После нескольких десятилетий постмодернизма, French Theory и «социального конструирования реальности» мы столкнулись с изобилием «реализмов», предположительно призванных пробудить нас от догматического сна и вновь ввести в моду метафизику, конец которой был провозглашён практически всеми философскими течениями — начиная с того самого постмодернизма — вот уже полвека назад. Упомянутое засилье новых реализмов — международное явление. Существует «спекулятивный реализм» французского философа Квентина Мейясу, получившего народный титул «авангарда» сегодняшнего материалистического реализма — передового мыслителя, который вдохновил целую школу англоговорящих мыслителей, в число которых входят Рэй Брассье, Грэм Харман, Иен Гамильтон Грант.

Кроме того, можно вспомнить le Manifesto del Nuovo Realismo под авторством Морицио Феррариса, чье влияние простирается далеко за пределы итальянского полуострова, «новый реализм» немецкого философа Маркуса Габриеля, провозглашающего, что существует всё кроме мира, или «реалистскую интерпретацию научной» деятельности Бруно Латура (хотя считалось, что в своём прошлом воплощении он был конструктивистом). Сюда же следует добавить «вещный» реализм Тристана Гарсии, «онтикологию» Леви Брайанта, «вибрирующий реализм» Джейн Беннетт, «транзитный» реализм Джона Капуто, «делёзовский» реализм Манюэля Деланда, не говоря о неутомимом Славое Жижеке, отстаивающем свой материализм, и прочих молодых поэтах. Ряд прочих авторов также провозглашает себя реалистами, хотя и не принимая тот метафизический скачок, который произвели вышеперечисленные персоналии. В их число входят Кора Даймонд с её духом «реализма», Сара Ложье, продвигающая «обыденный реализм» и Жослин Бенуа с его «контекстуальным» реализмом.

Таким образом, объявляется эпоха «realist turn», который какое-то время назад затмил все прочие философские «повороты», в результате чего мы столкнулись с умножением числа доктрин, чьи авторы куда больше озадачены их именованием («объектно-ориентированная философия», «трансцендентальный материализм», «трансцендентальная онтология», «трансцендентальный нигилизм»), нежели их построением. Каждый из них имеет свою собственную систему. Эта молниеносно распространившаяся волна реализмов уже нашла своих увлечённых комментаторов, ключевые тексты, интернет-блоги, журналы, коллоквиумы, научные сборники, конференции на Youtube и т.д. Некоторые из этих авторов громогласно приветствуются в прессе как «вундеркинды»: «немецкое дарование», «наиболее заметная фигура на мировом философском ландшафте», «метеор, рассекающий философские небеса» и т.д. Существует по меньшей мере одна вещь, которой не лишены все упомянутые новые реалисты, — вкус к публичности.

Из статьи «Китч-реализм».

В своём представлении Лектер, конечно, является Богом — та параллель, которую он постоянно пытается проводить. Бог представляется ему существом внезапным, порывистым, строгим и жестокосердным, обладающим особым представлением о справедливости. Однако то, что на самом деле пытается сыграть Лектер, по сути своей напоминает воинствующего Бога Ветхого завета или греческого бога, но никак не христианского. Впрочем, Ганнибал создаёт свою систему пороков и добродетелей, которые имеют эстетический корень. Этика становится эстетикой. Только то является настоящим злом, что отвратительно. В сериале это пытаются показать выбором жертв — обычно жертвы Ганнибала безыскусны, неприятны и грубы. Они уничтожают нечто благое или нарушают само представление о прекрасном. Чуть выше находятся жертвы, которым просто не повезло, — полицейские, которые были вынуждены его задержать и проверить документы. Случайных убийств Ганнибал старается, насколько это возможно, избегать. Ганнибал любит просчитывать и расширять границы того, во что он может вмешаться. Всё это набрасывает на него теологическую перспективу.

Никто не обязывает нас так смотреть на него. Можно взглянуть на Ганнибала как на инверсию всякого света, на дьявола. Однако и здесь наши представления терпят крушение, потому что он никогда не разрушает из чистого желания разрушения. Сатана хорошо нам известен из книги Иова, в которой он посягает на благочестивого человека, имеющего от Бога многие дары. Из ничего не получается ничего, у Сатаны не получается сокрушить веру Иова, поскольку она стоит на крепких основаниях. Ганнибал не трогает неиспорченное. Например, мы можем видеть это в тексте Харриса, — в описании сцены полёта. Он предлагает мальчику сэндвич, явно содержащий человеческую плоть. Мальчик от него в конечном итоге отказывается. Тогда Ганнибал назидательно говорит ему, чтобы он никогда не ел подобную дрянь. Мальчик прошел «экзамен»; другой вопрос — смогли бы пройти мы?

Не будучи Богом и не будучи дьяволом, Ганнибал помогает задуматься о вопросах добра и зла. Вернее — он предлагает помыслить, до какого предела мы можем дойти, за какую грань заступить и что оправдать? Он — воплощение моральной дилеммы, и он же заостряет её до предела, когда просит Старлинг определить его. В сущности, чем он отличается от бури или урагана? Ведь он не выбирал свою судьбу. С той же вероятностью при другом наборе генов даже после столь травматических событий он мог бы иметь другие склонности. Например, если бы в нём было больше страха и если бы он был больше склонен к тревоге, вид крови или обнажённой плоти мог бы его панически пугать. Всё это напоминает современные исследования в области психологии, которые указывают на то, что человеческое бессознательное, а не сознательное ответственно за принятие решений и личностный рост. Та же мысль, которую пытался высказать Шопенгауэр в «Parerga и Paralipomena» о характере человека: «Всё это зависит от того, что наши действия — необходимый продукт двух факторов, из которых один, наш характер, отличается неизменным постоянством, но делается нам известен лишь a posteriori, т.е. постепенно, а другой, это — мотивы: они лежат вне нас, необходимо обусловливаются мировой жизнью и определяют данный характер, предполагая неизменность его природы, с такою необходимостью, которая равна механической».

Из статьи «Τι θηρίον».

Ирония и подчеркнутая несерьезность, с которыми связывают эпоху постмодерна, оказались способны не только разрушать метанарративы, но и обращать тяготы экзистенциального выбора в развлечение. Тем более удивительно, что на этом фоне максимальной востребованности достигла психотерапия. В своей статье психоаналитик Николай Медведев с неожиданного ракурса рассказывает о том, чем занимаются психологи постмодерна и кто становится их клиентами.

Франкиш выделяет три подхода к пониманию квалиа. Первый — это его собственная позиция (нулевые квалиа), согласно которой никаких феноменальных свойств опыта в реальности не существует, но из-за дефектов нашей интроспекции мы систематически попадаем в иллюзию подобных свойств. Второй подход — это «классические» квалиа, на которых и базируются антифизикалистские аргументы в духе Чалмерса. Как утверждает Деннет, «классические» квалиа по определению являются внутренними, нефизическими, невыразимыми свойствами опыта, к которым субъект этого опыта имеет прямой и безошибочный доступ.

Сторонники «классических» квалиа считают, что квалиа сами по себе не сводятся к какому-либо физическому свойству, а также что они определённым образом концептуально или даже метафизически независимы от всего физического. Под невыразимостью же квалиа подразумевается, что мы не можем выразить их никаким иным образом, кроме как с помощью аналогий. Например, я могу сказать, что мой зрительный опыт, когда я смотрю на зелёное яблоко, напоминает мне мой зрительный опыт, когда я смотрю на свежескошенную траву или когда я смешиваю жёлтую краску с синей. В сущности, это не говорит о том, как именно для меня выглядит и ощущается зелёный цвет. Если вы никогда не видели ни зелёных яблок, ни свежескошенной травы, ни смеси жёлтой краски с синей, то для вас эти сравнения не будут информативны. Наконец, идея прямого и безошибочного доступа пересекается с изложенным выше тезисом откровения: в нашей интроспекции нам раскрывается истинная природа квалиа, и мы абсолютно застрахованы от ошибок в наших суждениях о собственных квалиа.

Но между нулевыми и «классическими» квалиа существует третья концепция, которую Франкиш называет «диетическими квалиа». Согласно этой концепции, нашим переживаниям действительно присущи реальные феноменальные свойства, но этим свойствам не присущи те характеристики, которые Деннет приписывает «классическим» квалиа. Диетические физикалисты могут считать, что квалиа реальны, но не являются внутренними, а, напротив, имеют функциональный или репрезентативный характер. Например, можно считать, что квалиа зелёности, которые реализуются в моём опыте зрительного восприятия зелёных яблок, являются не внутренним свойствами самого опыта, а репрезентативным содержанием моего акта восприятия. Иначе говоря, квалиа зелёности — это то, как объективное физическое свойство яблока «Отражение света определённого спектрального состава» репрезентируется в моём опыте, который в конечном счёте редуцируется к моим нейрофизиологическим процессам. Ещё более радикальная физикалистская трактовка квалиа состоит в том, что это не просто репрезентативное содержание опыта, но сами реляционные свойства объектов, представленных в опыте. С этой точки зрения, квалиа зелёности — это даже не то, как способность зелёных объектов отражать свет определённого спектрального состава выражается в моих переживаниях, а сама эта способность. Нет, строго говоря, посредника между моим восприятием и свойствами внешних объектов.

Из статьи «Не стоит переживать из-за квалиа».

Мы изучаем слова и обучаем им в одних контекстах, и затем от нас и от других ожидается способность использовать их в других контекстах. Ничто (в частности, ни усвоение универсалий, ни усвоение свода правил) не гарантирует, что такого рода будущее употребление будет иметь место, так же как ничто не гарантирует, что мы будем совершать и понимать именно те же самые действия. То, что мы делаем, в целом зависит от наших совместных интересов и чувств, видов реакций, чувства юмора, значимости и удовлетворения, от того, что является оскорбительным, от схватывания подобия, понимания того, что такое упрек, а что такое прощение, от того, является ли высказывание утверждением, обращением или объяснением — т.е. от всего круговорота того организма, который Витгенштейн называет «форма жизни». Человеческая речь и деятельность, здравомыслие и сообщество имеют именно такое основание — не больше, но и не меньше. Этот взгляд столь же прост, сколь и труден, и столь же (и потому что) труден, сколь и страшен.

Стэнли Кэвелл

В новом выпуске подкаста обсуждаем гилеморфизм и эссенциализм с Василом и Артемом Юнусовым. Среди прочего выясняем, всякая ли вещь обладает природой? Как соотносятся форма объекта и материя, из которой он состоит? И можно ли сказать, что деревянный стол имеет отличную от деревьев природу или же столы — это только искалеченная плоть деревьев?

https://youtu.be/yYrS6ijksfY

Этика естественного закона предполагает, что существуют базовые блага, которые определяются человеческой природой, а поэтому имеют объективные способы и правила их достижения. Согласно этой традиции, мораль — это не инструмент усмирения нравов, а способ обнаружения законов человеческого процветания. В этом выпуске подкаста, который уже доступен на Бусти и Патероне, вместе с Василом и Константином Морозовым обсуждаем старый и новый естественный закон, школу Финниса-Гризе, природу базовых благ и множество других вопросов, связанных с традицией естественного закона.

По Лакану существует четыре дискурса: дискурс господина (он же дискурс мэтра, dM), дискурс университета (dU), дискурс истерика (dH) и аналитический дискурс или дискурс (психо)аналитика (dA). В своей сути они очень близки к ключевым функциям человеческой коммуникации, а также к «невозможным профессиям» по Фрейду (управлять, обучать, делать психоанализ). Дискурс капитализма (dC) выделяется отдельно, так как строится на нарушении логики, лежащей в основе предыдущих четырёх. Каждый дискурс описывает одновременно и организацию конкретного высказывания, и ту социальную связь, которая соответствует ему и/или вырастает из него.

Важно отметить два момента. Во-первых, наиболее привычным и широко распространенным является дискурс господина: это дискурс «по умолчанию», без него по сути была бы невозможна культура. Во-вторых, все дискурсы, кроме дискурса истерика, историчны, поэтому дискурс мэтра с необходимостью породил университет и аналитика, но впоследствии обнаружилась возможность иных способов организации. Число дискурсов не ограничено четырьмя или пятью: существуют четыре дискурса, основанных на бессознательном вытеснении, и определенное количество вариаций (в основном неустойчивых), опирающихся на генерализированную форклюзию, то есть на нарушениях логики вытеснения.

В сущности, для начала достаточно просто принять идею о том, что речь (в отличие от языка как формальной системы) – это всегда мотивированная деятельность, поэтому в том, как она организована неизменно присутствуют как формальные элементы, так и индивидуально-содержательные. Под формальными элементами я имею в виду речевые роли и идентификационные признаки, формулы этикета, общие высказывания (содержащие знания или социальные конвенции) и т.п. А под индивидуально-содержательными – мотивы, а если быть точным, желания и ожидания, которые могут сильно отличаться от индивида к индивиду. По этой причине четыре дискурса – это не попытка обобщить и описать всё речевое многообразие, а всего лишь вспомогательный инструмент для понимания эффектов речи (да и то возможно не всех). Однако не будем забывать, что субъект в лакановской теории – это тоже эффект речи, поэтому доминирование того или иного дискурса в значительной степени поясняет и тот тип субъекта, которого мы встречаем в данном обществе.

Из статьи «Введение в теорию дискурсов Лакана: модель четырёх дискурсов».

Ещё одна характерная черта нынешней эпохи — культ ностальгии и романтизация прошлого, что представляется социальной и психологической защитой перед полной неопределенностью будущего. Поп-культура активно эксплуатирует образы 80-х, 90-х и более ранние времена в сериалах, модной одежде и вечеринках. Зигмунт Бауман в книге «Ретротопия» пишет, что ХХ век начался с футуристической утопии и закончился ностальгией. Отказ от надежды на лучшее и не вызывающее доверия будущее обернулся культом стабильного и утешающего прошлого. Эти романтические фантазии с характерным для них слоганом «раньше было лучше» формируют ретротопическое мироощущение, в котором хорошо всегда там, где нас нет, а идеальным временем предстаёт прошлое. Такой ход мысли явно напоминает идею регрессии в психоаналитической теории: сталкиваясь с травмирующей реальностью, мы ищем простые средства удовлетворения и самоуспокоения, что были доступны нам на ранних стадиях развития. При этом речь идёт не только о простых практиках (в духе анорексии, заедания стресса, оральных «затычек» вроде сигареты, вейпа или бутылки), но и о культурной возможности фантазировать «прошлое, в котором удовольствие было доступно» (как, например, курильщики ностальгируют по 40-50 гг., в которых не жили, но это та эпоха, когда курить можно было везде — от личного офиса до салона самолёта).

В близком ключе размышляет Марк Фишер, описывая характерную черту капиталистического реализма как «медленную отмену будущего». В нём общее состояние таково, что «жизнь как бы продолжается, но время остановилось». Модные тренды и инновации стремятся опровергнуть эти мрачные пророчества критически настроенных теоретиков культуры и общества, однако очередной новый альбом Royksopp поразительно похож на два предыдущих, а ежегодно появляющийся новый iPhone привычен и не так сильно отличается от старого.

Из статьи «Стигмы времени и культура суеты».

«Когда парню исполняется 20 лет, он выбирает одного из этих персонажей, чтобы на его основе сформировать свою личность». Современная культура во многом ассоциативна, а поэтому образы и характеры персонажей известных произведений никогда не задерживаются только на страницах или экранах. В своей статье Александра Ильина рассказывает о психологии каннибальских отношений, обращаясь к одному из самых харизматичных антигероев популярной культуры — к Ганнибалу Лектеру.

Любая наука и философия, как в общем-то и искусство, всегда предполагают мыслительные схемы — образы и предпосылки, которыми они разделяют и интерпретируют чувственное. Любой язык — это пример такой глобальной схемы, включающей набор знаков, трансформаций и их правил, синтаксиса и прочего. Выучил язык и весь мир теперь можешь описывать с его помощью. Тоже верно и для науки. Стоит лишь научится пользоваться основными понятиями той или иной дисциплины, как задача интерпретации мира как физического, химического, психологического или ещё какого-нибудь становится лишь вопросом приложения. Знания, картины, книги, тексты — лишь результат преобразования опыта посредством той или иной оптики.

Из статьи «Wetware studies».

