Обновляется и повестка: от традиционного "стабильность против хаоса" к "эффективность и справедливость".

Во всех трёх сценариях очевиден тренд: растёт запрос общества на прозрачность и дискурс, на новые формы представительства, на включённость в решение стратегических задач. Идёт смещение от ритуалов к результатам, от лозунгов к инфраструктуре управления.

У кого будет инструмент прогноза с возможными сценариями изменений и адаптации, способных сформировать смысловую надстройку для глубинного народа, тот и сформирует облик России в ближайшие годы. Не смотря на глобальные вызовы и сложный переговорный процесс с Администрацией Трампа, важно какая будет страна внутри в условиях нелинейного консенсуса на международной арене.

https://t.me/Taynaya_kantselyariya/12155

#форкаст
Переформатирование экономического порядка и геополитические изменения, связанные с торговой войной, имеют важное измерение для внутриполитической повестки США, в рамках которой глобалисты готовят полноценный реванш.

Financial Times, издание с многолетним опытом выражения интересов транснационального капитала, открытым текстом заявляет: если тарифная политика Трампа обернётся рецессией, республиканцев в 2026-м ждёт «кровавая баня» на выборах в Конгресс. Это не анализ — это сигнал. Под видом экономического прогноза закладывается когнитивная рамка: рецессия приравнивается к трамповскому курсу, следовательно — поражение неизбежно.

Так запускается упреждающая интерпретация будущего кризиса через обрушение глобалистами финансовых рынков. Демпартия готовится управлять восприятием рецессии как «рукотворной катастрофы», спровоцированной именно политикой Трампа. Даже если спад будет результатом внешних факторов или системного кризиса глобального рынка — его упакуют как следствие торговых войн MAGA.

Медиамашина глобалистов начинает операцию по связыванию экономической турбулентности с конкретным политическим субъектом. Логика предельно проста: чем глубже обрушение — тем мощнее откат к «нормальности», под которой понимается возврат к контролируемой системой политике. Любая просадка фондового рынка, рост безработицы, инфляционный всплеск — всё будет подано как личный просчет Трампа. На этом фоне демократы надеются вернуть себе большинство в обеих палатах Конгресса. Если Демпартия получит контроль над ними в 2026 году, она сможет не просто тормозить инициативы президента — но и парализовать всю его повестку через комиссии, бюджетные конфликты, законодательные блокировки.

Таким образом, выборы в Конгресс становятся точкой бифуркации. Если Демпартия получает большинство, она берет экономический кризис под контроль — не для решения, а для управления. А Трамп оказывается в положении изолированного лидера, окружённого саботажем и перманентным шантажом через финансовые механизмы.

#источники
На Старой площади запущен непростой процесс трансформации всей модели функционирования Администрации Президента. Ключевым катализатором изменений стало аппаратное усиление позиции Сергея Кириенко, продемонстрировавшего высокую эффективность в управлении кризисной ситуацией в Абхазии.

Выборы в этом союзном для России государстве проходили в условиях крайней нестабильности, и большинство прогнозов указывали на невозможность перелома ситуации в пользу пророссийского кандидата. За месяц до голосования курирование направления было передано Кириенко, при этом ставка была сделана на компромиссную фигуру — Бадру Гунбу, представлявшего окружение экс-президента Аслана Бжания и не обладавшего широкой электоральной поддержкой. Его соперник — представитель оппозиции Адгур Ардзинба — обладал значительно более высокой узнаваемостью и ресурсами.

Однако применённая модель избирательной кампании позволила не только добиться убедительной победы в первом туре с более чем 10-процентным отрывом, но и нейтрализовать угрозу уличных протестов, которыми активно оперировала оппозиция. Этот результат стал репутационным сигналом: Кириенко способен решать задачи стратегического уровня на внешнем контуре.

После выборов в Абхазии встал вопрос об эффективности кураторской системы в целом — особенно в чувствительных, приграничных регионах, где ранее доминировала отчётная модель без реальных инструментов влияния.

