ЗвОнит или звонИт, вот в чем вопрос?

Сергей Карнаухов, ведущий программы «Лабиринт Карнаухова» на канале «Соловьёв Live», поговорил с основателем и директором школы Хороший текст, Марией Голованивской о возможном введении новой нормы ударения в слове «звонит».
Обсудили, как меняется язык, кто и зачем регулирует нормы, и почему ударение — это не только про грамматику, но и про власть.

Ссылка на интервью — тут

На пасхальной неделе мы доедаем уже подсохшие куличи (раньше, кстати, они не так быстро увядали: прабабушка знала какой-то секрет – стоит себе кулич третий день, а все еще юный совершеннолетний, а не иссохший на дачном участке под подмосковным солнцем, возделывающий свой скудный урожай на шести сотках скептично настроенный к любой власти пенсионер). На пасхальной неделе мы дожевываем чудом уцелевшие, разноцветные (самые правильные – это крашенные луковой шелухой) куриные яйца.
Скоро-скоро настоящее время глагола перейдет в прошедшее.
Доели сырокопчёную запрещенную колбасу, допили кагор, прикончили ветчину – завтра скучный, нам от века положенный ЗОЖ.
Пасхальное перемирие закончено.

https://story.ru/istorii-znamenitostej/avtorskie-kolonki/dmitriy-vodennikov-peremirie/

Снегурочка

Что так Снегурочку тянуло
к тому высокому огню?
Уж лучше б в речке утонула,
попала под ноги коню.
Но голубым своим подолом
вспорхнула — ноженьки видны -
и нет ее. Она подобна
глотку оттаявшей воды.
Как чисто с воздухом смешалась,
и кончилась ее пора.
Играть с огнем — вот наша шалость
вот наша древняя игра.
Нас цвет оранжевый так тянет,
так нам проходу не дает.
Ему поддавшись, тело тает
и телом быть перестает.
Но пуще мы огонь раскурим
и вовлечем его в игру,
и снова мы собой рискуем
и доверяемся костру.
Вот наш удел еще невидим,
в дыму еще неразличим.
То ль из него живыми выйдем,
то ль навсегда сольемся с ним.

1958 г.


Белла Ахмадулина (1937 – 2010)

На РБК вышел эфир программы «День. Главное», в котором Вероника Романова и Андрей Левченко обсудили с основателем и директором школы Хороший текст, Марией Голованивской тему книжного рынка:
как самиздат и классифайды меняют правила игры.

Посмотреть запись можно здесь

Новый выпуск «Легкой кавалерии» неожиданно оказался подчинен жанровому принципу. В нем лидирует жанр рецензии: жанр для литературной критики основной, программный, самый привычный, но вместе с тем – едва ли не самый сложный в исполнении. Как сказать о новом тексте известного или о выстрелившей книге нового автора кратко и вместе с тем емко? Как двумя-тремя фразами обозначить культурный и социальный контекст, порождающий и/или сопровождающий книгу? Как написать, чтобы положительная рецензия не обернулась елеем и патокой, а отрицательная не превратилась в бессмысленное осуждение?
Обо этом мы подробно говорим в литературной мастерской от журнала «Пишем на крыше», поэтому особенно радостно, что несколько материалов в подборке написаны нашими выпускниками. И все – посвящены ярким и неожиданным событиям литературы. Тут и объяснимый успех (сомнительного) романа «Голод» С. Павловой, и восторг по поводу новой – действительно стоящей – книги Я. Вагнер «Тоннель», и самоокупаемость литературных альманахов, и свежая проза young adult, и отклик на новую рекламную кампанию ВТБ-банка… Авторы представляют рецензии на романы и альманахи, на прозу взрослую – и подростковую, на медийную литературу и на рекламу, демонстрирующую изменившиеся культурные ориентиры.
А еще выход нового выпуска почти совпадает с началом нового курса литературно-критической мастерской «Пишем на крыше», так что желающие присоединиться к нам могут успеть на него.

https://voplit.ru/column/vypusk-2-2025/

...я там был; перед сном, погружаясь в сладкий
белоглазый сумрак, чувствовал руку чью-то
на своей руке, и душа моя без оглядки
уносилась ввысь, на минуту, на две минуты –
я там был: но в отличие от Мохаммада
или Данта, – ягод другого поля –
не запомнил ни парадиза, ни даже ада,
только рваный свет, и нелёгкое чувство воли.
а потом шестикрылая испарялась сила,
умирала речь, запутавшись в гласных кратких,
и мерещились вещи вроде холста и мыла,
вроде ржи и льна, перегноя, дубовой кадки
с дождевой водой. Пахнет розой, грозою. Чудо.
Помнишь, как отдалённый гром, надрываясь, глохнет,
словно силится выжить? Сказал бы тебе, откуда
мы идём, и куда – но боюсь, что язык отсохнет.


Бахыт Кенжеев (1950 – 2024)

Сегодня в 14.30 на РБК, в программе «День. Главное» Вероника Романова и Андрей Левченко будут обсуждать
с основателем и директором школы Хороший текст, Марией Голованивской тему книжного рынка-как самиздат и классифайды перестраивают рынок.

Смотрите эфире по ссылке:
https://www.rbc.ru/

Писатели, редакторы, критики, издатели, преподаватели — те, кто работает с текстами каждый день.
Поздравляем с профессиональным праздником — Всемирным днём книги и авторского права.

#школахорошийтекст

Сегодня, оказывается, день рождения Владимира Набокова.

Был день как день. Дремала память. Длилась
холодная и скучная весна.
Внезапно тень на дне зашевелилась -
и поднялась с рыданием со дна.
О чем рыдать? Утешить не умею.
Но как затопала, как затряслась,
как горячо цепляется за шею,
в ужасном мраке на руки просясь.

Я в памяти держу "но так затопала" и дальше так же: "так затряслась", "так горячо", но память, она такая.

А это стихотворение, пусть и неправильно запомненное, я помню наизусть.

С днем рождения, Владимир Владимирович. Легкого праха вам, долгой, нашей, благодарной памяти.

Лекция Ильи Данишевского

«Есть ли в литературе граница дозволенного?»