Лэйн Ивакура, героиня аниме Тиаки Конаки, Рютаро Накамуры и Ёситосэ Абэ, это не человек и не богиня, но нечто среднее — цифровой дух Земли, существующий на границе между сетью и реальностью, которая медленно разрушается вместе с умиранием тел, спящих в проводах. Это и метафора на психоделическую революцию техно-рейвов 90-х; и последняя по-настоящему искренняя попытка очертить будущее-из-настоящего до массового распространения интернета; и космистская утопия про воскрешение мёртвых; и концептуальное размытие биологического и технологического. При этом Лэйн — расколотый субъект, существующий в рамках субличностей на разных уровнях реальности: Лэйн-человек как ученица средней школы и уверенная пользовательница ПК; Лэйн как богиня сети-Wired; и Лэйн как машинное бессознательное.

Лэйн-человек — это рефлексирующая над условиями технологического воспроизводства личность. Она робко запускает свой первый NAVI-компьютер, страдает от самоубийства одноклассницы, одиноко шагает под гул проводов по дороге в школу и узнает однажды, что Бог существует, и он в Сети. Лэйн не может найти отличий между Сетью-Wired и «реальным» Миром. Вероятно, этих отличий не было никогда, ведь «всё соединено со всем», но такие соединения могут быть встречены резким разрушением устоявшийся социально-психологических установок, депрессией и потерей земли под ногами, чувством утраты одного будущего при обретении другого, неопределённого.

Лэйн — это метавселенная, состоящая как из аниме-сериала, так и игры на PlayStation 1998 года, реального мира и мира Сети. Главный вопрос, на который пытается дать ответ сериал — необходимо ли богу-из-машины тело? Когда машинный Бог-Эйри предлагает Лэйн полностью избавиться от тела для того, чтобы слиться с Сетью и завершить кибернетическое единство миров, то Лэйн выбирает остаться с теми, кого она любит, сохранить тело как аппарат аффектов и перцепций. Она решает не нырять с головой в акселерационистский поток техносингулярности, но лишь подступиться к нему, сохранив тело. Можно представить себе, что тысячи современников Лэйн испытывали наряду с технооптимизмом относительно новых коммуникативных пространств и и здоровый скептицизм к скорости подобных изменений. Этот скепсис и сегодня присутствует в критике алгоритмов автоматизации письма и изображений, в имплицитном недоверии к восторженным отзывам о DeepSeek, ChatGPT и Gemini.

Из статьи «Цифровая меланхолия».

Знакомьтесь, болотный человек – ближайший родственник философского зомби. Пока зомби пирует в угодьях философии сознания, его болотного брата примечают в других местах – в эпистемологии, обсуждениях природы личности и т.д. Но обо всем по порядку.

Представим себе Петра, который любит бродить по болотам, за которыми закрепился статус мистических мест силы. Во время одной из прогулок он останавливается у дерева, чтобы укрыться от дождя. Только Пётр успевает достать телефон, чтобы запечатлеть момент, как вдруг в дерево рядом с ним ударяет молния. К сожалению, тело Петра испепеляется до мельчайших частиц. Одновременно с этим по воле случая разряд молнии перетасовывает атомы ближайшего дерева так, что оно становится физической репликой Петра.

Домой возвращается именно этот болотный человек. Он ведёт себя ровно также, как Пётр. Окружающие узнают в болотном человеке своего товарища. Он даже сделал фото, которое не успел сделать Пётр, и выложил в «свой» телеграм-канал. Никто не замечает подмены. Вопрос в следующем: что отличает болотного человека от Петра?

Дональд Дэвидсон, придумавший этот мысленный эксперимент, считал, что болотному человеку не хватает опыта познания от первого лица. Появляясь в ходе мистического происшествия, болотный человек получает актуальный срез личности Петра как результат его жизненных решений и обстоятельств, но не опыт принятиях этих самых решений и нахождения в этих самых обстоятельствах. Согласно Дэвидсону, болотный человек, несмотря на то что в его голову подгружены все пропозиции, в которых был убежден Пётр, заранее не знает, что именно является содержанием этих пропозиции. То есть, болотному человеку известно, что у него есть друг Валентин, но вживую он Валентина не признает, пока тот сам не сообщит, что именно на него и ссылается пропозиция «у меня есть друг Валентин». Если принять, что значение языковым выражениями придаёт в том числе контекст их изучения и употребления, то болотный человек в конце концов банально не знает значения большинства слов, хотя и знает соответствующий набор символов со звуками.

Болотный человек – это человек, который всём идентичен натуральному, но не имеет какой-либо каузальной истории. В этом смысле он аналогичен философскому зомби, который тоже такой же, как и мы, но без субъективных переживаний. И в той мере, в которой каузальная история имеет значение, болотный человек отличается от обычного человека. Если знание о том, что у тебя есть друг Валентин – это по сути своей только знание пропозиции «у меня есть друг Валентин», которое не подразумевает опыта распознавания Валентина вживую, то тогда болотный человек знаёт всё то же, что и Пётр.

Разумеется, есть и те, кто отстаивают право болотного человека быть Петром в полном смысле слова. Тут уже Дэвидсон допустил неточность в начальной формулировке мысленного эксперимента, когда одновременно допустил два условия, что болотный человек на уровне поведения не отличается от обычного, но при этом болотный человек не узнает тех же друзей. Дело в том, что когда мы что-то не узнаем, то это как раз и создает разницу в поведении. Но это лишь небольшая неточность, потому что ничто не мешает болотному человеку научиться узнавать людей, которых он и без того считает друзьями.

Если этот момент поправить, то история приобретает налёт хоррора. Пётр возвращается с болота, какое-то время ведёт себя странно и после «приходит в себя». Соответственно, если за отведенный период странности мы не распознаем в Петре другое существо, то из этого следует, что для нас не так уж принципиально, являются ли окружающие теми же персонами, что и днём раньше. Но если мы посчитаем странность в поведении легитимным поводом подозревать человека в том, что он – это уже не он, то тогда и без магических молний можно подозревать, что окружающие могут быть уже не теми существами, что и днём ранее.

В общем, осторожнее с прогулками по болотам.

Что связывает экзистенциализм и аналитическую философию? На первый взгляд – буквально ничего. Представителей обоих направлений даже трудно застать за ссылками друг на друга, не говоря уже о том, что литературность экзистенциалистских текстов – это противоположность аналитического упора на явную аргументацию. Но на деле ситуация сложнее и интереснее, что мы и обсуждаем с Романом Кочневым.

Как Ницше и Сартр предвосхищали аргументы аналитических философов? Каким образом идеи экзистенциалистов вписываются в дискуссию о тождестве личности? Почему Дерек Парфит – это экзистенциалист, который притворяется аналитическим философом? И чем оба направления могут быть полезны друг другу? Об этом и многом другом вы узнаете в новом выпуске нашего подкаста.

https://youtu.be/19okpgWWQVk?si=gfPtNfDJ_wgmndEa

В философии сознания иллюзионисты утверждают, что у нас нет хороших оснований верить, что наш опыт вообще содержит квалиа. Здесь иллюзионисты используют так называемый «аргумент разоблачения». Общая идея всех таких аргументов состоит в том, что если мы можем объяснить наше убеждение в существовании какой-либо экстраординарной сущности, не допуская реального её существования, то мы не должны верить в неё. Яркий пример подобной сущности — корабли инопланетян. Мы можем объяснить отчёты людей о том, что они видели в небе НЛО, с помощью хорошо изученных и известных нам атмосферных явлений. И поскольку такое объяснение возможно, то с учётом ряда хорошо известных эпистемических принципов (бритва Оккама, объяснительный приоритет естественных наук и т.д.) мы должны отвергать убеждение об инопланетном происхождении НЛО как необоснованное.

Аналогичным образом, утверждают иллюзионисты, мы должны рассуждать и о квалиа. Сами по себе квалиа являются экстраординарной с точки зрения естественных наук сущностью — ничто другое в мире не является сущностно субъективным. Поэтому если у нас есть возможность объяснить нашу веру в существование квалиа, не допуская их реального существования, то мы можем считать сами квалиа разоблачёнными и, следовательно, нереальными в том же смысле, что и инопланетные НЛО.

Из статьи «Не стоит переживать из-за квалиа».

Вместе с новыми технологиями люди открывают и новые формы одиночества. Восторг от возможностей интернет-общения соседствует с разочарованием и ощущением отчуждения в социальных сетях. В своей статье Михаил Федорченко рассуждает о цифровой меланхолии — о разнице в том, как она отражается в музыке Radiohead и Massive Attack, «Экспериментах Лейн» и творчестве Yeule.

Друзья, будем признательны, если вы пробустите канал, чтобы к нам вернулась возможность публиковать истории.

Для Селларса эпистемические отношения – это нормативные отношения. Рассмотрим это подробнее на примере отчетов об ощущениях. Когда мы обучаемся языку, сообщество закрепляет наши верные употребления понятия «красный». Уметь правильно употреблять «красный» – значит обладать практическим навыком следования правилу языкового сообщества. Этот навык вырабатывается через подкрепление и исправление нашего употребления сообществом. Правило употребления слова «красный» устанавливает, в каких перцептивных условиях корректно будет дать отчет о видимом красном объекте – в условиях, схожих с теми, в каких ранее языковое сообщество одобряло наше употребление слова «красный».

Эпистемический авторитет отчетов о наблюдении покоится на надежности, которой обладают эти отчеты в языковом сообществе. Чтобы сделать отчет о наблюдении «этот предмет – красный», необходимо знать, что такой отчет является, как выражаются селларсианцы, надежным симптомом наличия перед наблюдателем красного предмета.

С точки зрения Селларса, производя отчеты о наблюдении, мы берем на себя ответственность за них, поскольку претендуем на то, что знаем правила, по которым эти отчеты должны производиться. Употребление отчетов является практикой, которая регулируется нормами языка лингвистического сообщества, так что если мы претендуем на следование этим нормам, то мы должны быть способны предоставлять основания своих утверждений. Именно такая ответственность отличает наши языковые отчеты от простого попугайства – другие люди рассчитывают на наши языковые компетенции, на наше знание более широкой картины, позволяющей нам делать верные отчеты.

Селларс описывает эту ситуацию так: «…определяя некий эпизод или состояние как знание, мы не даем эмпирического описания этого эпизода или состояния, а помещаем его в логическое пространство разумных оснований, т.е. в пространство обоснования и способности обосновывать то, что мы говорим». Логическое пространство разумных оснований – пространство нормативных отношений между членами языкового сообщества. В этом пространстве языковые существа могут совершать утверждения, подвергать их сомнению, запрашивать и предоставлять основания для утверждений, менять свою точку зрения и менять точку зрения других.

Из статьи «Миф о Данном. Введение в философию Уилфрида Селларса».

Выпуск подкаста, в котором Евгений Цуркан рассказывает о философии юмора. Обсуждаем различные теории, объясняющие природу смешного. Выясняем, как к юмору относились Платон, Аристотель, Гегель, Шопенгауэр, Бергсон и другие философы. Вспоминаем о комичных эпизодах из биографий известных мыслителей. Говорим про юмор философов и философию в юморе.

https://youtu.be/DR493j7oZl8?si=SPrufNO5tPmwTQtB

Квалиа — это интроспективно доступные феноменальные свойства сознательных переживаний. Их интроспективная доступность означает, что мы узнаём о квалиа через интроспекцию. Сама интроспекция — это наблюдение за собственными ментальными состояниями (чувствами, мыслями, эмоциями, воспоминаниями, представлениями, восприятиями, переживаниями и т.д.). Так, когда я смотрю на зелёное яблоко, то я переживаю особый визуальный опыт, и, переводя внимание с самого яблока на этот опыт, посредством интроспекции я узнаю, что ему присущи особые феноменальные свойства — квалиа зелёности. Их феноменальность означает, что квалиа относятся к тому, как соответствующий опыт воспринимается нами — каков этот опыт для нас. Наконец, квалиа реализуются в нашем опыте, а не в каких-либо внешних по отношению к опыту объектах. Квалиа зелёности — это свойство нашего опыта визуального восприятия зелёного, а не самих зелёных объектов. Если бы в мире не оказалось существ со способностью к визуальному восприятию, то сами зелёные объекты никуда бы не делись, но в таком мире не существовало бы соответствующих зелёному цвету квалиа.

Квалиа являются одной из центральных тем современной философии сознания, потому что, как часто предполагается, они являются главной трудностью для попыток дать сознанию естественно-научное объяснение. Квалиа по определению являются субъективными и приватными свойствами опыта, доступ к которым имеет только субъект соответствующих переживаний. Когда я смотрю на зелёное яблоко, то у вас нет доступа к моему зрительному восприятию. Вы можете сами взглянуть на это же самое яблоко, но это не даст вам доступа к самому моему зрению. Если я откушу от яблока кусок, то вы не почувствуете того же самого вкуса, который чувствую я. Даже если вы сами откусите от этого же яблока, это не даст вам доступа к моим ощущениям, вы просто будете испытывать что-то приблизительно похожее. Естественные же науки описывают объективные (или интерсубъективные) явления, эпистемический доступ к которым все субъекты имеют в равной степени, пусть даже иногда этот доступ как-либо опосредован.

Из статьи «Не стоит переживать из-за квалиа».

Со второй половины XX века и по наши дни философия Аристотеля переживает возрождение после продолжительного периода, когда она только теряла популярность. Но как так получилось? И почему подъем аристотелизма коррелирует с подъемом аналитической философии? Вместе с Артемом Юнусовым и Василом разбираемся во всем этом, отдельно рассматривая, как Элизабет Энском и Стивен Мамфорд предложили убедительную альтернативу взглядам Юма на причинность.

https://youtu.be/R_4lg8Znb4k

Тема психополитики, основанной на нейрональном насилии, проходит красной нитью через творчество немецкого философа южнокорейского происхождения Бён-Чхоль Хана. В его философских эссе, которые только недавно начали активно переводить на русский язык, а на западе издают на разных языках последние лет двадцать, он дискутирует с Мишелем Фуко и его концепцией биополитики, характерной для так называемых дисциплинарных обществ. Рассматривая власть как сложную динамическую архитектуру различных механизмов, стратегий и практик, Фуко говорит о внешнем давлении на субъекта, который для обретения внутренней свободы постоянно вынужден сопротивляться повседневным интервенциям извне. Для французского мыслителя власть отражена в самых разных социальных практиках и представляет рассеянные источники влияния и воздействия на человека со стороны государственных (и не только) институтов. Это может быть замедленная работа бюрократической машины, надзор в системе образовательных, пенитенциарных или психиатрических заведений. Даже власть, проявленная в образе регулировщика или светофора, регламентирующих порядок уличного движения.

Предлагая концепцию психополитики как совершенной иной тип власти, Хан утверждает, что описанные Фуко инструменты управления существенно отличаются от новой формы власти в эпоху позднего капитализма. Если для индивида, производство субъективности которого проходило в рамках дисциплинарных обществ действовал императив «ты должен», а власть выступала как система ограничений и принуждений к исполнению чужой воли, то в постдисциплинарных обществах ситуация меняется. Это отражается в системе неолиберальных инструментов управления, ловко мимикрирующих под свободу выбора, мотивацию, саморазвитие и стремление к счастью со стороны самого субъекта, который выступает как самодисциплинированный нейрофизически активный гражданин, стремящийся к личному успеху и благополучию.

Из статьи «Психополитика и нейрональное насилие».

Рассказываем о дружеском канале «вчемсуть» по современной философии: главные идеи философов 20 и 21 века, стримы с исследователями и основные проблемы актуальной философии.

Что можно почитать на канале?

• Мыслители современности об эстетике
• Подборка философских книг, исследующих понятие ужаса
• Материал о том, как читать сложные тексты
• Разбор термина «общества негативных отношений»
• Сайт, где можно сравнить взгляды философов
• 5 философских интервью

Ссылка на канал → t.me/vchistina

Сегодня моральный реализм — мейнстримная позиция среди академических философов. В пользу этого говорит, например, опрос Дэвида Чалмерса и Дэвида Бурже, 62,07% участников которого принимают или склоняются к моральному реализму. Об этом же свидетельствует общее количество публикаций и тенденции в разделах «Метаэтика» и «Нормативная этика» на сайте PhilPapers. Сюда же можно отнести статистику самых цитируемых статей по философии с сайта Кембриджского университета. В списке самых цитируемых авторов, рождённых после 1900 года, на Стэнфордской философской энциклопедии тоже, как ни странно, доминируют моральные реалисты. Эти соображения ни в коей мере не говорят о том, что моральный реализм — это не вызывающий сомнений консенсус для всех философов, но они свидетельствуют в пользу мейнстримности подобного взгляда.

