Весна снова постучалась в наши двери.
Застала её на бегу — между театрами, будто спешащую на некий невидимый бал, где её ждут с нетерпением, но без уверенности, что она соизволит явиться.
День выдался исполненным благородных встреч: сначала интервью с Сергеем Афанасьевым — сидели в его кабинете, он рассказывал так, будто неспешно перебирал старые фотографии — вот эта смешная, вот эта трогательная, а вот эту и вовсе жалко вынимать из альбома, такая она личная.
Затем — кукольный театр, где художник, чьи руки творят чудеса, рассказывала, как оживает неживое. В ее глазах горел тот самый огонь, который заставляет куклу вздыхать, а зрителя — верить.
Солнце, впрочем, не спрашивало разрешения — лилось щедро, настойчиво, словно напоминая, что даже в самом серьёзном искусстве должна быть капля беспечности. Так и тянуло присесть на старую скамью, закрыть глаза и позволить свету оставить на коже свои золотистые узоры.
А накануне — Пушкин. Ах да, Пушкин… Читка его произведений — мероприятие, безусловно, возвышенное. Чтец — божественен, девушки, певшие романсы, — ангельски нежны. Вот только осадок: я, человек, чей возраст уже позволяет с ностальгией вспоминать «молодость», оказалась едва ли не младше всех присутствующих. Задумалась: то ли молодёжь нынче предпочитает тиктоки строчкам «Я помню чудное мгновенье», то ли музейный нафталин уже и до меня добрался. Впрочем, если нафталин — это Пушкин, то я, пожалуй, не против.
Между тем, Гессе не отпускает. Пока что он не швыряет мне в лицо новых откровений, но тихо, как старый мудрец, шепчет что-то важное на ухо. Рекомендую всем, кто вдруг обнаружил себя на перепутье — возможно, именно его строки станут тем самым фонарём в тумане.
P. S. Ушла читать. Хотя весна за окном так и манит своей ветреной грацией, словно напоминая, что даже у самых серьёзных мыслей должен быть свой сезон легкомыслия.