Смотреть тут

#хорошийтекстсанктум

Я был — в ослепительных джинсах,
в густой ярко–синей рубашке,
было мне — тридцать три года,
и сердце моё —
разрывалось — от счастья.

1.
…Мама! и как так случилось,
что я — написавший свои знаменитые книги:
о смерти, о страхе, о прахе (о пыли), о комплексе жертвы —
умудрился
всё ж таки стать
таким совершенно здоровым,
таким невозможно счастливым
и таким — абсолютно — бессмертным?

А вот так и случилось! — что, глядя однажды
в ваши милые–милые лица,
с плохо скрываемой злобой, отчаяньем и раздраженьем,
я вдруг вспомнил,
как нынешний мой арт–директор,
а раньше — флористка,
тоже, видимо, глядя — в не менее! — милые лица своих постоянных клиентов,
вдруг сказала,
сбивая с колен непокорную, грубую землю:
Извините меня,
но японского сада — НЕ БУДЕТ.

2.
Вот и вы извините меня, ибо мне — не хватило любви,
этой грубой пахучей любви,
а вот вам, как ни странно, — хватило!
…о, как долго, как долго —
в сиреневых сумерках — тридцать четвёртой весны
голубая лисица — в моих переулках — бродила.

А теперь всё иначе — я сегодня проснулся от счастья,
с сильно бьющимся сердцем — и глядя в апрельский рассвет, в загустевшую зелень,
вдруг засмеялся,
потому что опять–таки вспомнил:
и своё прошлогоднее пьяное зимнее буйство,
и себя самого — в окруженье каких–то подонков,
и мужские, надёжные руки подоспевшей охраны,
но главное —
голос,
ЖИВОЙ ОСЛЕПИТЕЛЬНЫЙ голос,
с таким неподдельным участьем спросивший меня:
«Ну, что, Дима, уже не можете — без скандала?»

Ну, почему же — МОГУ.

3.
Ибо — как сказала бы Дебби Джилински,
(ещё один — буйнопомешанный ангел
из любимого мной голливудского фильма),
превращаясь у всех на глазах — в кучку пепла и в ворох кредиток:

«Я НИКОМУ НЕ ХОТЕЛА ВРЕДА,
МНЕ — НЕ НРАВИЛОСЬ! —
ДЕЛАТЬ КОМУ–ЛИБО БОЛЬНО.
НО ВРЕМЕНАМИ — ЛЮДИ
ПРОСТО ОТКАЗЫВАЛИСЬ СЛУШАТЬ, ЧТО ИМ ГОВОРЯТ,
И ТОГДА — Я ВЫНУЖДЕНА БЫЛА
ПРИМЕНЯТЬ УБЕЖДЕНЬЕ, УГРОЗЫ …И — СЛЕЗОТОЧИВЫЕ СРЕДСТВА»

4.
Так что ты не сердись, — а приди на меня поглазеть
через год или два (лучше десять!) — и то, что осталось,
будет так же плясать для тебя,
будет так же стесняться и петь…

Что ж поделать, ну нравится мне — эта первая мелкая взвесь,
этот быстрый апрельский пожар,
эта нежно–салатная жалость!

5.
…И за это за всё —
за твою несказанную щедрость,
за твою беспощадную трезвость,
за минутную слабость твою —

будет, будет тебе
твой обещанный праздник:
этот буйно помешанный прах
легендарная пыль
черемуха счастья
бесстыдно раскрытая жизнь
ВЕСЬ ЭТОТ ГРУБЫЙ АПРЕЛЬСКИЙ
БЕССМЕРТНЫЙ ПИАР

вечный воденников

Дмитрий Воденников (р. 1968 г.)

Книга «Осенняя охота» Екатерины Златорунской тут и книга «Голое поле» Галины Калинкиной тут.

#яндекскниги
#школахорошийтекст

Литературная премия «Большая книга» объявила имена номинантов 2025 года.

Национальная литературная премия «Большая книга» объявила длинный список XX сезона, в который вошли 40 произведений: 14 — в номинации «Нон-фикшн» и 26 — в «Художественной литературе». Об этом говорится в сообщении на сайте премии.
Среди номинантов — лучшие участники проекта Хороший Текст: Екатерина Златорунская с книгой «Осенняя охота» и Галина Калинкина с книгой «Голое поле».
Финалисты «Большой книги» станут известны 3 июня, а победители — в начале декабря, на торжественной церемонии награждения.

Не покидай меня, когда
горит полночная звезда,
когда на улице и в доме
всё хорошо, как никогда.

Ни для чего и низачем,
а просто так и между тем
оставь меня, когда мне больно,
уйди, оставь меня совсем.

Пусть опустеют небеса.
Пусть станут чёрными леса.
Пусть перед сном предельно страшно
мне будет закрывать глаза.

Пусть ангел смерти, как в кино,
то яду подольёт в вино,
то жизнь мою перетасует
и крести бросит на сукно.

А ты останься в стороне —
белей черёмухой в окне
и, не дотягиваясь, смейся,
протягивая руку мне.

2000 г.

Борис Рыжий (1974 – 2001)

Друзья, представляем вашему вниманию совместный проект школы «Хороший и текст» и Коммерсантъ, Крестословица Ковальского.

Друзья, представляем вашему вниманию совместный проект школы «Хороший и текст» и Коммерсантъ, Креслсловица Ковальского.

#школахорошийтекст

Их-то Господь — вон какой!
Он-то и впрямь настоящий герой!
Без страха и трепета в смертный бой
Ведёт за собой правоверных строй!
И меч полумесяцем над головой,
И конь его мчит стрелой!
А наш-то, наш-то — гляди, сынок —
А наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.

А у тех-то Господь — он вон какой!
Он-то и впрямь дарует покой,
Дарует-вкушает вечный покой
Среди свистопляски мирской!
На страсти-мордасти махнув рукой,
В позе лотоса он осенён тишиной,
Осиян пустотой святой.
А наш-то, наш-то — увы, сынок, —
А наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.

А у этих Господь — ого-го какой!
Он-то и впрямь владыка земной!
Сей мир, сей век, сей мозг головной
Давно под его пятой.
Вкруг трона его весёлой гурьбой
— Эван эвоэ! — пляшет род людской.
Быть может, и мы с тобой.