Коротко моральный реализм можно определить как позицию, согласно которой существуют объективно истинные моральные суждения. Говоря проще, моральные реалисты верят в существование объективной морали, истинной для всех людей. Если же говорить сложнее, то моральные реалисты утверждают, что моральные суждения выражают не эмоции, культурные предписания или субъективные установки людей, а объективные факты или свойства мира. И эти суждения бывают истинными в той мере, в какой они выражают реальные факты или свойства мира. Некоторые философы называют последние «моральными фактами» или «моральными свойствами», но не всем по душе подобная терминология.

Ссылка на мейнстримность здесь, разумеется, не является обоснованием истинности морального реализма. Однако эта тенденция должна быть любопытным для всех, кто начинает своё знакомство с философией и особенно для тех, чьё знакомство связано с фигурами вроде Фридриха Ницше или Макса Штирнера. Как кажется, философы — это именно те люди, для которых профессиональным долгом является критическая рефлексия над распространёнными установками и убеждениями. И часто ожидается, что философы не будут принимать на веру любое мнение, которое распространено среди «простых обывателей». Почему же тогда многие философы столь большие энтузиасты в своей поддержке какой-то «объективной морали»?

Сперва стоит заметить, что моральный реализм не предполагает конкретной теории морали. Поэтому моральные реалисты вовсе не обязаны поддерживать конвенциональную мораль своих сообществ. Напротив, для моральных реалистов исследование морали в чём-то схоже с научным исследованием. На протяжении всей истории наука развивалась, отбрасывая или перерабатывая некорректно отражающие мир научные теории. Поэтому для моральных реалистов нет ничего невероятного в том, что конвенциональная мораль тех или иных сообществ окажется некорректной в отражении моральных фактов. Более того, моральный реализм может быть даже более плодотворным в том, чтобы мотивировать критическое переосмысление существующей морали, потому что конечной целью моральных реалистов является отыскание моральной истины, а не просто критика существующих моральных теорий.

Из статьи «Почему мораль объективна?».

Что почитать по моральному реализму?

Что такое моральный реализм?
Почему эта позиция является самой обоснованной и популярной метаэтической позицией среди современных метаэтиков?
Какие виды морального реализма бывают?

На эти и многие другие вопросы я отвечал на множестве своих трансляций, здесь лишь кратко скажу, что в среднем, моральный реализм это теоретический фреймворк, который защищает тезис о том, что существуют независимые (от произвола, договора, предпочтений и т.д.) истинные моральные пропозиции, наподобие таких: "честность это добродетель", "жестокость это порок", "глупость хуже рассудительности" или "аборт недопустим))))".

И хотя не все моральные реалисты верят в моральные факты, так называемые факторы истинности для моральных пропозиций (например Д. Парфит, Т. Скэнлон и другие), большинство из них все же полагают, что моральные суждения выражают пропозициональные установки, а не экспрессивные состояния.

Также моральные реалисты убеждены, что эти суждения могут быть истинными при определенных условиях, а также в то, что мы можем это эпистемически адекватно обосновать, и в то, что весь этот исследовательский моральный процесс аналогичен научному исследованию, или как минимум не идет в разрез с ним.

Что же тогда почитать по моральному реализму, чтобы разобраться с тем, как работают моральные суждения и существуют моральные истины, моральные факты и моральные основания (или мотивации)?

Ниже я приведу список первоисточников и нескольких статей по теме.

Реалистический моральный нон-натурализм:
1. Moral Non-Naturalism SEP
2. The Normative Web. An Argument for Moral Realism - Terence Cuneo
3. The Fundamentals of Ethics (часть 3 посвящена метаэтике) - Russ Shafer-Landau
4. Moral Realism. A Defence - Russ Shafer-Landau
5. The Moral Universe - John Bengson, Terence Cuneo, Russ Shafer-Landau
6. Ethical Intuitionism - Michael Huemer
7. Taking Morality Seriously. A Defense of Robust Realism - David Enoch

Пояснение:
Работа (2) посвящена аргументу товарищей по несчастью, в (3) изложены основные положения морального реализма и альтернативные критические теории, в (4) работе вы найдете системную защиту морального реализма, (5) - это новый гипер-фундаментальный труд посвященный тому, как возможное научное исследование моральных истин, (6) - база этического интуиционизма, одной из самых простых и обоснованных моделей морального реализма, а в (7) эксплицируется аргумент делиберативной незаменимости и приводится довод в пользу нормативности как таковой, а не только моральной.

Реалистический моральный натурализм:
1. Moral Naturalism SEP
2. Moral realism - Peter Railton
3. How to be a Moral Realist - Richard N.Boyd
4. Realism, Naturalism, and Moral Semantics - David O. Brink
5. Facts, Values, and Norms - Peter Railton

Пояснение:
В работе (2) изложен редуктивный моральный натурализм с вытекающим из него утилитаризмом удовлетворения желаний, а в (3) нон-редуктивный моральный натурализм с геоместатическим консеквенциализм, (4) содержит системное обоснование натурализма и ответов на возражения к этой модели, (5) - сборник статей по разным вопросам, касающихся морального натурализма.

Начинать можно с чего угодно, но я бы советовал начать с этого ролика. Затем же, по моральному натурализму советую взять статью П. Реилтона про моральный реализм (2), а по нон-натурализму советовал бы начать с М. Хьюмера (6).

Подписывайтесь и ставьте реакты, если хотите еще подборки философских работ.

#что_почитать #LS_book

Жизнь бывает искристой и ослепительной. Тому и посвящен новый сингл, с которым уже можно ознакомиться там, где вам удобно.

Как и всегда, рад вашим откликам и прослушиваниям ✨

Бён-Чхоль Хан — это один из наиболее примечательных философов наших дней. Популярным его сделали размышления о современном обществе, в котором Хан обнаруживает тенденцию к усталости и выгоранию от бесконечного стремления ко всё новым и новым достижениям. На Бусти и Патреоне уже доступен расширенный выпуск подкаста, в котором мы вместе с Алексеем Салиным говорим о философии Хана, его взглядах на продуктивность и любовь.

Наступил ли конец философии? Почему философия стремится образумить природу и оприродить разум? И в чем Хайдеггер видел задачу мышления? Захар Неустроев перевел статью Жана-Люка Нанси, в которой французский философ размышляет о том, чем является и может быть философия.

Философский зомби — это существо, которое во всех своих физических и поведенческих свойствах полностью идентично обычному человеку, но лишено каких-либо субъективных переживаний. У такого зомби, когда он смотрит на зелёное яблоко, происходят все те же нейрофизиологические процессы, что и у обычного человека, и он также демонстрирует все те же самые поведенческие реакции. Если его спросить, что он видит, то он ответит: «Я вижу зелёное яблоко». И он может также съесть его, а затем, несколько поморщившись, сказать: «Это яблоко довольно кислое на вкус». Но у зомби нет никакой приватной «картинки перед глазами», когда он смотрит на яблоко, а также нет никакого реального ощущения вкуса.

Аргумент зомби состоит в том, что если мы можем представить такое существо, то оно действительно возможно. Под представимостью (или мыслимостью) в данном случае подразумевается отнюдь не способность вообразить себе какой-то вымышленный образ. Вам может быть сложно вообразить какой-то чрезвычайно сложный образ, вроде фигуры с миллионом углов. Но если вы подумаете о самой концепции подобной фигуры, то вы не обнаружите в ней какого-либо явного противоречия. Так и в случае зомби под его представимостью имеется в виду способность помыслить о концепции такого существа без того, чтобы найти в ней явные противоречия. Как утверждает Кирк, если зомби представим в этом смысле, то он возможен в том же смысле, в котором в принципе возможно начертить фигуру с миллионом углов. А это подразумевает ложность физикализма, ведь тогда всех физических фактов о нашей нервной системе недостаточно, чтобы существовало субъективное сознание, в котором реализуются квалиа. Тогда сами квалиа являются нефизическими свойствами нашего мира.

Из статьи «Не стоит переживать из-за квалиа».

Квалиа — одно из центральных понятий современной философии сознания, с которым связано немало путаницы и споров. Константин Морозов объясняет значение квалиа и рассказывает о том, почему эта концепция не представляет серьёзной угрозы для натуралистических теорий сознания.

В «Философии религии» Гегель предлагает крайне необычную на первый взгляд метафору духа: «Существование общины есть ее продолжающееся, вечное становление, основанное на том, что дух есть вечное познавание себя, он рассыпается на конечные искры отдельных сознаний и вновь собирает себя и постигает себя из этой конечности по мере того, как в конечном сознании рождается знание о его сущности и, таким образом, божественное самосознание. Из брожения конечности, превращающейся в пену, рождается благоухание духа».

Образ разума или сознания как огня (искра) существует издревле и в западной традиции возник, вероятно, задолго до гераклитовского Логоса. Эта возвышенная метафора внезапно соседствует с другой, более материальной и потому неожиданной в данном контексте. Брожение, причем не какой-то трюизм в духе «брожения умов», а прямое указание на бродящий напиток, порождающий аромат. И это не случайность: сравнение духа и познания истины с брожением встречается и в других его работах (например, в Предисловии второго издания «Энциклопедии философских наук»).

Однако я бы хотел отметить именно сложность, символическое богатство этого образа. Ведь если представить себе бокал пива или вина, то незашоренное мышление здесь увидит не развлечение и пьянство, а изобилующую деталями историю (столь дорогую Гегелю) — историю, породившую как многообразные культурные практики, так и вполне себе конкретный вкус, аромат и даже цвет, который тоже оказывается глубоко символичным — от золота до пурпура и тёмного дерева.

Перед нами буквально на пальцах представлена логика гегелевского снятия, Das Aufhebung: нечто конкретное, порождает своё противоречие, которое отрицается и превосходится, чтобы из него вызрело что-то совершенно новое, тоже конкретное и невозможное без негации старого. Это мне намного дороже и ближе всей возвышенной гигантомании, навороченной вокруг Гегеля, которая по сути лишь мешает увидеть сказанное. Ведь Гегель нигде не говорит, что снятие – это простая логическая процедура, дающая вам власть над реалиями, напротив, конкретика любой трансформации жизни завораживающе сложна, почему и требуется постоянное расширение целостности взгляда, без которого по его мысли не может быть истины.

Из статьи «Гегель и искусство ферментации».

В основе аргумента от релятивности лежит интуиция о том, что если есть некоторая проблема вокруг которой имеется невероятно большое количество разногласий и отсутствует какая-либо правдоподобная конвергенция мнений, то у нас есть основания считать, что истина в этом вопросе недостижима. Подобный ход мысли не является новинкой, так как мы находим его ещё у Секста Эмпирика в виде первого из тропов младших скептиков, которые впоследствии стали называть тропами Агриппы.

Исследуя моральные нормы, кодексы, моральные убеждения и практики многих людей мы можем наблюдать огромные разногласия, которые прослеживаются не только от эпохи к эпохе, от культуры к культуре, от сообщества к сообществу, но и от одного человека к другому. Имеет место значимый эмпирический факт, что в истории человечества существовало и до сих пор существует множество моральных разногласий, которые не были урегулированы тем или иным рациональным способом. Вопрос для нас будет заключатся в следующем: следует ли из этого факта, что моральные разногласия в принципе не могут быть обосновано устранены?

Здесь может быть уместна аналогия с наукой. В ней если и существовали серьезные разногласия, то со временем они были устранены через открытие тех или иных фактов или благодаря принятию новых научных теорий (более сильных с точки зрения объяснения, предсказания и простоты). Физика Ньютона была заменена физикой Эйнштейна, геоцентризм гелиоцентризмом, а биология Аристотеля биологией Дарвина. Но были ли подобным образом устранены значимые моральные разногласия? Судя по всему, нет.

Если это так, то у нас может быть дано этому несколько объяснений.

Первое может заключаться в том, что на самом деле моральные истины существуют, но мы просто еще их не открыли, из-за чего и существуют моральные разногласия (ответ морального реалиста).

Второе может звучать так: на самом деле моральных истин не существует, так как если бы они существовали, то за столь долгое время которое люди потратили на исследование морали, мы бы открыли хотя бы некоторые их них, однако этого не произошло (ответ теоретика ошибок).

Сторонники теории ошибок считают, что вторая гипотеза обладает большей правдоподобностью, простотой и объяснительной силой в сравнении с первой, что дает нам основания считать, что она верна.

Из статьи «Почему мораль — это ошибка?».

Сегодня нам доступно множество цифровых и технических благ, незаметной платой за использование которых оказывается сбор данных. Намерение технологических корпораций улучшить продукт, отследив поведение пользователей, приводит к появлению рынков поведенческой информации и новых инструментов власти. В своей статье Александр Косенков разбирает идею Шошаны Зубофф о наступлении эпохи надзорного капитализма.

https://insolarance.com/surveillance-capitalism/

Город — это память и обещание, которые никогда не смешиваются с тем, что является видимым, представимым, построенным и пригодным для жизни здесь и сейчас. И поэтому помыслить его трудно. Трудно в силу нескольких причин. Трудно постольку, поскольку ещё не удавалось помыслить сущность города вообще (générale). Ведь трудно помыслить то, что самим фактом своего существования сводится к образному представлению, некому бытию-присутствию. Трудно помыслить то, что никогда в них не включается и к ним не сводится, — уникальную сущность каждого города. Эта же трудность возникает ещё и тогда, когда берёшь риск мыслить такую сущность, как столица.

Но вообще, мне кажется, что уже сегодня от вопросов «Что такое город?» или «Что такое столица?» всё больше и больше веет какой-то меланхоличностью и эсхатологичностью… У меня есть смутная гипотеза, — которая и ведёт за собой эти скромные замечания, — о том, что город, метрополия или полис больше не являются крепкими и чёткими формами единства чего-либо. Больше они топологически не охватывают сред обитания, не охватывают всех взаимодействий и коммуникаций, всех стратегий и всей торговли. Одним словом, они постепенно перестают опоясывать человеческую социальность и политику. Ту самую политику, которая первой же сменит своё название, как только город как pólis или acropolis уже больше не сможет вмещать res publica [общественное дело]. Однако подобное вступление в Эпоху Пост-городов не означает того, что мы должны забыть о них вовсе.

Это место — город — называют по его имени собственному, и в этом месте мы живём в настоящем времени. Тем не менее мы всегда должны продумывать его как «грядущее место». Оно должно однажды настать своим собственным образом, как бы предписанным особой сущностью его памяти. У этого места уже есть богатая история, и она наслаивается поверх его стен, памятников и улиц. И эта история ещё только должна произойти, поскольку мы всё ещё продолжаем задаваться вопросом о том, что с ней делать.

Из статьи «Поколения одного города: память, пророчество, ответственность».

Рассел в СССР

На самом деле нет: Рассел и Мур в царский России, но ради сохранения рубрики пусть будет так.

Видимо, одно из ранних (а возможно и первое) упоминание Дж.Э. Мура в русской философской литературе произошло в острополемической рецензии Бориса Яковенко на книгу Исидора Продана, "Познание и его объект. Оправдание здравого смысла" (1913). Как легко догадаться по названию, книга защищает версию философии здравого смысла в стиле Томаса Рида. А Яковенко — неокантианец, причем писавший порой в том духе, что вот де явился нам святой Коген и даровал народам единственно верный философский метод — трансцендентальный, и теперь заживем научно. Рецензия вышла отрицательная, причем в основном претензии состоят в том, что Продан чего-то не прочитал, не знает, не понял, не усвоил. В том числе не знает он и собственно реалистической традиции здравого смысла, не читал (в числе прочих) Рассела и Мура, "новейших английских реалистов" (Яковенко Б. Обзор книги И..С. Продана "Познание и его объект" (Оправдание здравого смысла). Часть 1. Харьков, 1913. // Вопросы философии и психологии. V книга (120). Ноябрь-декарь. 1913. C. 746)

На этот выпад и ответ есть. Он на втором скрине. Это из "Вопросов философии и психологии", 1914, Книга 121, январь-февраль.