Стратегическая уязвимость России заключается в отсутствии архитектуры "мягкой силы". Мы по-прежнему не формируем устойчивые системы влияния — будь то СМИ, Telegram-каналы, НКО или политические лидеры — ограничиваясь цифрами и отчётами. Именно этот дисбаланс стал причиной постепенного ослабления целого ряда влиятельных игроков — от Глазьева до Суркова и Козака. Они не меняли систему, а лишь выстраивали надстройки без глубинной трансформации. Без системной перестройки инструментария влияния — результаты и в будущем останутся нестабильными и ситуативными.

#геополитика #форкаст
«Экономический прагматизм» Трампа превращается в катализатор мировой трансформации, где уже не только силы, но и смыслы меняются местами. Геоэкономический ландшафт 2025-35 гг. — это не просто турбулентность. Это эпоха смены правил, где на наших глазах трансформируются идентичности, союзы и точки роста. Международные процессы меняются в корне, формируя нелинейный консенсус геополитического ландшафта, при этом выделяются следующие ключевые линии:


1. Противостояние с Китаем. Тарифные удары, которые США нанесли по Китаю не про экономику — это геостратегический слом. Америка больше не верит в глобализм, который сама же и породила. Экономический национализм превращается в главную доктрину: рвать цепочки поставок, репатриировать производство, закрывать технологический трансфер. Смысл войны — контроль над будущим: США хотят «откатить» глобализацию до модели 1980-х, Китай — «переписать» её под себя, встраивая Глобальный Юг в свою орбиту. Это не война тарифов. Это столкновение моделей цивилизационного устройства: униполярного контроля против децентрализованной сети. Ключевой элемент — переформатирование архитектуры: США выводят капитал из Востока, субсидируют собственные корпорации, чтобы создать «новую индустриализацию». Это попытка не просто ослабить Пекин, а выстроить заново технологическую вертикаль мира. Китай, в свою очередь, действует как империя на подъёме: он не играет в оборону. Пекин отвечает не только симметрично (пошлины, санкции, инвестиционные барьеры), но и системно

2. Активизировалась старая, но недоразрешённая линия конфликта — между американским национал-капитализмом и евроатлантической моделью транснационального регулирования. ЕС, Канада и часть англо-саксонской элиты давно воспринимают Трампа не просто как политического оппонента, а как экзистенциальную угрозу. Его подход — разрушение «мягкой силы» и трансформаций, связанных с институциональной стабильностью, — противоречит самому коду глобалистов, базирующемуся на наднациональных структурах, климатических пактах, миграционных режимах и экономической интеграции. Макрон, фон дер Ляйен, Карни и даже условно правоконсервативные фигуры, как Мелони, вынужденно выстраиваются в неформальную антитрамповскую коалицию. Их цель — спасти остатки прежней модели. Трамп де-факто запустил процесс «распада коллективного Запада» изнутри. США больше не воспринимаются как лидер, а как источник дестабилизации.

3. БРИКС как альтернатива старому миру. Трамп подрывает ВТО — БРИКС отвечает строительством инфраструктурных союзов. США ограничивают экспорт технологий — Индия и Китай формируют собственные цепочки производства. Американские санкции на долларовые расчёты — стимул к юаневым свопам и диверсификации резервов. Расширение БРИКС, рост объёмов торговли в национальных валютах, институционализация независимых платёжных систем, инициативы по созданию рейтинговых агентств, а также политические диалоги на полях глобального Юга — всё это признаки рождения «контрмодели». БРИКС предлагает то, чего не было в западной модели — равноправие и суверенитет. Фактически, Вашингтон, разрушая прежние правила, невольно помогает Глобальному Югу обрести субъектность. В этом смысле БРИКС — не «антизапад», а «постзапад»: структура, где центр принятия решений размыт, но согласован, где правила меняются в зависимости от интересов участников, а не задаются извне. Именно эта модель становится конкурентной в условиях мирового хаоса.