Но наш-то, наш-то — не плачь, сынок, —
Но наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.
На встречу со страшною смертью своей,
На встречу со смертью твоей и моей!
Не плачь, она от Него не уйдёт,
Никуда не спрятаться ей!

Тимур Кибиров (р. 1955 г.)

#цитаты #хорошийтекст

Гефсиманский сад

Мерцаньем звезд далеких безразлично
Был поворот дороги озарен.
Дорога шла вокруг горы Масличной,
Внизу под нею протекал Кедрон.

Лужайка обрывалась с половины.
За нею начинался Млечный путь.
Седые серебристые маслины
Пытались вдаль по воздуху шагнуть.

В конце был чей-то сад, надел земельный.
Учеников оставив за стеной,
Он им сказал: «Душа скорбит смертельно,
Побудьте здесь и бодрствуйте со мной».

Он отказался без противоборства,
Как от вещей, полученных взаймы,
От всемогущества и чудотворства,
И был теперь, как смертные, как мы.

Ночная даль теперь казалась краем
Уничтоженья и небытия.
Простор вселенной был необитаем,
И только сад был местом для житья.

И, глядя в эти черные провалы,
Пустые, без начала и конца,
Чтоб эта чаша смерти миновала,
В поту кровавом Он молил Отца.

Смягчив молитвой смертную истому,
Он вышел за ограду. На земле
Ученики, осиленные дремой,
Валялись в придорожном ковыле.

Он разбудил их: «Вас Господь сподобил
Жить в дни мои, вы ж разлеглись, как пласт.
Час Сына Человеческого пробил.
Он в руки грешников себя предаст».

И лишь сказал, неведомо откуда
Толпа рабов и скопище бродяг,
Огни, мечи и впереди — Иуда
С предательским лобзаньем на устах.

Петр дал мечом отпор головорезам
И ухо одному из них отсек.
Но слышит: «Спор нельзя решать железом,
Вложи свой меч на место, человек.

Неужто тьмы крылатых легионов
Отец не снарядил бы мне сюда?
И, волоска тогда на мне не тронув,
Враги рассеялись бы без следа.

Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь.

Ты видишь, ход веков подобен притче
И может загореться на ходу.
Во имя страшного ее величья
Я в добровольных муках в гроб сойду.

Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты».

1949 г.

Борис Пастернак (1890 – 1960)

Литературно-архитектурная загадка

Недавно перечитывала (правда, поленилась на языке оригинала) самое известное произведение классика, которое впервые прочла ещё в школе. Выяснилось, что подробности сюжета я вполне помню, включая те моменты, которые когда-то показались мне волнующе эротическими. А вот что совершенно прошло мимо меня, так это авторские вставки-размышления (возможно, у меня было какое-то детское издание). В одной из вставок автор рассуждает о "величайшей книге рода человеческого" и называет одно очень известное здание, символ некоторого государства. Причём характеризует его как нагромождение двух гораздо более древних зданий. Собственно, предлагаю попробовать назвать эти здания. Ну и заодно автора :-)

#цитаты #хорошийтекст

В этой небесной игре
брошены кости планет
выпало мне в ноябре
здесь появиться на свет

и непонятно как мысль
может над всем воспарить
и непонятно как смерть
думает жизнь победить

и непонятно как страсть
может весь мир захлестнуть
Целое меньше чем часть
если в обнимку уснуть

Константин Кедров (1942 – 2025)

Апрель, апрель, беги и кашляй,
роняй себя из теплых рук,
над Петропавловскою башней
смыкает время узкий круг,

нет, нет. Останется хоть что-то,
хотя бы ты, апрельский свет,
хотя бы ты, моя работа.
Ни пяди нет, ни пяди нет,

ни пяди нет и нету цели,
движенье вбок, чего скрывать,
и так оно на самом деле,
и как звучит оно — плевать.

Один — Таврическим ли садом,
один — по Пестеля домой,
один — башкой, руками, задом,
ногами. Стенка. Боже мой.

Такси, собор. Не понимаю.
Дом офицеров, майский бал.
Отпой себя в начале мая,
куда я, Господи, попал.

Иосиф Бродский (1940 - 1996)

#иосифбродский

Сегодня писатели, их мысли и суждения, мало кому интересны. Как считаете, почему так?

«На самом деле мы c братом никогда не пытались предсказать будущее — мы всего лишь описывали Мир-в-котором-нам-хотелось-бы-жить».

По случаю дня рождения Бориса Натановича Стругацкого, культового писателя-фантаста нашего времени, возьмитесь перечитать любимое у Стругацких.

Я всей душой обожаю «Понедельник начинается в субботу» и «Улитку на склоне».

А вы чем зачитывались?

МОИ МАШИНКИ

Машин нет в смерти ни одной.
Мне это очень, очень жаль —
На что мне радость и печаль,
Когда нет «Оптимы» со мной?
Или портной старинный «Зингер» —
В своем усердии собачьем —
Все мое детство стрекотавший,
С отполированным плечом,
Похожий на мастерового,
О лучшем не подозревавший,
Всю жизнь строчивший так смиренно,
Как бы для худшего рожденный
И с простодушными глазами,
Блестящими в прозрачной стали.
Без них блаженства мне не надо —
Без этих кротких и железных
И нищих духом двух существ.

1992 г.

Автор: Елена Шварц

Franziska T h u n-H o h e n s t e i n. Das Leben schreiben. Warlam Schalamow
Рецензия Алексея Жеребина

В монографии Ф. Тун-Хоэнштейн творческая биография В. Шаламова изучается в ее личных, социальных и литературных аспектах на основе синтеза исторического, психологического и филологического подходов к материалу. Особое внимание исследовательница уделяет проблеме формирования этической и эстетической позиции писателя в контексте развития советской культуры 1920–1970-х годов. Русский перевод книги выйдет весной 2025 года в «Издательстве Ивана Лимбаха».

https://voplit.ru/article/franziska-t-h-u-n-h-o-h-e-n-s-t-e-i-n-das-leben-schreiben-warlam-schalamow-biographie-und-poetik-berlin-matthes-seitz-2022-536-s/

Вспоминаем учебные сессии школы Хороший текст в фотографиях Юлии Негиной.

#школахорошийтекст

Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.

Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины желто-красной,
Слагаю я веселые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной.

Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь
Пушистый кот, мурлыкает умильней,
И яркий загорается огонь
На башенке озерной лесопильни.

Лишь изредка прорезывает тишь
Крик аиста, слетевшего на крышу.
И если в дверь мою ты постучишь,
Мне кажется, я даже не услышу.

1912 г.

Анна Ахматова (1889 - 1966)

#аннаахматова

Чудо

Он шел из Вифании в Ерусалим,
Заранее грустью предчувствий томим.
Колючий кустарник на круче был выжжен,
Над хижиной ближней не двигался дым,
Был воздух горяч и камыш неподвижен,
И Мертвого моря покой недвижим.
И в горечи, спорившей с горечью моря,
Он шел с небольшою толпой облаков
По пыльной дороге на чье-то подворье,
Шел в город на сборище учеников.
И так углубился Он в мысли Свои,
Что поле в унынье запахло полынью.
Все стихло. Один Он стоял посредине,
А местность лежала пластом в забытьи.
Все перемешалось: теплынь и пустыня,
И ящерицы, и ключи, и ручьи.
Смоковница высилась невдалеке,
Совсем без плодов, только ветки да листья.
И Он ей сказал: «Для какой ты корысти?
Какая Мне радость в твоем столбняке?
Я жажду и алчу, а ты — пустоцвет,
И встреча с тобой безотрадней гранита.
О, как ты обидна и недаровита!
Останься такой до скончания лет».
По дереву дрожь осужденья прошла,
Как молнии искра по громоотводу.
Смоковницу испепелило дотла
Найдись в это время минута свободы
У листьев, ветвей, и корней, и ствола,
Успели б вмешаться законы природы.
Но чудо есть чудо, и чудо есть Бог.
Когда мы в смятенье, тогда средь разброда
Оно настигает мгновенно, врасплох.


Борис Пастернак (1890 - 1960)

#бориспастернак

Вербочки

Мальчики да девочки
Свечечки да вербочки
‎Понесли домой.

Огонечки теплятся,
Прохожие крестятся,
‎И пахнет весной.

Ветерок удаленький,
Дождик, дождик маленький,
‎Не задуй огня!

В Воскресенье Вербное
Завтра встану первая
‎Для святого дня.

1906 г.


Александр Блок (1880 - 1921)

#александрблок

С Вербным воскресеньем всех, кто празднует! И вот немного из Лескова про этот день:

Было вербное воскресенье. День был светлый, теплый, солнечный. На дворе так хорошо, что не входил бы под крышу. Небо бледно-голубое, подернуто разорванными белыми облаками; воздух пропитан животворным теплом, и слышен крепкий запах оттаивающей земли и навоза. Над прогалинами вверху заливаются голосистые жаворонки, а на завалинах изб несметными стадами толкутся под обаянием весенних побуждений сладострастные воробьи. Все хочет жить; все собирается жить; все просит жизни. Чуется во всем пора любви, пора темных желаний, томительных, и тоски безграничной для тех, кому не с кем делить ни горя, ни радостей.
Житие одной бабы

Лесков - потому что сегодня работаю над главой про него для "Криминального чтива".

#Лесков

Марсианки изумительны
Обаятельны
Предупредительны
Тело
Сделано из особого материала
Гайки
Болты
Никелированы
Ноги
Необыкновенной красоты
Груди
Эмалированы
Отклонений от нормы
Два
1. Голова
В форме бутылки
2. Половой орган
Находится на затылке

Игорь Холин (1920 – 1999)

Non/fiction Весна в Гостином дворе: ещё два дня работы.

Десятки жанров, сотни авторов, тысячи интересных книг, встречи, разговоры, дискуссии.

Ярмарка открыта до 13 апреля 20.00. Москва, Гостиный двор.

Пишите, кто в деле, обсудим новинки!

Билеты удобнее приобретать заранее

Как ангел, проклятый за сдержанность свою,
Как полдень в сентябре – ни холодно, ни жарко,
Таким я делаюсь, на том почти стою,
И радости не рад, и жалости не жалко.
Ещё мерещится заката полоса,
Невыразимая, как и при жизни было,
И двух тургеневских подпасков голоса:
– Да не училище – удилище, мудила!
Ещё – ах, Боже ты мой – тянет остриё
Вечерний отсвет дня от гамака к сараю;
Вершка не дотянул, и ночь берет своё.
Умру – полюбите, а то я вас не знаю...
Подняться, выпрямиться, вздрогнуть, чтобы что:
Сказать идите вон, уважьте, осчастливьте?
Но полон дом гостей, на вешалке пальто.
Гостей полным-полно, и все молчат, как в лифте.
NN без лифчика и с нею сноб-юнец.
Пострел из Зальцбурга и кто-то из Ростова.
И птичка, и жучок, и травка, наконец,
Такая трын-трава – и ничего другого.

1995 г.


Сергей Гандлевский (р. 1952 г.)

На железной дороге

Марии Павловне Ивановой
Под насыпью, во рву некошенном,
Лежит и смотрит, как живая,
В цветном платке, на косы брошенном,
Красивая и молодая.
Бывало, шла походкой чинною
На шум и свист за ближним лесом.
Всю обойдя платформу длинную,
Ждала, волнуясь, под навесом.
Три ярких глаза набегающих —
Нежней румянец, круче локон:
Быть может, кто из проезжающих
Посмотрит пристальней из окон…
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали желтые и синие;
В зеленых плакали и пели.
Вставали сонные за стеклами
И обводили ровным взглядом
Платформу, сад с кустами блеклыми,
Ее, жандарма с нею рядом…
Лишь раз гусар, рукой небрежною
Облокотясь на бархат алый,
Скользнул по ней улыбкой нежною,
Скользнул — и поезд в даль умчало.
Так мчалась юность бесполезная,
В пустых мечтах изнемогая…
Тоска дорожная, железная
Свистела, сердце разрывая…
Да что — давно уж сердце вынуто!
Так много отдано поклонов,
Так много жадных взоров кинуто
В пустынные глаза вагонов…
Не подходите к ней с вопросами,
Вам все равно, а ей — довольно:
Любовью, грязью иль колесами
Она раздавлена — все больно.