Как Плотин повлиял на западную философию и христианство? В чем состояла его идея трех ипостасей? Откуда берется Единое и множественность Ума? И является ли философия заметками на полях Пифагора, а не Платона? В этом подкасте говорим о Плотине с экспертами по античной философии — Дмитрием Бугаем и Андреем Нечаевым.

https://youtu.be/St_btxNmTbo

Если вы видите бронзовую статую, означает ли это, что в этот же самый момент вы видите и другой объект — кусок бронзы как таковой? Как соотносятся форма объекта и материя, из которой он состоит? Всякая ли вещь обладает природой? Можно ли сказать, что деревянный стол имеет отличную от деревьев природу или же столы — это только искалеченная плоть деревьев? На Бусти и Патреоне уже доступен подкаст, в котором мы с Василом и Артемом Юнусовым обсуждаем гилеморфизм и эссенциализм в метафизике неоаристотелизма.

Самый понятный способ оценить нечто, что заявляется как непосредственное свидетельство, — это оценить сам когнитивный процесс, являющийся его источником. Обратимся к примеру. Вы встретились со своим знакомым и вам нужно зайти в книжный магазин. Если ваш знакомый скажет, что видел книжный за углом, то вряд ли вы подвергнете эту информацию большому сомнению, поскольку в целом скорее всего доверяете зрению как способу узнавать расположение объектов в пространстве. Немаловажно, что на сомнение не влияет то, что вы эксплицитно допускаете возможность ошибки. Возможно, что ваш знакомый плохо видит, не отличает фасады магазинов от реальных магазинов или вообще толком не понимает, что такое «книжный магазин», но даже так, если он вас не обманывает, то вы понимаете, что его слова передают информацию о расположении чего-то за углом. Таков минимальный когнитивный успех, создаваемый даже не самым корректным свидетельством.

Радикально иной была бы ситуация, в которой ваш знакомый сообщил бы, что у него было видение о том, что книжный находится за углом. Если он не шутит, то у вас нет особых поводов доверять непосредственным свидетельствам мистического опыта. И вновь на сомнение или доверие не должно влиять то, прав ли ваш знакомый или ошибается. Принципиальное отличие этих двух ситуаций состоит в том, что в случае со зрением вам известны признаки, позволяющие понять или хотя бы допустить, что этот когнитивный процесс мог быть источником рассматриваемого свидетельства. В конечном счете вы знаете, что ваш знакомый не слеп. В случае с мистическим видением у вас столь же наглядного критерия не имеется.

Даже если вы допустите, что имеет место некий процесс, который стоит называть «мистическим видением», то как понять, что он именно когнитивный, то есть пригодный для познания? Со зрением этот вопрос решаем – на обыденном уровне вы просто знаете, что значит что-то увидеть от первого лица, а на углубленном уровне на вас работают множество философов и ученых, предоставляющих теоретические и эмпирические сведения о познавательном характере перцепции. Кроме того, вы с раннего детства привыкли к практике отчетов о наблюдениях в рамках обыденной коммуникации. Вам знакомы неявные правила составления таких отчетов, тогда как имплицитные правила отчетов о ясновидении – загадка для любого, кто не рос в обществе ясновидящих.

Из статьи «Какими бывают свидетельства?».

Друзья, сегодня в 18:00 МСК мы с философом и историком философии Денисом Масловым будем обсуждать античные скептицизм на стриме. Присоединяйтесь к нам на Ютубе и на Твиче!

P. S. Спасибо Ирине Сахрыниной за рисунок!!! 🌳🐄🌳

Ганнибал Лектер как лектор

Ганнибал Лектер уже давно стал культовым антигероем. Интеллектуал, монстр, каннибал, поедающий только «грубых», Il Monstro, которого многие понимают как санитара леса. Не желая здесь поднимать вопросы добра и зла, мне кажется интересным попробовать посмотреть на Ганнибала как деятеля культуры и эстета. В этом мне поможет один из разделов книги «Ганнибал» тетралогии Харриса, часть II, «Флоренция». В очередной раз изменив свой внешний вид, чтобы избежать преследования, и даже лишив себя шестого пальца — особого типа полидактилии, который сильно выделял Ганнибала среди прочих преступников — он примеряет новую личину исследователя и лектора, доктора Фелла. Деятельность Фелла со всеми подробностями не описывается — это было бы излишне для такого короткого романа, который посвящен вовсе не интеллектуальной культуре. Однако Харрис мастерски справляется с тем, чтобы показать нам Ганнибала в роли интеллектуала, — благодаря короткой лекции, посвященной Данте.

Пока все самые знаменитые исследователи Средневековья и эпохи Возрождения устраивались на стульях, доктор Лектер составлял в уме конспект предстоящей лекции. Тема лекции была: «‘Ад’ Данте и Иуда Искариот».

Начало рассказа — Пьетро делла Виньи, логофет Сицилийского королевства, который, подобно Иуде Искариоту, занимает место в дантовском аду. Причина, по которой Данте помещает делла Виньи в Ад — непомерная жадность, схожая с той, что подтолкнула Иуду на предательство. Далее Лектер ссылается на Иеронима и Оригена, которые по-разному интерпретировали прозвище «Искариот». Следующая мысль — уже в Античные времена жадность и смерть путём повешения взаимосвязаны. Самоубийство и жадность отождествляются Ганнибалом, и он заканчивает лекцию кратким замечанием о том, что рассуждение его неполноценно, поскольку ему требуется также разобрать комментарии сына Данте, Пьетро. К этим словам относится авторская сноска:

Лекция доктора Лектера в Студиоло основана по большей части на материалах замечательного исследования Энтони К. Кассела «Ужасное искусство справедливости Данте». (И это верно, поскольку многие аспекты лекции Ганнибала — такие как толкования Иеронима и Оригена — взяты из книги Кассела — а.и.)

Необходимо отметить, что лекция Ганнибала имеет функциональное значение. Он выбирает тему и образы для того, чтобы испугать своего противника, который решил проявить всё те же добродетели, что и предатели, описываемые Ганнибалом. Ведь коммендаторе Пацци, — служитель закона, который должен был отдать Лектора в руки правосудия, — решил продать его садистическому бизнесмену Верже. Возмездие свершится, — говорит ему Ганнибал, — я буду самой справедливостью. Однако Кассел в своем комментарии к Данте расставляет совсем иные акценты. В двух главах, содержательно посвященных этой истории, — третьей и четвертой, — он рассказывает нам биографию Виньи, а также повествует об особенностях христианского взгляда на историю Иуды. Для Кассела важно, что историю предательства Виньи можно реконструировать несколькими способами. Виньи сам говорит о том, что он не виновен в предательстве Фридриха:

Моих корней клянусь ужасной кровью,
Я жил и умер, свой обет храня,
И господину я служил любовью!

Невиновность Виньи — первая деталь, на которую необходимо обратить внимание. Его вина заключается не в предательстве, иначе бы Данте поместил его на девятый круг — рядом с Иудой и Брутом. Основной его грех — это самоубийство. Поэтому Ганнибал неправ, когда произносит:

Таким образом, Данте напоминает — с помощью звуков — о смерти Пьера делла Виньи и видит в ней смерть Иуды, поскольку это смерть за одни и те же преступления, — жадность и предательство.

Тут ещё на различных музыкальных площадках вышло три новых трека. Вас ожидают коты, Сатоси Кон, сломанная электроника и другие странности.

В общем, буду рад вашим прослушиваниям 🦇

Элизабет Энском внесла существенный вклад в этику и теорию действий, будучи одной из первых аналитических женщин-философов. Так, именно она является автором термина «консеквенциализм», а представления Энском о причинно-следственных связях и намерениях составили конкуренцию теории причинности Юма. Одновременно с этим она была ближайшей подругой Витгенштейна, распорядительницей его наследства, ревностной католичкой в некатолической стране и активистской, выступавшей против Гэрри Трумана, абортов и контрацепции. В этом подкасте мы вместе с Василом обсуждаем сложную личность Энском и её философское наследие.

https://youtu.be/DQdoQ_q8cd8?si=WECHxaVe9PGogEbm

Что оправдывает современную метафизику перед лицом науки?

С одной стороны я мог бы ответить на данный вопрос, просто-напросто сказав, что метафизика это самостоятельное, уникальное и внутренне ценное исследование, которое не нуждается в поиске оправданий наук.

Однако, как я полагаю, сам по себе поставленный вопрос имеет исследовательскую ценность в силу того что, отвечая на него мы можем прояснить каким образом соотносится современная наука с современной метафизикой.

Заявлю также, что ответов может быть несколько, поэтому здесь я сфокусируюсь лишь на одном из них, а другие рассмотрю в случае положительных реакций.

Для начала напомню, что метафизика представляет собой раздел современной академической философии, который посвящен исследованию проблем, вопросов и головоломок, которые касаются наиболее общих и фундаментальных аспектов реальности.

Так к примеру, метафизики исследуют природу возможных миров, тождества объектов во времени, причинно-следственных и супервентных отношений, вопросы граудинга, композиционную структуру объектов и т.д.

Вопрос, соответственно, заключается в том, что делает метафизику эпистемически ценным типом исследования. Ведь при первом приближении, метафизические спекуляции носят сугубо априорный характер, что делает их зачастую непроверяемыми с помощью наблюдений или экспериментов.

Первым ответом по заявленный вопрос является ответ «комплиментарности» (сomplementary metaphysics), который я здесь рассмотрю-с и приведу аргумент в пользу данной точки зрения.

Для экспликации допущу ряд положений:
Положение 1: метафизическое исследование, по своей природе, отличается от научного исследования только лишь своим предметом. Метафизика исследует более общие аспекты реальности, чем это исследуется в физике, химии или биологии. Если физика интересуется физическим причинами, то метафизика исследует саму природу причинности и т.д.

Положение 2: научное исследование опирается на множество, как локальных (характерных только для некоторого множества наук), так и универсальных методов (присутствующих повсеместно), однако принцип наилучшего объяснения (ПНО) является центральным методом при отборе научных теорий. Зачастую научная теория признается верной, относительно своих конкурентов, именно благодаря тому, что она является наилучшим объяснением согласно АВС достоинствам.

Положение 3: если научные исследования обоснованы благодаря опоре на ПНО, так как ПНО это эпистемически надежный метод, то и другие типы исследований, в случае если они корректно используют ПНО, могут претендовать на обоснованность.

Здесь может возникнуть вопрос: что значит, что Т является наилучшим объяснением для Р?

Обычно, наилучшее объяснение, это такое объяснение значимых данных Р, которое соответствует теоретическим добродетелям так, что все альтернативные объяснения проигрывают в этом.

К теоретическим добродетелям (или эпистемическим достоинствам) теорий, моделей, концепций и т.д., обычно относят следующие: простота, объяснительная сила, внутренняя согласованность, согласованность с другими общепринятыми теориями, изящность, эмпирическая адекватность, универсальность (в противовес локальности), практическая применимость и т.д.

Теперь сам аргумент:
1. Если ПНО обосновывает научное исследование, то ПНО обосновывает метафизическое исследование;
2. Верно, что ПНО обосновывает Н.И.;
С. Верно, что ПНО обосновывает М.И.

Верно ли, что современная метафизика при моделировании следует ПНО? К эпистемическому счастью, большинство современных метафизиков действительно апеллируют к ПНО. Метафизические теории действительно находятся в конкуренции друг с другом за наилучшее объяснение.

Например, редуктивный натурализм апеллирует к принципу простоты и согласованности с научными моделями, в то время как его критики, к примеру сторонники дуализма свойств (речь о ментальных свойствах) указывают на провал в объяснении, который отсутствует в их метафизической модели.

Так или иначе, важным здесь является то, что метафизика не является произвольной спекуляцией, так как в своих методах метафизики солидарны с учеными.

#философское_размышление

Диктатуры ренты и диктатуры власти

Существует довольно устойчивое представление, которое характеризует авторитарные политические режимы (а также их гибридные разновидности), как системы, стремящиеся к клептократии. Иными словами "Власть ворует!".

Это представление сильно въелось в околополитический дискурс, что регулярно отражается в тех же социологических опросах. Однако клептократические режимы — едва ли не самое лучшее, на что могут рассчитывать жители, которым посчастливилось быть подданными какого-нибудь обладателя "сильной руки".

Исследователь диктатур Робер Уинтроуб, в частности, определил два типа диктаторов: "кубышка" и "тоталитарист". Согласно его теории, диктаторам прежде всего важны две сущности: потребление и власть. Они управляют с помощью двух инструментов: подавления и задабривания. Иными словами, кнут и пряник.

Диктаторы-кубышки — это и есть классические клептократы. Они максимизируют потребление, власть важна им постольку, поскольку обеспечивает потребление. Эти диктаторы любят благоприятное экономическое положение, которое позволяет им собирать ренту и относительно не "объедать" подданных. Поэтому если "кубышка" подсел, скажем, на нефтяную иглу, он будет на ней сидеть, как героиновый наркоман, и все остальное ему будет не так интересно.

Более суровую реальность демонстрируют своим подданным диктаторы-тоталитаристы. Их интересует прежде всего власть. поэтому они стремятся подавлять любое сопротивление. Если "кубышка" может допустить существование оппозиции, которая не пытается утащить у него ренту, то "тоталитарист" уничтожит оппозицию просто потому, что она есть. Улучшение экономического положения тоже не поможет — в этом случае тоталитарист усиливает репрессии. Как ни странно, такие диктаторы сникают в случае ухудшения экономического положения.

Так что если власть просто ворует, это еще полбеды. Беда наступает, когда приумножение власти становится главной целью

Подписаться на Заметки на полях

Есть ли что-то общее, что объединяет множество уникальных городов? В конце концов, каковы условия возможности города? Егор Курышов перевёл текст Жака Деррида, в котором французский философ создаёт набросок «трансцендентального субъекта», скрывающегося за маской города. С точки зрения Деррида, первым на существование такого субъекта пытался указать Франц Кафка, а сюжет о «Вавилонской башне» лежит у истоков человеческой общности.

Классический потребитель времен одномерного человека Герберта Маркузе стремился к обладанию вещами и их накоплению, выбирая модус «иметь» как более привлекательную альтернативу модусу «быть». В лекциях о новом капитализме Ричард Сеннет пишет о потребителях потенциала или возможностей («consumers of potency»), поскольку ускорение циклов производства/потребления в динамике ультрабыстрых трендов снижает наслаждение обладанием и смещает фокус на эфемерное впечатление лишь от мимолётного соприкосновения с модными вещами. Это похоже на китайские стриминги, где модели невероятно быстро переодеваются, а затем зрители должны как можно скорее перейти по ссылке, чтобы успеть купить предложенный образ. Чтобы не упустить возможность быть модным именно в это мгновение.

Ультрабыстрые тренды гипертрофированно акцентируют ценность новизны в качестве основной и единственно важной, создавая конвейерное производство вспыхивающих образов, эфемерность которых релевантна текучей идентичности потребителя возможностей. Образы сменяются один за другим, а вещам уготована короткая жизнь с одноразовым появлением в коротком видео в несколько секунд.

Из статьи «Капитализм возможностей и гиперотчуждение субъекта выгорания».

Мы знаем Фауста как персонажа знаменитой трагедии Гёте; иногда мы вспоминаем о том, что он был взят из немецких легенд. Всё ли на этом? Где ещё мы можем встретиться с Фаустом? Почему Николай Ставрогин, Адриан Леверкюн и Рейстлин Маджере — это тоже «фаусты»? Каким образом все эти персонажи создают антропологическую модель, предлагающую альтернативу абсолютно позитивному и негативному взгляду на человеческую природу? Александра Ильина рассказывает о том, что представляет собой образ Фауста и как он менялся со временем.