#мнение #смыслы
Формирование новой архитектуры взаимоотношений с США происходит на смысловом уровне, заявление Дмитриева — это не просто дипломатический ход, это технология международного soft power-интервью, адресованного западной аудитории, с задачей рефрейминга образа Путина. Это маркер для американской аудитории, через который прокладывается траектория переформатирования восприятия российского президента в глазах западного истеблишмента. Сигнал в будущее, ориентированный на возможную ось «Путин – Трамп», как на потенциально последнюю надежду на деэскалацию и «великое соглашение».

Ключевые акценты — «человек слова», «исторический лидер», «возрождение страны», — это всё элементы нарратива из арсенала когнитивного восприятия, направленных на реставрацию доверия. Дмитриев действует как медиатор не только от России, но и как тестировщик ландшафта: насколько американский политический класс, а главное, американский бизнес, готовы заново услышать эту историю. Его речь — это упакованная в soft power форма вербовки: не к альянсу, но к диалогу, где Путин — рациональный архитектор, а не образ врага.

Важно и то, с кем он говорит. Такая риторика в американском медиа-пространстве работает на тех, кто устал от «хаоса» и ищет управляемость, предсказуемость, силу. Иными словами — на ту часть элит, для которой образ «сильного лидера» с «внятным планом» вновь становится актуальным. Дмитриев же не просто описывает Путина — он апеллирует к травмам американской идентичности: потеря контроля, глобальный упадок, внутренняя фрагментация.

Риторическая связка «Путин – Трамп» в финале — это уже не аналитика, а сценарное моделирование. Скрытое внушение: «всё зависит от этих двух лидеров». Образ тандема создаётся как альтернатива статус-кво. И это уже не просто внешний сигнал — это элемент архитектуры альтернативной реальности, в которой возможен реванш консервативного консенсуса в противовес глобалистам.

Трансформация геополитических процессов в мире имеет крайне нелинейный характер и альянсы могут меняться, приобретая самую неожиданную конфигурацию. Для Кремля важно сформировать устойчивую позицию с Пекином, который публично бросает вызов США в тот момент как мы формируем новую архитектуру отношений с Администрацией Трампа. Стоит учитывать, что все наши союзники преследуют свои геополитические цели, а значит нам необходимо продвигать свой курс с учетом интересов России.

Консенсус в отношениях Москвы и Пекина — это не фиксированный геополитический альянс, а живая система, чутко реагирующая на тектонические сдвиги в треугольнике РФ – США – Китай. Важно признать: сближение России и Китая имеет глубинную логику, но не освобождено от внутреннего напряжения и скрытой конкуренции. Пекин действует прагматично, укрепляя связи с Москвой в условиях западного давления, но одновременно ведет интенсивный диалог с Европой, балансируя между статусом союзника и посредника. Эта стратегия позволяет Китаю извлекать выгоду из затяжного конфликта России с Западом, не беря на себя жестких политических обязательств. Поэтому разговор о «разрядке» между Москвой и Вашингтоном может восприниматься Пекином как сигнал к переоценке роли РФ в своей внешнеполитической матрице.

В этих условиях задача России — не стать объектом чьей-либо игры, а выстроить собственную партию. Да, потенциальное смягчение риторики США в отношении Москвы еще недавно казалось невозможным, но дипломатические окна открываются именно в моменты переоценки глобальных приоритетов. Ключевой вызов — провести линию между прагматичным диалогом с Вашингтоном и сохранением устойчивого партнерства с Пекином. Это не «двойная игра», а попытка оформить Россию как полноценный третий полюс мировой политики, не растворяясь ни в американской, ни в китайской повестке. Такой курс требует тонкой дипломатии, стратегической выдержки и умения управлять асимметричными интересами партнеров — с единственной целью: обеспечить реализацию российских национальных интересов в глобальной архитектуре нового мира.
https://t.me/kremlin_sekret/17355