Александр Блок (1880 – 1921)

#александрблок

https://t.me/boost/horoshiytext

На железной дороге

Марии Павловне Ивановой
Под насыпью, во рву некошенном,
Лежит и смотрит, как живая,
В цветном платке, на косы брошенном,
Красивая и молодая.
Бывало, шла походкой чинною
На шум и свист за ближним лесом.
Всю обойдя платформу длинную,
Ждала, волнуясь, под навесом.
Три ярких глаза набегающих —
Нежней румянец, круче локон:
Быть может, кто из проезжающих
Посмотрит пристальней из окон…
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали желтые и синие;
В зеленых плакали и пели.
Вставали сонные за стеклами
И обводили ровным взглядом
Платформу, сад с кустами блеклыми,
Ее, жандарма с нею рядом…
Лишь раз гусар, рукой небрежною
Облокотясь на бархат алый,
Скользнул по ней улыбкой нежною,
Скользнул — и поезд в даль умчало.
Так мчалась юность бесполезная,
В пустых мечтах изнемогая…
Тоска дорожная, железная
Свистела, сердце разрывая…
Да что — давно уж сердце вынуто!
Так много отдано поклонов,
Так много жадных взоров кинуто
В пустынные глаза вагонов…
Не подходите к ней с вопросами,
Вам все равно, а ей — довольно:
Любовью, грязью иль колесами
Она раздавлена — все больно.


Александр Блок (1880 – 1921)

#александрблок

ПРАЗДНИК

маяк рассвета виден в окно с кровати
вдоль горизонта тянутся гаражи
когда ты держал тело мое в объятьях
оно на секунду стало почти живым
пока мы спали, город сходил за водкой
стоят у дома, веткой не шелохнут
но ты меня обнимал до утра и вот как
так получилось, что я задержалась тут
мое дыханье в губы твои дрожало
твое дыханье в губы мои дрожит
меня убили в мае за гаражами
цвела сирень и очень хотелось жить

Дана Курская (р. 1986 г.)

У прохожих на виду
Маму за руку веду.
Мама маленькою стала,
Мама сгорбилась, устала,
Мама в крохотном платке -
Как птенец в моей руке.
У соседей на виду
Маму в комнату веду.
Подведу её к порогу,
Покормлю её немного,
Уложу поспать в кровать.
Будем зиму зимовать.
Ты расти, расти во сне –
Станешь ласточкой к весне,
Отдохнешь и отоспишься,
Запоёшь и оперишься,
И покинешь тёплый дом,
И помашешь мне крылом…
У прохожих на виду
Маму за руку веду.
Мама медленно идёт,
Ставит ноги наугад…
Осторожно, гололёд!
Листопад…
Звездопад…

Михаил Яснов (1946 – 2020)

#михаиляснов

кони

над речкой стояла изба кузнеца
под копотью плотной и потом
никто различить не пытался лица
мы знали по грохоту кто там
страшней колдуна и кощея худей
он плуги прямил обувал лошадей
как ворон кувалда летала
под чёрную песню металла

ночные куранты над скудным жнивьём
в ноябрьской предательской жиже
мы слушать к плетню приходили втроём
ни порознь не смея ни ближе
там пламя ночами пылало года
и если он спал мы не знали когда
гремела печаль вековая
всю правду из недр выбивая

но только однажды он лёг на кровать
покорной сказав половине
что больше коней не намерен ковать
что кони свободны отныне
и мы прибежав с ежедневным огнём
лицо человека открыли на нём
нездешним отмытое светом
мы вскоре окажемся все там

наутро сказала что будет ничья
и сгинула как не бывала
соперника вскоре нашли у ручья
украдкой родня отпевала
не мой ли черед позабросив дела
куда эта песня упрямо вела
где кони без шрамов на коже
свободны и всадники тоже


Алексей Цветков (1947 – 2022)

Отпоют нас деревья, кусты,
Люди, те, что во сне не заметим,
Отпоют окружные мосты,
Или Киевский, или ветер.
Да и степь отпоет, отпоет,
И товарищи, кто поумнее,
А еще на реке пароход,
Если голос, конечно, имеет.
Басом, тенором — все мне одно,
Хорошо пароходом отпетым
Опускаться на светлое дно
В мешковину по форме одетым.
Я затем мешковину одел,
Чтобы после, на расстоянье,
Тихо всплыть по вечерней воде
И услышать свое отпеванье.

Геннадий Шпаликов (1937 – 1974)

О как мы легко надеваем рванье
и фрак выпрямляющий спину
о как мы легко принимаем вранье
за липу чернуху лепнину

Я двери борделя и двери тюрьмы
ударом ботинка открою
О как различаем предателя мы
и как он нам нужен порою

Остались мы с носом остались вдвоем
как дети к ладошке ладошка
Безвыходность климат в котором живем
и смерть составная матрешка

Билеты в читальню ключи от квартир
монеты и презервативы*
У нас удивительно маленький мир
детали его некрасивы

Заманят заплатят приставят к стене
мочитесь и жалуйтесь Богу...
О брат мой попробуй увидеть во мне
убийцу и труп понемногу

* автор выворачивает карманы

7 марта 1970 года

Автор: Сергей Чудаков

Однажды ветленый Басё
Лешила куй забить на всё.
Но кончилось все холосё
И халакили удалсё.
Мораль:
Исцо лаз — всё.


Автор: Михаил Генделев

Еле-еле, но она ещё ходит,
слышит, если наклониться близко,
а так – сидит и сидит, и тонет,
и возвращается, когда замечает лица
моё и брата, – мальчики, – улыбается
и смотрит, смотрит,
какими она видит нас, если уже не видит?
А мы – вот они, рядом, ангелов у ворот вроде,
вместе стоим и вглядываемся в её Витебск,
да ну куда там – выскальзывают прозрачные пальцы,
и через Кармельские горы,
через белыми ставшие пятна
мама улетает к себе ненадолго –
она уже научилась прощаться –
и всё-таки прилетает обратно.
Поживём еще, мама, в садике нашем цветёт лимон,
после Песаха ты перестала кашлять и дышишь свободно,
мама, я не знаю, как рассказать о Нём,
как не знают и птицы, то и дело заглядывающие в окна.

Апрель 2022

Александр Амчиславский (1958— 2022)

И мира розные народы
Во мне одном совмещены.