В мистических традициях, на которые ссылается Ларюэль, центральной проблемой является не просто мистический опыт, а выкладки [accounting] о мистическом опыте и за него. Для мистицизма имманентность возникает из мистического опыта, который чаще всего описывается в терминах единения с божественным. Такое единение артикулируется в самых разных языковых и концептуальных регистрах — от аффирмационистских мотивов божественного света и очищающего огня до негативных мотивов темных ночей и облаков непознанного. Нередко они сливаются в противоречивую логику мистического единения, как, например, в случае, когда Дионисий Ареопагит описывает божественное как «сияние божественной тьмы». Независимо от подхода, мистическое единение включает в себя два взаимосвязанных аспекта — дискурсивную стратегию обозначения божественного как находящегося за пределами человеческого мышления и языка, а также необходимое отрицание «я» в момент единения с этой превосходной божественностью. Многие мистические тексты не только описывают божественное с помощью различных риторических приемов, но и предпринимают попытку объяснить не менее превосходную потерю «я» в момент мистического единения. Тексты таких известных мистиков, как Иоанн Креста или Тереза Авильская, изобилуют поэтикой самоотречения, являющейся необходимым составляющим мистического опыта.

Из статьи «Заметки об аксиоматике пустыни».

В конце концов мы любим наше собственное вожделение, а не предмет его.

Фридрих Ницше

Жиль Делёз — один из тех философов, чтение которых рискует обернуться сплошным непониманием. Ввиду этого всегда востребованы тексты, претендующие на прояснение сложных философских идей. И кто сможет лучше прояснить, о чем же философия Жиля Делёза, если не сам Жиль Делёз?

Никита Архипов из La Pensée Française перевел необычный текст, в котором Жиль Делёз кооперируется с Клэр Парне, чтобы от первого лица рассказать о своей программной нелюбви к интервью, круглым столам и прочим формам разговорного взаимодействия. Здесь же затрагиваются темы стиля, письма и становления, через которые Делёз знакомит читателя с самыми разными аспектами своего мироощущения: от дружбы и взаимодействия с собой до восприятия философии и её истории.

В «Словах и Вещах» Фуко показывает важную особенность средневекового знания. Оно строилось по модели «сумм». Иными словами, исследователь просто компоновал все легенды, притчи, истории, суеверия и замечания об описываемом им предмете в единый рассказ. Чем полнее был набор таких историй и «фактов», тем более исчерпывающем считалось исследование. В качестве примера можно привести наиболее известные средневековые суммы — «Сумма теологии» Фомы Аквинского и «Сумма логики» Уильяма Оккама. Можно также вспомнить «Сумму музыки» неизвестного автора или «Сумму арифметики, геометрии, отношений и пропорций» Луки Пачоли.

Со временем такая модель уходит на второй план и знание начинает строится по иным принципам. Чтобы прояснить их, стоит начать с момента установления Вестфальского мира — двух мирных соглашений, подписанных в епископствах Мюнстер и Оснабрюк в 1648 году, 15 мая и 24 октября. Европейским государствам приходится признать друг друга, установить границы, прекратить военные действия по отношению друг другу. Они оказываются в ситуации, где они окружены другими государствами, с которыми при этом не могут конкурировать в военной мощи. Но сама конкуренция не исчезает — она становится экономической. И потому возникает необходимость в повышении экономической эффективности по всем показателям.

Для этого всё начинают подсчитывать и сравнивать между собой. Так, вместо «сумм» основой эпистемы того времени становится модель «таблицы», которая представляет собой и процедуру познания, и технику власти. С одной стороны возникают зоологические и ботанические пространства классификации видов, экономические таблицы, реестры войск и больных. С другой — пространства школьных классов, казарм и больниц, поделенные на ряды и отгороженные от остального мира. В обоих случаях таблица выступает не только способом организации множества, но и инструментом для взаимодействия с ним. И в конечном счёте, как предполагается, обуздания множества через классификацию и отслеживание — своеобразного сокращения до контролируемых частей, на которые можно влиять, зная общую картину. Тогда же на смену «суммам» приходят энциклопедии Нового Времени. Такие как «Энциклопедия или толковый словарь наук, искусств и ремёсел» под редакцией Дени Дидро, состоящая из 35 томов, в создании которой участвовали многие известные философы (Гельвеций, Руссо, Вольтер и многие другие), позже названные «французскими энциклопедистами».

Из статьи «Чума и таблица».

В своём знаменитом 131 письме к Мильтону Уолдману Джон Рональд Руэл Толкин кратко пересказывает сюжет и основные содержательные ходы так и не увидевшего свет «Сильмариллиона». Он пишет: «Так или иначе, вся эта штука главным образом посвящена Падению, Смертности и Машине <…> Он взбунтуется против законов Создателя — главным образом, против смертности. И то, и другое (поодиночке или вместе) приведет к жажде Власти, к жажде, чтобы воля быстрее исполнялась, — то есть к Машине (или Магии). Под последним я подразумеваю любое использование внешних систем или приспособлений (apparatus) вместо развития врожденных внутренних сил или талантов — или даже использовании этих талантов из искаженного побуждения подчинять: перепахивать (букв. — бульдозить) реальный мир или принуждать чужие воли. Машина — это наша наиболее очевидная современная форма, которая гораздо теснее связана с магией, чем обычно признается».

В «Обществе усталости» Бён-Чхоль Хан в свою очередь говорит: «Религии как танатотехники, которые устраняют страх смерти и создают ощущение постоянства, также отжили свой век».

Кажется, что фантаст оказался ближе к истине, чем философ. Очевидно, что религия используется как современная танатотехника, причем очень активно. В её развитых формах религия существует в относительно замкнутых этнических общинах (иудаизм у евреев и ислам у арабов), в европейском обществе религия и поныне существует в своей протоформе — в форме магии. Интерес к оккультной тематике очевиден среди широких масс, бесконечно кормящих торговцев заряженной воды, раскладов таро или свечей с ароматом денег. О повышении интереса к магии свидетельствуют попытки исследователей приоткрыть окно Овертона и «пустить колдунов в академию». Наиболее ярким примером такого случая является нидерландский религиовед Ваутер Якобюс Ханеграфф, популяризирующий западный эзотеризм. В своих работах он последовательно доказывает, что доминирующие парадигмы «западного» мышления (начиная от христианства и заканчивая строгой наукой) постоянно вытесняли магический дискурс, объявляя его вражеским, то есть другим.

Из статьи «Если бы смех исчез».

Как зарождалась интернет-философия и как она выглядит сегодня? Для кого создается философский контент? И что мотивирует людей организовывать философские проекты в интернете?

https://youtu.be/DXVQCvoJ87k

Второй сезон подкаста Insolarance начинается с большого разговора об интернет-философии с 8-ю людьми, которые повлияли на неё и сделали это по-разному. Выпуск уже доступен на Бусти и Патреоне. Соответственно, гостями выпуска-альманаха стали:

Евгений Цуркан — кандидат философских наук, ведущий самого популярного подкаста о философии на русском языке и создатель легендарной «Сути философии».

Old Arselov — автор одноименного ютуб-канала, посвящённого всему тёмному и странному в современной философии.

Андрей Леман — академический философ, автор медиа-проекта LS Philosophy, философский консультант.

Евгений Сычев — создатель и главный редактор вебзина Spacemorgue, прославленного множеством уникального контента по современной континентальной философии.

Тарас Тарасенко — автор канала с интервью с философами, виновник «Первой войны Тараса» и тот, кто подал идею для записи этого альманаха.

Алексей Соловьев — кандидат философских наук, редкий философ, который сначала завоевал популярность своими текстами и только потом завел ютуб-канал.

Олег Деррунда — автор неповторимых эссе, лекций и мемов «Выхинской критики французской мысли».

Антон Кузнецов — кандидат философских наук, ведущий подкаста «Неискуственный интеллект» и ваш любимый философ.

Жан Лапланш — одна из ключевых фигур французского психоанализа. Будучи студентом Высшей нормальной школы, будущий аналитик посещал курсы Жана Ипполита, Башляра и Мерло-Понти, а позже стал непосредственным учеником и помощником Лакана. Захар Неустроев перевел интервью, в котором Лапланш не только представляет читателю занимательные подробности собственной жизни, разворачивавшейся на фоне интеллектуальной распри во французском аналитическом сообществе, но и подбирается к фундаментальным положениям собственной теории — к тому, как она соотносится с Фрейдом и позитивизмом.

Современный мир порой представляется огромным и сложным. Как заметил один из теоретиков медиа: мы не перегружены, мы запутались. Это вызывает призывы «остановиться», «замедлить ритм жизни», чтобы хоть что-то понять и успеть пожить. Вместе с этим в последние два десятка лет обращения к стоицизму, Эпикуру, кинической традиции становились все более популярными, что явно неслучайно.

Многие явления нашего мира (те же медиа) в той или иной мере напоминали о вирулентном распространении, а временами ощущались и как радикальный разрыв с привычным ходом жизни. Аналогии в истории – вещь спорная, но в этике эллинизма ощутим след эпохи – отзвуки имперского и глобализированного мира, идейно-политических кризисов и индивидуалистической культуры. По-своему это близко и нам.

Важно помнить, что пессимизм эллинистической мысли с нацеленностью на сугубо индивидуалистическую этику связан не только с политикой: полис с демократией пал, индивид в большой империи ничего не решает и поэтому не верит в свои силы, предпочитая эскапизм. Не стоит забывать о том, что многие мыслители жили в периоды, когда «нормальная жизнь» рушилась прямо на глазах. И виной тому гражданские войны, климатические и эпидемиологические катаклизмы.

Попытки этических школ эллинизма найти счастье в самом себе или в чем-то простом и доступном, а также их огромная популярность – становятся более понятными, если представить себе человека, воочию видевшего сотни умерших, брошенных в мор на улицах города или наблюдавшего как плодородная провинция за одно поколение превратилась в пустыню. И это еще не все: Рим сотрясали войны, императорские перевороты и гражданские междоусобицы. Начиная с I века по V, их было около 30, то есть в среднем каждые 10-15 лет; а затем этот процесс стал перманентным и перешел в постепенный распад империи. Наверняка в таких условиях задумаешься: есть ли какое-то рациональное средство если не исправить мир, то хотя бы адаптироваться к нему, оставаясь при этом моральным, но не несчастным существом?

Из статьи «Терапия несчастья. Этика эллинизма сегодня».

Мир гиперкультуры – это бесчисленные «окна возможностей», которые позволяют конструировать свою идентичность из разных контекстов, что, по мысли Хана, превращает монохромное Я в разноцветное. Однако гиперкультурное пространство фрагментов и лоскутов, из которых кроятся разные формы и стили как в искусстве и религии, так и в повседневных практиках, не всегда становятся источником реального многообразия. Индивид балансирует между беспочвенностью отсутствия внутренней опоры и той избыточной свободой движения от одного окна к другому в бесконечной динамике возможного разнообразия опыта.

В такой ситуации человек, оказавшийся в полифонии интерпретаций, может выбрать путь «иронической жизни» в духе Ричарда Рорти, который отказывает всякому право на утверждение своего «окончательного словаря» в качестве единственно верного толкования реальности. Однако иронические монады хорошо отстаивают право не участвовать в унижении других за их инакомыслие, но проблематичны в создании связей и налаживании диалога с этими самыми другими.

Хан отказывает культуре в ироничности, утверждая, что постоянное смешение разных форм и стилей, а также сетевые связи обнаруживают иной характер происходящего. Необходимость учитывать мнение другого, несомненно важный скилл в культуре гипермодерна (Хан употребляет это понятие в противовес постмодернистской иронии Рорти), но Хан подчеркивает, что ироничная толерантность недостаточна для истинного сближения с другим как иным, хотя и является первоначальным условием любой конструктивной коммуникации. Ирония не дружелюбна, а потому исключает истинную открытость Другому. Терпимость лишь отчасти принимает другого, но не может по-настоящему присвоить в акте сближения какой-то иной опыт. Это настороженная позиция сдержанной вежливости и смол-толков с незнакомцами. Хан видит выход в настоящем дружелюбии и характерной для него открытости иному. Дружелюбие обеспечивает максимальную сплоченность даже в условиях минимальной связи и действует за границами условных формальностей, которые необходимы для проявления толерантности.

Из статьи «Приставка "гипер" в концепциях современных философов».

Стримов по античной философии много не бывает, так что сегодняшний наш эфир будет посвящён одной из самых известных и влиятельных античных философских школ — стоицизму. В качестве приглашённого гостя выступит Полина Аслановна Гаджикурбанова — одна из крупнейших отечественных специалистов по стоицизму и античной этике. Трансляцию мы начнём в 19:00 МСК, подключайтесь к нам, чтобы задать ваши вопросы Полине Аслановне. И помните, что мы будем в эфире и на Твиче тоже!

P. S. Спасибо большое Ирине Сахрыниной за рисунок! 🙏🐄☯️

В апреле на базе Шанинки пройдет очередной сезон конференции «Векторы». Я являюсь одним из организаторов секции, посвященной исследованию философии технологий, а также анахронизмов, слепых зон и тупиков, возникающих при попытке провести аналогию между человеком и машиной. Среди приглашенных спикеров нашей секции оказались Девин Вангерт (Harvard), Синди Ли (UCSC), Евгений Быков, Александр Ветушинский, Евгений Кучинов, Йоэль Регев, Александра Танюшина и другие.

Основные тематические направления:
1) Технологические фетишизмы: влияние зависимости от технологий на научные исследования и принятия решений;
2) Проблема идентичности: взаимозависимость человека и технологий в современном культурном контексте;
3) Симбиоз человека и машины в социотехнических системах;
4) Человек и генеративный искусственный интеллект: сотрудничество, конкуренция или слияние;
5) «Кто виноват?»: технологии как агенты права и социальной ответственности.

До 28 февраля (включительно) вы можете направить тезисы вашего доклада на почту, указанную на сайте. Там же можно ознакомиться с более подробной аннотацией секции.

Будем рады вас видеть!

http://vectorsconference.com/unlimitedtechnologies

Французский мыслитель Бернар Стиглер, осмысляя феномен техники, не разделяет идею о «техническом» как о чем-то дополнительном к «природе человека», но утверждает технику как модус бытия человека с древнейших времен. Утверждая концепт «гипертехнологического общества», он обращает внимание на перенасыщение культуры технологическими инновациями с одной стороны, и на ускорение в технической сфере с другой. Оба этих аспекта современного общества приводят к тому, что Стиглер описывает как «упразднение индивида», растворяющегося в «искусственной глупости» нейросетей и алгоритмов, обилия технических устройств и отсутствия самой возможности осмысления новой гипериндустриальной среды. Общество просто не успевает осмыслить логику технического развития в его стремительном ускорении. Как заявляет Стиглер: «Мы думаем, что мы используем смартфон, но это он использует нас».

Гипертехнологическая среда, сформированная за последние десятилетия, стала возможна благодаря объединению цифровизации, ускоренных расчётов и технологий, связанных с развитием медиа и коммуникативной виртуальной среды. Стиглер спорит с утверждением Лиотара о переходе к постиндустриальному обществу. В «Ситуации постмодерна» акцент ставится на разрозненные потоки информации, лишенные центра легитимации любого предложенного нарратива или знания. Стиглер же ассоциирует гипериндустриальное общество с усилением тенденций модерна. Вычисления выходят за пределы сугубо промышленных технологий в сферу того, что Симондон называл психической и коллективной индивидуацией, когда алгоритмы вкупе с технологиями проектирования потребительского опыта и широким спектром услуг в сфере маркетинга, упраздняют индивида.

Из статьи «Приставка "гипер" в концепциях современных философов».

Со второй половины XX века и по наши дни философия Аристотеля переживает возрождение после продолжительного периода, когда она только теряла популярность. Но как так получилось? И почему подъем аристотелизма коррелирует с подъемом аналитической философии? На Бусти и Патреоне уже доступна расширенная версия подкаста, в котором мы с Артемом Юнусовым и Василом разбираемся во всем этом, отдельно рассматривая, как Элизабет Энском и Стивен Мамфорд предложили убедительную альтернативу взглядам Юма на причинность.

За последние полвека современные философы всё чаще обращались к приставке «гипер», чтобы описать нашу реальность. Но с чем именно связан этот порыв? Алексей Соловьев предлагает разобраться, взглянув на три концепции: гипермодерн Жиля Липовецки, гипериндустриальное общество Бернара Стиглера и гиперкультуру Бён-Чхоль Хана.

Оказывается ещё вчера выложили видео с первой лекцией.

А значит уже можно начинать готовиться к следующей.

На первой мы говорили про некоторое "ощущение" постмодерна, которое мы потеряли и в которое нам хочется вернуться. В эту субботу же я расскажу про конкретные концепты. Некоторые все ещё на что-то годятся, но применимость большинства из них под вопросом.