#global_vision #форкаст
Мир вошел в стадию контролируемого хаоса и противостояния элитных групп за формирование глобальной повестки, триггером этих процессов стала победа Трампа на президентских выборах в США. За публичными ритуалами, дипломатией, выступлениями скрывается системное противостояние двух основных смысловых партий-протекционистов в лице Трампа и глобалистов, последние вынуждены осесть в Европе, чтобы удержать свою ось влияния и вернуться к власти в США.
Глобалисты и Deep State в борьбе с трампистами делают ставку на реализацию отработанного десятилетиями политтехнологического сценария с признаками управляемого протестного давления, которое формируя иллюзию массовой стихийной негативной реакции гражданского общества на политику Трампа.

Структурный анализ организаторов, риторики и целей этой мобилизации указывает на то, что идет атака истеблишмента, призванная не только расшатать поддержку Трампа в народе, но и запустить внутренний кризис в стане республиканцев через контролируемые протесты. Сигналом к началу стал анонс более 1000 протестных акций под эгидой кампании Hands Off. В числе организаторов — MoveOn, Indivisible и другие структуры, традиционно финансируемые глобалистскими институтами. Заявленное участие полумиллиона человек, подключение к акции политиков-демократов и синхронные выступления в Канаде, Европе и Латинской Америке — это не классический американский протест, а операция глобального масштаба, рассчитанная на создание иллюзии всемирного фронта против «режима Трампа». Аналогичная технология использовалась в эпоху Occupy Wall Street, а позже оттачивалась на женских маршах, BLM и климатических движениях. В этой стратегии ключевую роль играют синтетические альянсы — коалиции из НКО, профсоюзов, экологов и активистов, действующих под видом «гражданского общества». Именно они обеспечивают логистику, PR-сопровождение, медийную раскрутку и каналы координации.

Цель — не просто формализованное выражение несогласия. Технология «цветных протестов» предполагает воздействие сразу на несколько уровней: давление на элиты, мобилизация инфоактивистов, формирование образа токсичности лидера и организация управляемого хаоса. Именно по этим лекалам в свое время раскачивались режимы в Восточной Европе, арабских странах и Латинской Америке. Основной вектор удара — не Белый дом, а Республиканская партия: протесты должны продемонстрировать, что дальнейшая поддержка Трампа для политиков и бизнесменов сопряжена с репутационными и правовыми издержками. Это — не улица против власти, а улица как политический инструмент в борьбе элит. Их риторика предсказуема: Трамп — «угроза демократии», «авторитарный узурпатор», «ставленник олигархов», — всё это часть нарратива, рассчитанного на эмоциональное вовлечение и делегитимизации альтернативных точек зрения. По сути, перед нами — реплика глобалистской модели soft power, где ключевым оружием становятся не армии, а мобилизованные массы и инфопотоки.

Идет попытка изменить статус Трампа внутри собственной команды: из харизматического лидера он должен превратиться в проблему, от которой выгоднее дистанцироваться. Раскол в стане республиканцев — стратегическая задача Deep State, ведь прямой электоральный сценарий уже не гарантирует победы. В условиях, когда правовые и институциональные механизмы истощены, единственным рабочим рычагом становится протестная эскалация — масштабные демонстрации, создающие иллюзию народного бунта и транслируемые в мировые СМИ с нужной тональностью.

Форсайт анализ позволяет определить планы глобалистов — деморализация ядра сторонников Трампа и внутренний переворот в Республиканской партии. Это и есть та точка, где управляемый протест превращается в элемент элитного переворота. Таким образом, мы наблюдаем не просто уличные демонстрации, а начало новой фазы гибридной политической войны. Она разворачивается не на поле выборов, а в пространстве эмоций, восприятия и легитимности. Внутри США продолжается борьба между суверенистским реваншем и глобалистским револьтом, и ставка сделана на уличный сценарий как инструмент системного саботажа.