Из стихотворения Дмитрия Лепера

По лестнице - вверх.
И глядится совсем одинокой и хрупкой.
Глаза под очками запали -
какие, уже не поймёшь,
и на чёлке - как пыль - седина.
Худое всё тело под кофточкой, ноги худые под юбкой.
Лицо усталое, грустное очень...
Ещё потому что ребёнок...
Ребёнка несёт в напряжённых руках,
и пряма напряженно спина...
Она его держит,
а лестница - дальше и дальше.
Он маленький, и на отца своего и на солнце похож.
Но пусть примирение, пусть с этой болью,
но только без фальши,
Без этой неумной, тоскливой и мелочной правды,
которая хуже, чем самая худшая ложь...
В квартире огромной доходного бывшего дома так много боль-
ших странных комнат.
По лестнице медленный,
как безнадёжность,
как та неизбежность,
подъём.
Всегда было плохо,
но как-то никто уже больше не помнит.
И пахнет противной от общности кухней и мокрым бельём...
Но в комнате пахнет ребёнком -
как мёд -
беспокойно и сладко.
Сейчас вот вернутся -
и маленьких детских ладоней
по стенке
заслышится снова
неровный доверчивый стук.
Сейчас вот вернутся, поднимутся -
и снова всё будет живое -
обои зелёные старые,
матрас, простыня и кроватка,
И мраморный грязный камин,
который не топится,
и старинный большой деревянный сундук...
Всё скоро,
но только пока -
широкая лестница -
сбитые впадины тёмных ступеней.
И тёмная сумка с молочной бутылкой свисает с изгиба уста-
лой руки;
И слабо качаясь, касается косточек -
в тёмных чулках нитяных под подолом коленей...
У мальчика волосы тёмные, глаза тёмные,
личико детское, светлое...
И мимо -
высокие тёмные двери,
широкие потолки...
И мимо...
Её лицо
с этой увядшей до времени кожей,
и жилками на висках,
и глазами в морщинках...
И тихо зачем-то в подъезде - ни звука...
Одни только - тихо - шаги...
И странно -
как будто не эта вот старая тёмная дверь поднялась впереди,
А боль вознесения вверх
и такая разлука,
Что сына невольно сейчас прижимает к груди...
А там, высоко-высоко,
неба не видно,
а только -
какие-то балки,
наверно, чердачные своды...
Мальчик маленький -
свесилась ножка одна -
крохотный детский ботинок -
чешуйка пластмассы на тёмном шнурке...
Но в этот один только миг
совсем примиряются розные мира народы;
Как мать, наклонившая голову,
и ребёнок, припавший щекой к материнской щеке.

Фаина Гримберг (р. 1951 г.)

ОТЦУ

Что на могиле мне твоей сказать?
Что не имел ты права умирать?

Оставил нас одних на целом свете.
Взгляни на мать – она сплошной рубец.
Такую рану видит даже ветер!
На эту боль нет старости, отец.

На вдовьем ложе памятью скорбя,
Она детей просила у тебя.

Подобно вспышкам на далёких тучах,
Дарила миру призраков летучих –
Сестёр и братьев, выросших в мозгу…
Кому об этом рассказать смогу?

Мне у могилы не просить участья.
Чего мне ждать?.. Летит за годом год.
– Отец! – кричу. – Ты не принёс нам счастья!.. –
Мать в ужасе мне закрывает рот.


Автор: Юрий Кузнецов

Не знал этих слов Платонова из записных книжек:

"Жизнь надоедает в детстве, и человеку, прожившему шесть или семь лет от роду, кажется, наконец, что он живет бессмысленно и сердце его тоскует, но он не знает всех слов и не может спросить других — так, чтобы его поняли — отчего ему стало скучно".

Всё так. Мучаешься и не можешь сказать. И с этим потом живёшь всю жизнь.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Шёл отец, шёл отец невредим
Через минное поле.
Превратился в клубящийся дым -
Ни могилы, ни боли.

Мама, мама, война не вернёт…
Не гляди на дорогу.
Столб крутящейся пыли идёт
Через поле к порогу.

Словно машет из пыли рука,
Светят очи живые.
Шевелятся открытки на дне сундука -
Фронтовые.

Всякий раз, когда мать его ждёт, -
Через поле и пашню
Столб крутящейся пыли бредёт
Одинокий и страшный.


Автор: Юрий Кузнецов

Я говорю, устал, устал, отпусти,
не могу, говорю, устал, отпусти, устал,
не отпускает, не слушает, снова сжал в горсти,
поднимает, смеется, да ты еще не летал,
говорит, смеется, снова над головой
разжимает пальцы, подкидывает, лети,
так я же, вроде, лечу, говорю, плюясь травой,
я же, вроде, летел, говорю, летел, отпусти,
устал, говорю, отпусти, я устал, а он опять
поднимает над головой, а я устал,
подкидывает, я устал, а он понять
не может, смеется, лети, говорит, к кустам,
а я устал, машу из последних сил,
ободрал всю морду, уцепился за крайний куст,
ладно, говорю, но в последний раз, а он говорит, псих,
ты же летал сейчас, ладно, говорю, пусть,
давай еще разок, нет, говорит, прости,
я устал, отпусти, смеется, не могу, ты меня достал,
разок, говорю, не могу, говорит, теперь сам лети,
ну и черт с тобой, говорю, Господи, как я с тобой устал,
и смеюсь, он глядит на меня, а я смеюсь, не могу,
ладно, говорит, давай, с разбега, и я бегу.

Автор: Владимир Строчков

Так сухо взорвалась весна,
Уже и почки покраснели,
Но выпал серый сирый снег
На день второй Святой недели.
Он выпал на грачей суровых,
Сидящих твёрдо в гнездах новых,
Он первую ожёг траву,
Я думала – зачем живу?
Всё покачнулось, будто в вере,
Котёнок дико завопил,
Спустилась чаша, будто череп,
И Бога Бог в саду молил.
И Троицы на миг крыло
Как бы подбитое повисло,
Ума качнулось коромысло,
И кануло на дно весло.
Набухли от воды кресты,
Пытались расцвести могилы,
Средь плодородной черноты
Я в синем сумраке бродила.
Не всё равно ли, сколько жить?
Мешок, что шею натирает,
Воспоминаний груз вмещает,
В шесть, шестьдесят
Такой же он – взгляни назад.
То выбросишь, а то положишь,
А после потеряешь весь.
Жить – чтобы лучше стала я?
Но лучше уж бывала я,
А после снова, как свинья,
В грязи валялась.
Себе скажу я в укоризне –
Плывёт река, и лодке плыть.
Как утреню – вечерню жизни
Без страха надо отслужить.