Первоначально философ как тип человека в глазах других – это тот, кто мыслит. И не просто думает, а обладает некоторой склонностью и/или желанием думать. Чтобы стать профессиональным философом необходимо сделать ставку на это желание. Выбор идти за своей склонностью, талантом, желанием всегда будет кого-то раздражать. И при вашем успехе, и при его отсутствии. Это стоит тоже по-своему принять, ведь есть только один способ минимально раздражать других: не делать ничего. Но ничего не делая, вряд ли кому-то понравишься, не говоря уж о самоуважении. Так что обыденная речь и современные массмедиа (во многом довольно непрофессиональные и повторяющие все клише обыденного дискурса) так или иначе будут задевать вас своими стереотипами, потому что вы их тоже задеваете.

Из статьи «Стереотипы о философии».

Мы не ненавидим ещё человека, коль скоро считаем его ниже себя; мы ненавидим лишь тогда, когда считаем его равным себе или выше себя.

Фридрих Ницше

Как замечают Жижек и Зупанчич оборотной стороной капитализма всегда становится прибавочное наслаждение или некоторые объекты, которых слишком много. Так, например, за фантазиями о текучести капитала и всё более эффективных технологиях всё настойчивее в реальности заявляют о себе мёртвые артефакты экономической модели (токсичные выбросы и огромные свалки, вроде кладбища самолетов в Мохаве) и эксцессивные проявления риторики успеха (трудоголизм, привлекательность террора для бедных, цинизм и безумие исполнителей, неспособность к самоограничению).

На эту тенденцию указывал и сам Лакан. В «Радиофонии» он упоминает капиталистический дискурс и говорит следующее: «Не стоит ждать никакого прогресса истины или же благополучия, но только поворот от воображаемого бессилия к невозможности, оказывающейся реальным, основанным исключительно на логике: именно там, я предупреждаю, восседает бессознательное, но нельзя сказать, что логика этого поворота не требует поспешить с актом». Итак, от воображаемого к реальному. Там, где невротик прежней эпохи страдал от запрещённых, но желанных фантазий, современный субъект ставит на карту свое реальное (например, пол, который он хочет сменить в надежде избавиться от дисморфомании). И там, где прежняя культура порождала тревоги через утопии и большие проекты, теперь страх утонуть в мусоре или обнаружить что нефть, чистая вода, озон в атмосфере, разумные люди попросту закончились.

Более того, нельзя не отметить, что дискурс капитализма превращает наслаждение в обязательство. «Потребляй и наслаждайся!» – таков его девиз, запускающий углубляющуюся фрустрацию. Там, где господин ничего не желает знать о наслаждении (и потому регулярно наслаждается тайно), университет пытается его объяснить, истерик демонстративно отказывается от него, а аналитик приостанавливает наслаждение, там капитализм – отказывается видеть какие-либо проблемы в наслаждении и буквально навязывает его.

Из статьи «Введение в теорию дискурсов Лакана: дискурс капитализма».

Долгое время философия рассматривала только область активности сознания вроде мышления или оперирования с понятиями. Лишь с приходом Ницше-Фрейда-Маркса она обратила внимание на то, что многие из презумпций (ценности, комплексы, социальные установки, экономический базис) являются неосознанными и автоматически формируют наше восприятие и мышление насчет некоторых вещей. Все эти бессознательные схемы и предустановки не только можно вытащить и осознать, но и наоборот — интериоризировать. Наример, мы интериоризируем навык, когда изучаем математику. Ведь, что значит знать математику? Уметь её применять? Алгоритм прост — почитай, разберись, порешай пару примеров и, о чудо, ты начинаешь автоматически просчитывать окружающий мир, как геометрию, набор соотношений, скорости, количества и т.д.

Выбор для примера математики не случаен — именно она, а точнее, разработанная Николя Бурбаки, теория групп легла в основу того, что получило имя структурализм. Конечно, после добавилась ещё и фонология, но речь сейчас не об этом. Речь о том, что в этот момент метод открыто начал курсировать по дисциплинам. Вначале Леви-Стросс применил его в поле социальной антропологии. И, сделав открытия, связанные с системами родства, прославился и прославил структурный метод, как позволяющий получать объективную информацию о гуманитарных феноменах. Тогда этот метод перенесли в философию (Мерло-Понти), психоанализ (Жак Лакан), экономику (Луи Альтюссер), филологию (Ролан Барт) и так далее…

Рождение «постструктурализма» с такой точки зрения — это момент доработки метода, который уже и не метод в философии, а философия метода. «Письмо и различие» Жака Деррида — это сборник работ, посвященных противоречиям структурного метода, а «О грамматологии» — презентация метода деконструкции. Ранние «исторические» работы Делеза — это методологические этюды, в которых он эксплицирует основные мыслительные схемы тех или иных философов, чтобы потом взять их себе на вооружение.

Из статьи «Wetware studies».

Дорогие друзья и подруги!

Рады представить вам анонс нашей секции на Векторах, которая будет проходить 10-13 апреля в московской Шанинке

Мы, Марьям и Михаил, приветствуем всех в нашем канале, посвященном приключениям материи в амальгаме событий и рагу из множественных хитросплетений 🧬

Материя путешествует. И все же во время своих витиеватых странствий материи приходится многое претерпевать. Материя эксплуатируется в самых разных проявлениях: от античного гилеморфизма до экологической катастрофы в Краснодарском крае; от пренебрежительного отношения к женщине как пассивному и предельно телесному существу до модернистских попыток обуздать и подчинить себе природу и технику.

Пути материи неисповедимы, ее пути множественны и неисчесляемы. По сути это огромный спектр эмансипаторных и подавляющих взаимодействий, населяющих нашу вселенную.

Задача секции довольно проста. Следуя за автор:ками нового материализма, мы понимаем ее как как поворот к вещам (things). Для нас материя – это попросту все, что нас окружает. Это то, из чего состоим мы сами.

Нам хочется говорить о вещах и заключенной в них агентной силе вне формообразующих Абсолюта, Бога или Человека. Тело, земля, протезы, молекулы, бетон, трава или микрочипы заключают в себе собственные правила существования. Живое и не-живое соприкасаются и постоянно выплескивают нечто невиданное.

Что мы выберем: следовать за потоком материи или попытаться ее подчинить?

К сожалению, испокон веков материю пытаются подчинить и подавить, не считаясь с ее собственными ритмами и импульсами. Мы предлагаем всем вместе искать решения в трансдисциплинарных областях знания и опыта, чтобы делиться друг с другом возможностями снятия многовекового ярма эксплуатациии.

Всех любим, всех ждём ♡(>ᴗ•)

Недавно рассказывал здесь об эпистемологии добродетелей. Так, глобально сторонники аретическиго подхода к знанию делятся на два лагеря. С одной стороны, на релайабилистов добродетели, которые связывают совершенства интеллектуального характера с их тенденцией приводить нас к когнитивному успеху. С другой стороны, на респонсибилистов, которые связывают эпистемическую добродетельность с ответственностью в познании. Как и полагается, привожу подборку литературы, с которой можно начать своё знакомство с этим направлением современной эпистемологии.

1. Э. Соса. Зная наверняка [RU].
Редкий случай, когда автор довольно сложносочиненной концепции смог написать текст, в котором изложил всё максимально кратко и понятно. Собственно, именно Соса и считается тем, с кого начинается современная эпистемология добродетелей и её релайабилистская версия. В статье излагается его AAA-теория знания, которую он впоследствии существенно дополнял, что мы и обсуждали на стриме.

2. А. Каримов. Эпистемология добродетелей [RU].
Не менее редкий случай, когда по теме имеется целая монография на русском. От себя скажу, что если вы +/- знакомы с современной эпистемологией, то можно начинать со второй главы.

3. J. Turri, M. Alfano, J. Greco. Virtue Epistemology [ENG].
Куда же без SEP'а? Но вообще статья хороша тем, что в ней проясняется, как эпистемология добродетелей связана с мейнстримной эпистемологией и в каких аспектах она от неё отклоняется.

4. J. Turri. A New Paradigm for Epistemology: From Reliabilism to Abilism [ENG].
Интересная попытка вывести эпистемологическую теорию из x-phi. Как мне видится, дизайн эксперимента не то, чтобы настолько сильный, чтобы делать из него долгоиграющие выводы, но сама находка о том, что упоминание способностей способствует атрибуции знания — это любопытное наблюдение о фолк-эпистемологии.

5. L. Code. Toward a 'responsibilist' epistemology [ENG].
Классическая статья о респонсибилизме от самой Лоррейн Коуд, которая и начала эту ветвь эпистемологии добродетелей.

6. D. Pritchard. Anti-Luck Epistemology and the Gettier Problem [ENG].
В статье хорошо подчеркивается важное разделение, которое сам Притчард и ввел, на слабую и сильную эпистемологию добродетелей. Если краткой, то слабая эпистемология добродетелей допускает, что добродетель может быть не главной причиной, по которой субъект достигает знания, но при этом какая-то активность с его стороны, конечно же, обязательна.

7. L. Zagzebski. Virtues of the mind: an inquiry into the nature of virtue and the ethical foundations of knowledge [ENG].
Загзебски примечательна тем, что она уделяет большое внимание самому понятию добродетели и развивает гибридных подход. Из релайабилизма добродетелей она берёт связь совершенств интеллектуального характера с достижением когнитивного успеха, а из респонсибилизма — внимание к мотивации познающего субъекта.

Как зарождалась интернет-философия и как она выглядит сегодня? Для кого создается философский контент? И что мотивирует людей организовывать философские проекты в интернете?

Второй сезон подкаста Insolarance начинается с большого разговора об интернет-философии с 8-ю людьми, которые повлияли на неё и сделали это по-разному. Выпуск уже доступен на Бусти и Патреоне. Соответственно, гостями выпуска-альманаха стали:

Евгений Цуркан — кандидат философских наук, ведущий самого популярного подкаста о философии на русском языке и создатель легендарной «Сути философии».

Old Arselov — автор одноименного ютуб-канала, посвящённого всему тёмному и странному в современной философии.

Андрей Леман — академический философ, автор медиа-проекта LS Philosophy, философский консультант.

Евгений Сычев — создатель и главный редактор вебзина Spacemorgue, прославленного множеством уникального контента по современной континентальной философии.

Тарас Тарасенко — автор канала с интервью с философами, виновник «Первой войны Тараса» и тот, кто подал идею для записи этого альманаха.

Алексей Соловьев — кандидат философских наук, редкий философ, который сначала завоевал популярность своими текстами и только потом завел ютуб-канал.

Олег Деррунда — автор неповторимых эссе, лекций и мемов «Выхинской критики французской мысли».

Антон Кузнецов — кандидат философских наук, ведущий подкаста «Неискуственный интеллект» и ваш любимый философ.

Подкаст длится три часа.

В других случаях пессимистический взгляд вызывается простыми недоразумениями. Наглядным примером служит следствие знаменитой теоремы Курта Гёделя в теории логики, доказывающей неполноту элементарной арифметики. Предполагается, что эта теорема демонстрирует ограниченность логики в математике, а следовательно и человеческого разума вообще. На самом деле ничего такого она не демонстрирует. Результат Гёделя позволяет нам воспринять все истины элементарной арифметики как логические следствия соответствующих аксиом. Он показывает только, что цифровой автомат не может механически перечислить все эти истины. Он выявляет ограниченность вычислительных машин, а не людей или их логики и математики, и уж конечно не человеческого разума. Он должен тревожить хакеров, а не философов.

Яакко Хинтикка

Иван Кудряшов и Марк Вигилант рассуждают о любви. Представляет ли она собой стокгольмский синдром? Является ли нуждой или роскошью? И способствует ли любовь самопознанию или только отвлекает?

«Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства», — с этих слов начинается 1 статья Всеобщей декларации прав человека. Историческим контекстом принятия этого документа стали леденящие кровь преступления нацистского режима, которые для многих подорвали веру в то, что принятие какого-либо нормативного положения соответствующими политическими институциями — это необходимое и достаточное условие, чтобы считать его соблюдение нормативно обязательным. Всеобщая декларация, по крайней мере на уровне своего риторического пафоса и общей идеи, продвигает альтернативное видение условий нормативности тех или иных законодательных положений — видение, которое исторически тесно связано с традицией естественного права.

Концепция естественного права имеет необычайно древнюю историю, зачастую сильно оторванную от той яркой картинки, что представляет нам текст Всеобщей декларации. Основные и самые яркие фигуры античной философии, включая Платона, Аристотеля и стоиков, отстаивали ту или иную концепцию естественного права. Большинство традиционных религий и в особенности авраамические подтипы разделяют общие положения с теорией естественного права. Благодаря Аврелию Августину и Фоме Аквинскому, синтезировавшим положения античных классиков с христианским вероучением, естественное право было господствующей морально-богословской доктриной на протяжении всего Средневековья. В Новое время идеи естественного права стали основой для либерально-республиканской оппозиции сословным привилегиям.

Уже в XX веке, после некоторого падения популярности естественного права, интерес к данной традиции вновь возрождается, например, в трудах неотомистских этиков, таких как Этьен Жильсон, Ив Симон и Жак Маритен. Последний также принимал непосредственное участие в разработке Всеобщей декларации, так что вся современная идеология прав человека по крайней мере частично проистекает из концепции естественного права. Среди теоретиков права особую роль в возрождении теории сыграл Лон Фуллер с его концепцией процедурного естественного права, дебатировавший в своё время с наиболее влиятельным теоретиком правового позитивизма Гербертом Хартом.

Короче говоря, естественно-правовая традиция не только исторически укоренена во влиятельных философских доктринах прошлого, но и продолжает быть значимой позицией в современных юридических, политических и моральных дискуссиях. Тем не менее, с определением рамок этой традиции связано немало путаницы.

Например, этик и богослов Рассел Хиттингер отмечал ещё на рубеже 80-х и 90-х, что сторонниками естественного права в разных контекстах называют всех, кто поддерживает какое-либо из нижеследующих утверждений: (1) у юридических норм есть внутреннее неартикулированное моральное содержание («дух закона»); (2) судьи и законодатели не имеют права на произвольную трактовку правовых норм; (3) существует естественное сближение между правовыми и моральными нормами; (4) категория «благо» предшествует категории «право»; (5) беспристрастные принципы справедливости должны формулироваться как индивидуальные права человека; (6) человеческая природа может выступать в качестве фундамента для морального теоретизирования.

Из статьи «Lex iniusta non est lex».

Составляем тир-лист эпистемологических теорий

https://www.youtube.com/watch?v=JyCdzE2Yx1s
https://www.twitch.tv/team_yalda

Отправная точка эпикурейской этики – утверждение о том, что реальным и доступным благом для человека стоит считать удовольствие. Удовольствие как переживание души посредством тела, но не обязательно чисто телесное. И в отличие от гедонизма киренаиков, по Эпикуру ничего особенного в достижении такого блага нет. Задача этики не говорить банальности в духе «иди получай удовольствие, остальное всё равно не важно». Развивая идею Аристиппа об удовольствии как плавном движении души, Эпикур ставит вопрос о том, какие существуют удовольствия и какие из них предпочтительны для достижения спокойного и счастливого состояния.

Он явно отличает удовольствия активные и статические, а также проводит различие между удовольствиями прямо задействующими тело и непрямыми, душевными. Эта двойственность приводит к тому, что идеал счастья по Эпикуру тоже двояк – это и апония (отсутствие боли тела), и атараксия (отсутствие тревоги души). Одно без другого не имеет особого смысла, однако сочетания индивидуально вариативны. Также это деление, дающее четыре основных типа удовольствия, подразумевает как понимание приоритетов, так и личные нюансы при выборе.

Активные телесные удовольствия оставляют яркий след, но по разным причинам не могут длиться долго. Активные телесные удовольствия, возникающие спонтанно (т.е. без плана и забот) – высшее счастье, которое нужно принимать с благодарностью, но как только наш ум делает их своей целью, открывается бездна беспокойств (что исключает статические душевные удовольствия). Статические телесные удовольствия – суть удовлетворённости тела, отсутствие голода, жажды, замерзания, сильного дискомфорта. Их плюс и в то же время минус в низкой интенсивности: их нельзя усилить, но зато просто достичь. Стоит отметить, что современный человек обычно высоко удовлетворён во вторых и поэтому практически не умеет их ценить. Первые же активно рекламируются, и обычно исключительно ассоциируются с счастливой жизнью (создавая искусственное забвение остальных типов удовольствия), поэтому их массовые демонстрации отлично справляются с задачей изгонять спокойствие и порождать тревоги.

Из статьи «Учение Эпикура: краткое изложение для современного человека».

Родоначальник метафоры света в философии – это, конечно, Платон. Миф о пещере из 7-ой книги «Государства» прочно закрепил в истории западной мысли связку между солнцем, светом, знанием и философией. Узники пещеры Платона пребывают в неведении не только относительно окружающего мира, но и относительно своего положения в нем. Они не только ничего не знают, но и не знают, что ничего не знают, они уверены в подлинности тех иллюзий, что видят внутри пещеры.

Однако для Ника Ланда и других адептов «Темного просвещения» платоновский выход из пещеры – это не столько про личное и мистическое движение к истине, сколько про диктатуру науки и институтов познания в целом. И действительно, миф о пещере появляется именно в «Государстве», а Платон является первым основателем философской институции «Академия». В утопии Платона верховная власть принадлежит философам именно благодаря их привилегированному положению «в просвете» выхода из пещеры.

Сократовское «я знаю, что ничего не знаю, а другие не знают и этого» в мифе о пещере становится легитимацией власти. Последняя должна принадлежать именно тем, кто стремится выйти из пещеры к свету, поскольку остальные живут в иллюзии и довольны своим положением. Как говорится, «они даже не знают», что они в пещере.

В статье «Проклятие Солнца» Ник Ланд разбирает платоновский миф о пещере через призму солярной экономики Жоржа Батая. В работах Батая Ланда интересует концепция «черного солнца», скрытого в звезде разрушительного и даже смертельного потенциала. Для француза Солнце – это не неиссякаемый источник блага и созидания (как у Платона и неоплатоников), но наоборот – длящаяся трата и самосгорание. Весь мир действительно подчинен логике Солнца и является его продолжением, но это логика бескорыстного разрушения и смерти, а не творения и созидания.

Из статьи «Темнота и тьма».

Ладно, ещё один опрос и закругляемся. Представим, что ваш знакомый столкнулся с депрессией. Выбирая психотерапевта, он в какой-то момент остановился на двух специалистах. Не зная, кого именно выбрать, он решил посоветоваться с вами.

Про Вячеслава известно, что он дипломированный специалист, который работает уже более 10 лет и его методы помогают 8 из 10 клиентов. Однако так случилось, что он недавно расстался со своей женой из-за того, что изменял ей. Об Ольге известно, что она имеет релевантное образование, практикует уже более 10 лет и её методы помогают 8 из 10 клиентов. Но так получилось, что она недавно рассталась с мужем из-за того, что изменяла ему.

Ваш знакомый просит подсказать, какой из психотерапевтов, с вашей точки зрения, заслуживает большего доверия?

Перевел заметку французского психиатра и аналитика Рене Мажора из European Journal of Psychoanalysis. Мажор стал прежде всего известен как автор, исследующий пересечения деконструкции и фрейдо-лакановского психоанализа, и в этом тексте он справляется с этим не хуже, чем в более основательных, толстых, трудах. Во многом данный текст является продолжением мысли, изложенной Деррида в «Животном, которым я следовательно являюсь». На примере кошки, демонстрирующей свою способность давать ответ, притворяясь, что притворяется, автор возвращается к вопросу о границе между реакцией и ответом, кодом животных и человеческим языком, что увязывается им с феноменом повторения знаков и означающих, то есть непосредственно с логикой бессознательного.

Приятного чтения!

https://teletype.in/@bodywo/0zww-qKb_f2

Говорим с Максимом Деминым о значении теории вероятностей для рациональности и аргументации. На простых примерах выясняем, как учет вероятностей помогает принимать решения. Говорим про байесовскую теорию, связь обоснования с истиной и философские проблемы прогнозирования.

https://youtu.be/aqpXS-5uAVY?si=V86zSDVad7nsOTMf

Что же, продолжим накачивать наши интуиции. Представим теперь такую ситуацию. Вы — турист в незнаком для себя городе. От своих знакомых вы слышали о секретном заведении, которое точно стоит посетить, но которое не отмечено на карте. Проблема в том, что в частной беседе каждый из них назвал вам разные адреса.

О своих знакомых вы знаете следующее. Вельзевул является коренным жителем и профессиональным фуд-блогером, но вы заметили, что в личном общении, о чем бы вы не говорили, в 8 из 10 случаев он сообщал вам ложную информацию. Велиал лишь однажды был в этом городе в качестве туриста, но вы заметили, что в личном общении, о чем бы вы не говорили, в 8 из 10 случаев он сообщал вам правдивую информацию.

Вы вызываете такси и ваш водитель Асмодей сообщает, что оба ваших знакомых ошибаются и на самом деле заведение находится в третьем месте. О таксисте вы не знаете ничего, кроме имени. У вас есть время, чтобы посетить все три точки и единственное, что вы потеряете — это время и деньги, которые придется тратить на поездку. Вопрос в следующем: какой адрес будет разумно проверить в первую очередь?

Раз пошло такое дело, то давайте немного модифицируем начальный пример. Представим, что у вас есть два знакомых. Владимир является профессором физики, который публикуется в престижных англоязычных журналах и работает в лучшем исследовательском институте вашей страны. При этом вы заметили, что в личном общении, о чем бы вы не говорили, он сообщает вам ложную информацию в 8 из 10 случаев. Антон же только преподаватель физики в провинциальной школе. При этом вы заметили, что в личном общении, о чем бы вы не говорили, он сообщает вам правдивую информацию в 8 из 10 случаев.

Во время спора с третьим знакомым заходит речь о том, обоснована ли концепция X в физике. Вы вспоминаете, что в личном разговоре Владимир говорил вам о том, что X – это обоснованная концепция, а Антон говорил о том, что X – это необоснованная концепция. Вопрос в следующем: на кого из них будет более уместно сослаться в споре как на надежный источник?

Конечно, зачатки пессимизма возникают значительно раньше Нового времени. Его следы заметны в Древней Греции, гностической и христианской традиции. «Мир лежит во зле», и человек почти ничего не может с этим поделать. Один из Отцов латинской Церкви, Августин, рассуждая о соотношении свободы воли и благодати, в конце своей жизни окончательно сделает ставку на независящее от человека действие Божества, тем самым утвердив основания морали не в человеческой свободе и поступках, а в Боге. Это ведет к тому, что, например, вдовство или девство будут восприниматься не как человеческие заслуги, — скажем, как подвиг воздержания, — а как некий исходящий от Бога дар. Таким образом, человек оказывается не в состоянии заслужить себе прощение; на всё воля Божья, которая может привести грешника в состояние праведности (известный пример с обращением Павла на пути в Дамаск). Основанием для такого суждения стали антропологические представления Августина о первородном грехе; с его точки зрения, человек, начиная с рождения, грешен, а природа его искажена глупостью и слабостью. Таким образом, человек всегда оказывается несвободен – и как носитель порока, и как носитель благодати.

Позже Лютер, монах-августинец, примет эти основания и построит на них новую конфессию, назвав «sola gratia» («исключительно благодатью») основанием спасения, правда, переопределив при этом само понятие «благодати». Движение контр-реформации породит ещё одну форму жесткого августинианства – янсенизм, движение, основанное Янсением, автором огромного трактата «Augustinus». В Европе вспыхнет долгая борьба между сторонниками благодати, янсенистами, и сторонниками свободы воли, иезуитами. Эта борьба будет настолько ожесточенной, что вопросом о человеческой антропологии придется заняться Ватикану. Янсенистов рьяно поддерживал «универсальный гений» Паскаль, который своими «Письмами к провинциалу» высмеял иезуитов, тем самым, по сути, серьезно ограничив их влияние на французское общество.

Именно Паскаля можно признать предтечей пессимистической мысли после Нового времени. Несмотря на разные стили и жизненные обстоятельства, большинство известных философов XVII – начала XVIII века в той или иной степени оптимистичны, особенно в вопросе перспектив разумного человека (даже часто угрюмый Гоббс). Блез Паскаль в «Мыслях» напротив не упускает ни единого шанса напомнить человеку о трагедии и даже несуразности бытия «мыслящим тростником» (roseau pensant): тщетны претензии на значимость, бестолковы и коррумпированы социальные устроения, иллюзорны любовь, счастье и то, что многим мнится свободой, ну и, конечно, страдания и болезни – неизбежные и более того необходимые спутники каждого живого существа. При этом рафинированный и точный стиль Паскаля вовсе не стремится запугать читателя, скорее как расчетливый хирург он пытался отсечь ненужные и пустые надежды, по его мнению лишь усложняющие жизнь людям.

Из статьи «Рождение пессимизма из духа Просвещения».

У Линды Загзебски есть известный «кофейный» аргумент против релайабилизма, который можно выразить так: если вы наслаждаетесь хорошим кофе, то какая разница, насколько хорошей была кофеварка? Иначе говоря, если в познании важно именно достижение истины, то какая разница, насколько надежным был процесс, с помощью которого истина была достигнута?

Напомню, что релайабилисты как раз и считают, что надежность процесса (то, как часто он приводит к истинным убеждениям) очень важна. Чтобы отстоять это положение, они отвечают на претензию Загзебски следующим образом: надежность кофеварки важна ровно в той степени, в которой вы хотите регулярно получать хороший кофе; так и надежность когнитивных процессов важна в той мере, в которой вы планируете регулярно достигать истин.

На мой взгляд, это хороший ответ по двум причинам. Во-первых, он показывает, что в «кофейный» аргумент заложено странное представление о субъекте, который ценит некое благо, но не ценит максимизацию этого блага. Я могу представить контексты, где такое сочетание взглядов возможно (например, в коллекционировании), но относительно познания оно выглядит максимально сомнительным.

Во-вторых, ответ релайабилистов учитывает нюансы. Например, если вы разово забежали в какую-то незнакомую кофейню и вам посчастливилось получить хороший кофе, то какая разница, умеют ли его там готовить на самом деле? Когда вы совершаете некоторое разовое действие на свой страх и риск, то вам действительно не до надежности, поскольку вы заведомо совершаете поступок, надежность которого вам неизвестна. Но если вы решите, что вам снова нужно заглянуть в кофейню, где вы получили вкусный напиток, и раз за разом будете обнаруживать, что бариста не может воспроизвести свой прошлый успех, то такая невнимательность к надежности источника получения блага постепенно сделает счастливый случай горьким разочарованием. Таким образом, если для вас важно некоторое благо, то возможность порадоваться тому, что вы его получили случайно, не исключает того, что ещё приятнее будет получать его регулярно.

Интересный разворот всех этих обсуждений происходит тогда, когда мы замечаем, что эпистемически надежными являются не только процессы, но и источники информации, которыми могут выступать отдельные люди. Формируя представления о том, кому стоит доверять и в какой мере, в обычной жизни мы оказываемся подверженными т.н. прагматическим вторжениям – на нас влияет не только то, как часто источник предоставляет правдивую информацию, но и его моральные, эстетические, репутационные и другие вне-эпистемические свойства. Релайабилистский совет, полагаю, очевиден: собственные представления о надежности и достоверности источников порой стоит намеренно очищать от вне-эпистемических влияний.

И для этого я предлагаю небольшое упражнение. Представим, что у вас есть два знакомых. Василий является профессором физики, но его личностная особенность состоит в том, что в 8 из 10 случаев он врёт вам в личных беседах. Андрей является эзотериком широкой специализации и его личностная особенность состоит в том, что если он вам что-то и сообщает лично, то в 8 из 10 случаев он доносит до вас верную информацию. Во время спора с третьим знакомым заходит речь о какой-то концепции из физики. Вы вспоминаете, что о ней вам в личной беседе рассказывал и Василий, и Андрей. Вопрос в следующем: на кого из них будет более уместно сослаться в споре как на надежный источник?

Благодаря Гоббсу наиболее известным представлением доконтрактного состояния является «война всех против всех». Набросок Гоббса особенно живописен: «В таком состоянии нет места для трудолюбия, так как ни за кем не обеспечены плоды его труда, и потому нет земледелия, нет судоходства, нет морской торговли, нет удобных зданий, нет средств движения и передвижения вещей, требующих большой силы, нет знания тёмной поверхности, нет исчисления времени, нет ремесла, нет литературы, нет общества, а что хуже всего — это вечный страх и постоянная опасность насильственной смерти, и жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, зверина и кратковременна».

Мотивация к заключению договора в естественном состоянии двоякая. С одной стороны, люди уязвимы, поэтому они заинтересованы в том, чтобы договориться о взаимном ненападении друг на друга. При более пессимистичной оценке человеческой природы этот мотив проявляется наиболее явно: если человек по природе своей склонен к насилию, то каждый заинтересован заключить с другими общественный договор, чтобы как-нибудь обезопасить себя от высоких рисков насильственных посягательств. Но даже при более оптимистичном представлении о природе человека люди всё ещё заинтересованы в том, чтобы заключить друг с другом договор. Ведь даже если люди по своей природе не имеют особой склонности к насилию, без явно артикулированного общественного договора никто не может быть уверенным в своей безопасности, поскольку не знает о доброжелательности других. Социальный контракт нужен для того, чтобы сделать эту присущую человеческой природе доброжелательность явной для всех участников соглашения.

С другой стороны, жизнь каждого была бы лучше, если бы мы взаимодействовали друг с другом. Некоторые (вероятно, большинство) благ становятся нам доступны лишь благодаря сложном системе социальной кооперации. Я бы не смог купить себе вкусной еды, если бы не существовало производителей и продавцов пищевых продуктов, как я не смог бы сводить свою подругу в кино, если бы у меня не было подруги и не существовало кинотеатров, как и киностудий, снимающих фильмы. Большая часть наиболее ценных вещей в нашей жизни возможны лишь благодаря тому, что мы кооперируемся с другими определённым необычайно сложным образом. Предвидя подобные выгоды от совместного сотрудничества, люди в естественном состоянии мотивированы заключить друг с другом договор.

Из статьи «Сделка, от которой невозможно отказаться. Краткое введение в контрактаризм».

Составляем тир-лист по эпистемологии!

https://www.youtube.com/watch?v=2IkN7OnTYzU
https://www.twitch.tv/team_yalda

То, что сегодня чаще всего называют «философией»‎, представляет собой смесь теплых вод здравого смысла, желания поступать правильно и предполагаемого знания механизмов мира. Хотя именно эти понятия «здравого смысла»‎, «добра»‎ и «знания»‎ занимают самое шаткое положение, а то и вовсе проваливаются в посмертие.

Подсказкой служит небольшой знак: в англизированном мире докторская степень называется «PhD»‎, то есть «доктор философии»‎, неважно будет это степень по молекулам, древней истории Камчатки или когнитивным моделям. «Философия»‎ имеет здесь совершенно устаревший смысл. Это жалкий шарж старой-доброй царицы-наук или универсального режима познания, якобы применимого к улитками, к механизмам «субъективации»‎ или к идее «Бога»‎.

Это очень нелепо, но именно здесь мы видим, как может распространиться слово, точно чернила на промокашке. Теперь чернила устарели, и не совсем понятно, о чем ведется речь: никто сегодня и не вздумает сказать, что «философия»‎ охватывает все науки. Но если теперь мы говорим о философии другого порядка, то что она из себя представляет? Ответы на этот звучат предельно невнятно — «размышления»‎, «критический дух»‎, «спекуляция»‎, «прояснение»‎…

Жан-Люк Нанси

Библейский нарратив, лежащий в основе христианской антропологии, повествует о грехопадении как «порче» человеческой природы. Падение как уход в сторону греха, то есть выбора зла и жизни в потакании страстям, предстаёт как «промах мимо цели», под которой понималась жизнь человека в согласии с высшим предназначением. И вот, человек отказался от жизни в согласии с волей создателя и от-пал от Бога и самого себя, утонув в пороке. Эта религиозная интерпретация кажется современному человеку фантастической и вызывает ироническую улыбку, потому как последние столетия секуляризация массового сознания и научно-технический прогресс создали социальную среду обитания в большей степени материалистически мыслящих людей. В ней нет места вере в богов, а самим этим людям нет дела до оценки своего поведения через категории греха и добродетели.