Елена Шварц (1948 – 2010)

Звякнет лодка оборванной цепью,
Вспыхнет яблоко в тихом саду,
Вздрогнет сон мой, как старая цапля
В нелюдимо застывшем пруду.

Сколько можно молчать! Может, хватит?
Я хотел бы туда повернуть,
Где стоит твоё белое платье,
Как вода по высокую грудь.

Я хвачусь среди замершей ночи
Старой дружбы, сознанья и сил,
И любви, раздувающей ноздри,
У которой бессмертья просил.

С ненавидящей тяжкой любовью
Я гляжу, обернувшись назад.
Защищаешься слабой ладонью:
– Не целуй. Мои губы болят.

Что ж, прощай! Мы в толпе затерялись.
Снилось мне, только сны не сбылись.
Телефоны мои надорвались.
Почтальоны вчистую спились.

Я вчера пил весь день за здоровье,
За румяные щёки любви.
На кого опустились в дороге
Перелётные руки твои?

Что за жизнь – не пойму и не знаю.
И гадаю, что будет потом.
Где ты, девочка? Я погибаю
Над твоим пожелтевшим письмом.


Автор: Юрий Кузнецов

АТОМНАЯ СКАЗКА

Эту сказку счастливую слышал
Я уже на теперешний лад,
Как Иванушка во поле вышел
И стрелу запустил наугад.

Он пошел в направленье полета
По сребристому следу судьбы.
И попал он к лягушке в болото,
За три моря от отчей избы.

– Пригодится на правое дело! –
Положил он лягушку в платок.
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.

В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века.
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.

Автор: Юрий Кузнецов

Консалтинг
http://school.textore.ru/consult

#школахорошийтекст

Ланцелот

 

я помню музыку но помнит ли меня

тень Ланцелотова с мазуркою в руке

что прежде вороном садился на коня

и дрожь стрелы стремглав бежала по строке

 

как всадник падает как женщина бежит

как у дракона отлетает голова

как Гвиневера разметалась неглиже

так я нижу тебе на ниточку слова

 

ты сам как музыка ты рос из живота

и всё грядущее провидел в немоте

как Камелот уничтожает пустота

как сам поклонишься предвечной пустоте



Андрей Коровин (р. 1971 г.)

ПАМЯТИ БЛОКА

Болгарский город у моря -
Ба́сра, Неаполь - жара.
На глинобитных оградах
повисли ковры с утра.
В окнах красуются тыквы -
Ойкумена - конец земли.
И в порт сегодня приплыли иностранные корабли.
На низкой скамье у собора сидит турецкий матрос,
Как синяя часть узора
среди нарисованных роз.
И в продолженье темы,
Которая вся - печаль,
Смотри! Античные термы
Глядят удивлённо вдаль.
Над морем частицы влаги пылинки далёких стран.
И мир мне видится странным,
Одетым в цветной туман.


Фаина Гримберг (р. 1951 г.)

НЕРВ

Волноваться не надо. Нельзя
беспокойством препятствовать чуду
неожиданности – грозя
неизвестности. Я и не буду.
Неожиданное вне схем
может замыслом быть и итогом,
неизвестное может быть всем,
и изделием Бога, и Богом.

Только б справиться с трепетом губ,
с лихорадочным сладить румянцем,
в этот скит храбрецов, в этот клуб
отрешенных входя новобранцем.
Даже если и к лучшему все,
и бесспорно, и факт, что на пользу,
против истины прет естество,
как его ни стращай и ни бойся.

Что мне делать с любовью к земле?
Вообще – что мне делать с любовью
к дорогому? К дареному мне –
оказалось, на травлю и ловлю.
Чем унять мне душевный надлом,
когда в печке пылают поленья,
когда пыли, прибитой дождем,
теплоту не вдохнуть без волненья?

И напрасно. Все это не столь
совершенно и властно, чтоб зуду
поддаваться влеченья. Изволь
не встревать. Постараюсь, не буду.
Но хотя б за безродных, одних
в целом мире, лишенных объятья,
и за кровно и всяко родных
позаламывать руки мне дайте.

Жизнь-маневр исключает ущерб.
Жизнь-порыв не порука, что к звездам
донесет. Но пронзительней нерв
нежли мудрость – на то он и создан.
Постараюсь не нервничать. Жаль:
соль восторга и сладость обиды
хладнокровьем не смоешь. Печаль,
как всегда, неизбывна. Мы квиты.


Анатолий Найман (1936 – 2022)

«Гроссман к Гроссману летит...»

В данной статье И. Шайтанов, откликаясь на выход двухтомного собрания работ литературоведа, пушкиниста В. Гроссмана, вспоминает о своих личных встречах с ним, одновременно восстанавливая важные вехи его биографии и анализируя литературоведческие работы. В итоге в статье воссоздается подробный, объемный образ Гроссмана как ученого и человека.

https://voplit.ru/article/grossman-k-grossmanu-letit/

Неужели опять опрокинет Иуда,
Как бокалы с кагором, чужие слова,
Неужели опять между светом и блудом
Забинтованных женщин пойду целовать?!

Неужели опять одиночества ради
На рубашки порву я свою простыню?
Обрасту, как монах, и умру в Ленинграде
И на мраморной туче всю ночь простою?!

Нет, нет, нет,
невдомек оловянному принцу,
Что не олово – грустную голову лью
И пою, как поют все небесные птицы,
Наизусть затвердившие Биб-ли-ю.