Но так ли это? Не находим ли мы при более внимательном рассмотрении культурно-исторической эволюции человечества неизбежное возрождение именно такой дискурсивной системы координат, даже если изначальное значение «смертного греха» и ориентиров «добродетельной жизни» радикально поменялось? Не обнаруживаем ли мы неизбывный характер таких способов самоинтерпретации, при которых человек ощущает себя грешником или наоборот праведником в совсем иных культурных условиях: в условиях современности, где каждый должен стремиться к счастью и успеху, а в случае неудачи корить себя за нерадивое отношение к проекту собственного развития?

Исторические смены культурных форм предлагают сценарии для производства иных типов субъективности, но даже тотальный постмодернистский релятивизм не может устранить глубокую нужду человека в том, чтобы увидеть в себе и другом образец – святого или грешника, в зависимости от того, как выстраивается социальная повестка и каковы долгосрочные тренды в толковании социальных практик.

Из статьи «Смертные грехи современности».

Представляем подборку самых важных постов, вышедших у нас на канале. Читайте внимательно, пересылайте своим друзьям, родственникам и знакомым.

P.S. Если у вас есть свой канал, будем благодарны за репост.

Политические манипуляции. Как политики пытаются влиять на наши эмоции?

Часть 1

Часть 2

Часть 3

Часть 4

Бонус: Как работают теории заговоров?


Немного о правительстве и чиновниках. Как-никак, они нами управляют

1. Как заставить чиновника работать?

2. Как чиновники принимают решения?

3. Как правительство оправдывает свои решения?

4. Миф о политической стабильности

5. Традиционные ценности и государство

6. Как взгляды политиков влияют на принятие государственных решений

7. Как возникает окно возможностей принятия государственных решений

8. ​​Краткая история теневой политики России. Часть 1

9. ​​Краткая история теневой политики России. Часть 2

10. Куда уходят из администрации Президента?


Заметки о власти и обществе. Как власть влияет на общество, и как общество влияет на власть

1. О каком "народе" говорит власть?

2. Как работает механизм ползучего лишения гражданских прав?

3. Как диктатор создает иллюзию незаменимости

4. Псевдополитика. Как имитируют оппозиционную деятельность

5. Псевдополитика. Как власть "решает" проблемы

6. Каким СМИ можно доверять?

7. Почему люди бунтуют?

8. Можно ли подавить протест, отключив интернет?

9. Какие бывают политические институты и кто на них влияет

10. Как люди воспринимают традиционные ценности

11. Почему люди видят закономерности там, где их нет

12. Социализм - это крайний этатизм?

13. Что может стимулировать многодетность?

14. Поможет ли идеология управлять государством? Часть 1

15. Поможет ли идеология управлять государством? Часть 2

16. На смену идеологиям пришли нарративы


Подписаться на Заметки на полях

Ранее подразумевалось, что психолог является «держателем» внутренней реальности. Именно поэтому он имел право критически соотнести переживания пациента со своими собственным. Но теперь все изменилось. Во-первых, постмодернизм дискредитировал не только психологию, но и психологов. Мы говорили о них, показывали в фильмах, рисовали в комиксах, рассказывали в стендапах. Этого было так много, что алчность, сексуальность и агрессивность психотерапевта стала чуть ли не более очевидна, чем сексуальность и агрессивность пациента. Психолог времен Фрейда понимался как судья, желающий овладеть интимностью и сексуальностью пациента. Теперь же пациент ожидает, что столкнется лишь с жадным клоуном, желающим заполучить его деньги.

Но, во-вторых, сами сексуальность и агрессивность сильно изменились. Ранее пациент мог говорить о своих фантазиях или сновидениях, которые отлично структурировались в эдипальной архитектуре. За желанием всегда следовало наказание. Работа психолога заключалась в том, чтобы агрессия победила страх и свершился акт обладания. Но теперь наступило время деконструкций и пересмотров. Психология отказалась от тормозящего импульсы Эго и поэтому вполне закономерно, что ни сексуальность, ни агрессия теперь не могут оказаться под запретом.

Старые пациент и психолог растеряны: сексуальность отбросила недостижимый объект, так как любой объект теперь достижим. Теперь клиент психолога живет в мире удовольствия, перформанса, овладения и сексуального психоза, где царствует хаотическая и избыточная сексуализация массовой культуры. Казалось бы, постмодерн создал, наконец, счастливого человека. Он больше не мучается нерешаемыми вопросами, его импульсивность и удовольствие возведены в культ. Он живет в сияющем Диснейленде. Что может пойти не так? У мстительных психологов модернизма сразу возникает мысль о том, что рано или поздно Диснейленд закроется на ночь, погаснут огни и Микки-Маус обнаружит свои мертвые и темные глазницы. Или о том, что за красочными рилсами скрываются холодные Kotlin и Objective-C.

Одним словом, эти психологи пытаются говорить о том, что современный «человек удовольствия» испытывает бессознательную тревогу о том, что беззаботное удовольствие пользователя обнаружит под собою чужой и холодный экономический расчет. Но эта мысль настолько стара, насколько же и банальна. Она говорит всего лишь о привычной паранойе человека по поводу мнимости рая. Она уже давно была обыграна постмодерном: идея искусственности отлично продается на визионерском рынке. Искусственный интеллект GPT, искусственные изображения Midjourney и Easy-Peasy выигрывают именно тем, что представляют из себя сфабрикованных собеседников и художников.

Из статьи «Психолог постмодерна: на страже удовольствия».

В 2016 году мы начали изучать проблему доказательств бытия Бога. В 2017 году вышел 12-й номер журнала «Финиковый Компот», посвящённый этой теме (журнал).

В рамках проекта мы начали записывать небольшие интервью с философами, обсуждая, что живо, а что мертво в этой научной области. В 2021 году мы вернулись к теме, продолжили собирать интервью, небольшую часть которых опубликовали здесь — под тегом #доказательствабытиябога.

Всего в проекте появилось 212 интервью с философами из 18 стран. Эти беседы, вместе с обширным предисловием об истории проекта и аналитическим заключением, включены в книгу «Существование Бога? Современные позиции и подходы» (составитель, редактор и переводчик — Е. В. Логинов). Книга получилась объёмной — 928 страниц! Рецензенты: профессор Д.В. Бугай и старший преподаватель Л.Ю. Корнилаев; научный редактор Г.В. Черкасов.

Издание выйдет в январе 2025 года в издательстве «Умозрение». Уже сейчас вы можете оформить предзаказ по ссылке: предзаказ. Внимание: тираж ограничен!

Представление о книге можно составить из интервью Евгения Логинова каналу "Теоэстетика".

Как Аристотель повлиял на философию и науку? Был ли он критиком или главным последователем Платона? Что Аристотель понимал под метафизикой и логикой? Почему некогда почти забытая этика добродетелей стала одним из главных направлений современной моральной философии? Об этом и многом другом в подкасте с Артёмом Юнусовым об Аристотеле и его философии.

https://youtu.be/5dQim9XI6K8?si=EDeldkaAl0A3Oez5

Сократ в ходе разоблачения непоследовательности афинян в отношении таких добродетелей как храбрость и благочестие, сформулировал четыре ключевых вопроса древнегреческой этики добродетелей: что делает то или иное человеческое качество добродетелью? Как знание того, что из себя представляют добродетели, связано с обладанием добродетелями? Являются ли разные добродетели аспектами единой добродетели или они связаны друг с другом иным образом? Как добродетели проявляются в достижении специфически человеческих благ или блага? Платон и Аристотель продолжили исследования Сократа и определили необходимые психологические, политические и метафизические измерения любой адекватной теории добродетелей. Так, в диалоге «Государство» Платон, отыскивая ответы на вопросы Сократа, определил умеренность как специфичное совершенство вожделеющей части psyche, храбрость и мудрость как совершенства её яростной [thumos] и разумной частей, справедливость как совершенство правильного порядка между частями psyche, которой руководит разум. Каждая добродетель также является совершенством функции, выполняемой соответствующей группой граждан в хорошо организованном polis’е. Знание одновременно того, чем является каждая добродетель, и того, каким образом каждая из добродетелей выражает единую идею добродетели; то знание, которое определяет наличие добродетелей у человека, в котором правит разум – это знание вневременных идей в свете, проливаемом на них идеей Блага, высшего блага, по направлению к которому каждая человеческая жизнь, которой присущи добродетели, движется в рациональном прогрессе.

Из статьи «Этика добродетелей».

Всем известное издательство открыло предзаказ на одну из фундаментальных работ биолога и натурфилософа Якоба фон Икскюля. В аннотации издательство ожидаемо упоминает влияние Икскюля на Хайдеггера, Мерло-Понти, и Делёза и Гваттари, но в этом ряду вполне справедливо уместился бы и Лакан. Элизабет Рудинеско в посвященной психоаналитику биографической работе пишет следующее:

У немецкого биолога Икскюля Лакан позаимствовал концепцию Umwelt, окружающей среды: мира, проживыемого всем животным царством. В начале века Икскюля произвел революцию в антропологии, разработав теорию поведения, согласно которой окружающая среда всякого животного (включая человека) должна рассматриваться как интернализация этой среды в жизненный опыт соответствующего вида. Отсюда идея о том, что связь индивида с окружающей средой должна определяться не как договор между свободным индивидом и обществом, но как отношения зависимости между средой и индивидом, причем сам индивид определяется действиями, возникающими в результате определенного способа интернализации элементов среды.

Согласно исследовательнице, именно труд биолога позволил Лакану в 1938-ом году ввести понятие imago как способ организации психических феноменов. Речь здесь идет не только (и не столько) об интеграции материнского и отцовского полюсов в структуру бессознательного, но и о фундаментальной необходимости наличия данных фигур: Икскюль замечает, что «индивид может быть ‘человеком’ лишь постольку, поскольку он принадлежит к органическому социальному образованию».

Можно было бы предположить, что влияние работ натурфилософа (несомненно, на ряду и с другими авторами) простирается дальше. Так, в 1957-1958 гг., в ходе семинара известного как «Образование бессознательного», Лакан пишет о «по-своему одушевленной, бродящей, гниющей, кипящей, и даже взрывоопасной» неживой природе, интегрированной в собственный Umwelt.

[Д]аже если возврат к неодушевленной природе и можно действительно представить себе как возврат к более низкому уровню напряжения, к полному покою, ничто не доказывает при этом, что тогда, после уничтожения всего, что возникло и считается у нас жизнью, воцарится внутри полная неподвижность, что в глубине бытия не кроется боль. Эту боль, я ее не придумал, я ее не экстраполировал — сам Фрейд говорит о ней как о том, что следует рассматривать как последний остаток связи Танатоса с Эросом. Конечно, Танатос, пользуясь моторной агрессией субъекта по отношению к окружению, находит способ высвобождения, но что-то от него остается, тем не менее, внутри субъекта — остается в форме той неотделимой от бытия боли, которая, как полагает Фрейд, связана у живого существа с самим существованием его. Но ничто не доказывает, что боль эта свойственна лишь живому — ведь и неживая природа оказалась теперь, как мы знаем, средой настолько по-своему одушевленной, бродящей, гниющей, кипящей, даже взрывоопасной, что еще недавно мы не могли себе ничего подобного и вообразить.

Захар Неустроев перевел доклад Жака Лакана, в котором известный психоаналитик рассказывает о том, как Аристотель выживает в наших снах.

Почему современность мешает ставить вопросы в духе этики Аристотеля? Как люди могут участвовать в рациональном обсуждении общего блага? Какие экономические и социальные структуры препятствуют практике добродетелей? Василий Устиненко перевел текст Аласдера Макинтайра, в котором философ защищает утопизм настоящего и объясняет, как разобщенность мешает нашим повседневным практикам.

Что значит действительно знать что-то? В повседневной жизни мы можем даже не задумываться об этом — большинство из нас определяет знание, опираясь на здравый смысл. Тем не менее задача точного определения истинного знания куда сложнее, чем может показаться на первый взгляд; над этой проблемой философы ломают голову со времен Сократа.

В эпоху счастливых 1950-х было принято считать, что мы можем говорить о знании некоей пропозиции тогда и только тогда, когда она истинна, мы убеждены в её истинности и и эта убежденность обоснована. Этот консенсус был подорван в 1963 году короткой заметкой Эдмунда Геттиера в журнале Analysis.

Вот пример, который Геттиер использовал для опровержения этой теории. Предположим, у вас есть все основания полагать, что вы владеете автомобилем Bentley, поскольку он был в вашем владении в течение многих лет, и сегодня вы припарковали его утром на обычном месте. Однако его только что взорвали, так что никакого Bentley у вас нет, несмотря на вашу вполне обоснованную уверенность в том, что он у вас есть. Сидя в кафе за утренним латте, вы размышляете о том, что у кого-то в этом кафе есть Bentley (ведь, в конце концов, он есть у вас). И оказывается, что вы правы, но лишь потому, что другой человек в кафе, бариста, владеет Bentley, о чем вы, конечно, даже не подозревали. На выходе у вас есть хорошо обоснованное истинное убеждение, которое не является знанием.

После множества неудачных попыток реабилитировать «обоснованное истинное убеждение» с помощью мелких модификаций философы попытались пойти радикальным путем. Один многообещающий подход гласит, что знание — форма действия, сравнимая с успехом лучника, когда тот сознательно стремится попасть в мишень.

Выстрел лучника можно оценить несколькими способами. Он может быть точным [accurate] (успешное попадание в цель). Он может быть и ловким [adroit] (умелым и компетентным). Стрельба из лука может быть ловкой лишь в том случае, если лучник задал правильное направление и приложил достаточно усилий. И тем не менее, точный и ловкий выстрел может оказаться неудачным. Возьмем ловко пущенную стрелу, вылетающую из лука с ориентацией и скоростью, которые обычно приводят ее прямо в яблочко. Порыв ветра отклоняет ее от цели, но второй порыв возвращает ее на прежний курс. Этот выстрел точен и ловок, но ему не достает меткости [apt]. Для меткости выстрела необходимо, чтобы его успех был достигнут не случайно (например, в силу второго порыва ветра). Успех должен быть результатом компетентности.

Из статьи «Зная наверняка».

Одной из первых позитивных тематизаций «тьмы» в истории философии являются мистические сочинения Псевдо-Дионисия Ареопагита, в которых представления о Боге связываются не с образом Солнца и света, а с «божественным мраком» или «божественной тьмой». Этот образ используется, чтобы подчеркнуть человеческое неведение и беспомощность перед лицом бога. По следам Псевдо-Дионисия возникла традиция апофатического богословия, согласно которой бог может быть дан человеку только как некоторое отсутствие положительных характеристик, как ощущение собственного незнания, как тайна. Метафора «божественной тьмы» позволяет удерживать вместе трансцендентность бога, его принципиальную недоступность и не-человечность, и возможность соприкоснуться с этой недоступностью в мистическом опыте, или, как минимум, говорить о ней.

Схожим образом использует этот гносеологический потенциал темного и современная континентальная философия. Апофатическая стратегия определения своего предмета характерна для пост-гуссерлевской (пост-хайдеггеровской) феноменологии (Левинас, Мерло-Понти, Лиотар, Марион), лакановского психоанализа и некоторых подходов в социальной философии середины прошлого века (Нанси, Бодрийяр, Сартр). Однако заметной это темная традиция стала только в последние 30 лет в связи с популярностью спекулятивного реализма и постколониальных исследований. В русскоязычной традиции всплеск философского интереса к темному приходится на вторую половину 10-ых, начавшийся с первых переводов Hyle Press в 2015 году и достигший апогея в 2019 с выходом темных выпусков журнала «Логос».

Ключевым онтологическим положением, связывающую все эти разнородные течения и позиции вместе, является положение об автономности и субстантивности темного и негативного. В то время как классика склонна трактовать темное и негативное как нечто производное от света (его момент и ино-бытие), философия темного настаивает на некоторой «позитивной тьме» или «позитивной негативности», не нуждающейся для своего существования в свете. Она предлагает мыслить ничто как нечто. Классика же, начиная с Парменида и продолжая Хайдеггером, утверждает невозможность такого хода мысли. Темная философия предлагает различать 1) ничто как отсутствие и пустоту; 2) ничто как темное и тайное.

Из статьи «Темнота и тьма».