Леонид Губанов (1946 – 1983)

Сомов опять пожимает плечами, запахивается в полы халата и продолжает шагать... Ему и досадно, и обидно, и в то же время жаль Лидочку, которая не протестует, а только глазами моргает... Обоим тяжело и горько... Оба и не замечают за горем, как бежит время и приближается час обеда...
Садясь обедать, Сомов, любящий поесть вкусно и покойно, выпивает большую рюмку водки и начинает разговор на другую тему. Лидочка слушает его, поддакивает, но вдруг во время супа глаза ее наливаются слезами, и она начинает хныкать.
— Это мать виновата! — говорит она, вытирая слезы салфеткой. — Все советовали ей отдать меня в гимназию, а из гимназии я наверное бы пошла на курсы!
— На курсы... в гимназию... — бормочет Сомов. — Это уж крайности, матушка! Что хорошего быть синим чулком? Синий чулок... чёрт знает что! Не женщина и не мужчина, а так, середка на половине, ни то ни сё... Ненавижу синих чулков! Никогда бы не женился на ученой...
— Тебя не разберешь... — говорит Лидочка. — Сердишься, что я неученая, и в то же время ненавидишь ученых; обижаешься, что у меня мыслей нет в письме, а сам против того, чтоб я училась...
— Ты к фразе придираешься, милочка, — зевает Сомов, наливая себе от скуки вторую рюмку...
Под влиянием выпитой водки и сытного обеда Сомов становится веселей, добрей и мягче... Он глядит, как его хорошенькая жена с озабоченным лицом приготовляет салат, и на него набегает порыв женолюбия, снисходительности, всепрощения...
«Напрасно я ее, бедняжку, обескуражил сегодня... — думает он. — Зачем я наговорил ей столько жалких слов? Она, правда, глупенькая у меня, нецивилизованная, узенькая, но... ведь медаль имеет две стороны и audiatur et altéra pars... 1 Быть может, тысячу раз правы те, которые говорят, что женское недомыслие зиждется на призвании женском... Призвана она, положим, мужа любить, детей родить и салат резать, так на кой чёрт ей знания? Конечно!»
Вспоминается ему при этом, как умные женщины вообще тяжелы, как они требовательны, строги и неуступчивы, и как, напротив, легко жить с глупенькой Лидочкой, которая ни во что не суется, многого не понимает и не лезет с критикой. С Лидочкой и покойно и не рискуешь нарваться на контроль...
«Бог с ними, с этими умными и учеными женщинами! С простенькими лучше и спокойнее живется», — думает он, принимая от Лидочки тарелку с цыпленком...
Вспоминает он, что у цивилизованного мужчины является иногда желание поболтать и поделиться мыслями с умной и ученой женщиной...
«Что ж? — думает Сомов. — Захочется поболтать об умном, пойду к Наталье Андреевне... или к Марье Францевне... Очень просто!»

1
да будет выслушана и другая сторона... (лат.).


Антон Чехов (1860 – 1904)

Розовый чулок

Пасмурный, дождливый день. Небо надолго заволокло тучами, и дождю конца не предвидится. На дворе слякоть, лужи, мокрые галки, а в комнатах сумерки и такой холод, что хоть печи топи.
Иван Петрович Сомов шагает по своему кабинету из угла в угол и ворчит на погоду. Дождевые слезы на окнах и комнатные сумерки нагоняют на него тоску. Ему невыносимо скучно, а убить время нечем... Газет еще не привозили, на охоту идти нет возможности, обедать еще не скоро...
В кабинете Сомов не один. За его письменным столом сидит m-me Сомова, маленькая, хорошенькая дамочка в легкой блузе и в розовых чулочках. Она усердно строчит письмо. Проходя мимо нее, шагающий Иван Петрович всякий раз засматривает через ее плечо на писанье. Он видит крупные хромающие буквы, узкие и тощие, с невозможными хвостами и закорючками. Клякс, помарок и следов от пальцев многое множество. Переносов m-me Сомова не любит, и каждая строка ее, дойдя до края листка, со страшными корчами, водопадом падает вниз...
— Лидочка, кому это ты так много пишешь? — спрашивает Сомов, видя, как его жена начинает строчить по шестому листку.
— К сестре Варе...
— Гм... длинно! Дай-ка скуки ради почитать!
— Возьми, читай, только тут ничего нет интересного...
Сомов берет исписанные листки и, продолжая шагать, принимается за чтение. Лидочка облокачивается о спинку кресла и следит за выражением его лица. После первой же странички лицо его вытягивается и выражает что-то похожее на оторопь... На третьей страничке Сомов морщится и медленно чешет затылок. На четвертой он останавливается, пугливо взглядывает на жену и задумывается. Немного подумав, он со вздохом опять принимается за чтение... Лицо его выражает недоумение и даже испуг...
— Нет, это невозможно! — бормочет он, кончив чтение и швыряя листки на стол. — Решительно невозможно!
— Что такое? — пугается Лидочка.
— Что такое! Исписала шесть страничек, потратила на писанье битых два часа и... и хоть бы тебе что! Хоть бы одна мыслишка! Читаешь-читаешь, и какое-то затмение находит, словно на чайных ящиках китайскую тарабарщину разбираешь! Уф!
— Да, это правда, Ваня... — говорит Лидочка, краснея. — Я небрежно писала...
— Кой чёрт небрежно? В небрежном письме смысл и лад есть, есть содержание, а у тебя... извини, даже названия подобрать не могу! Сплошная белиберда! Слова и фразы, а содержания ни малейшего. Всё твое письмо похоже точь-в-точь на разговор двух мальчишек: «А у нас блины ноне!» — «А к нам солдат пришел!» Мочалу жуешь! Тянешь, повторяешься... Мысленки прыгают, как черти в решете: не разберешь, где что начинается, где что кончается... Ну, можно ли так?
— Если б я со вниманием писала, — оправдывается Лидочка, — тогда бы не было ошибок...
— Ах, об ошибках я уж не говорю! Кричит бедная грамматика! Что ни строчка, то личное для нее оскорбление! Ни запятых, ни точек, а ять... бррр! Земля пишется не через ять, а через е! А почерк? Это не почерк, а отчаяние! Не шутя говорю, Лида... Меня и изумило и поразило это твое письмо... Ты не сердись, голубчик, но я, ей-богу, не думал, что в грамматике ты такая сапожница... А между тем ты по своему положению принадлежишь к образованному, интеллигентному кругу, ты жена университетского человека, дочь генерала! Послушай, ты училась где-нибудь?
— А как же? Я в пансионе фон Мебке кончила...
Сомов пожимает плечами и, вздохнув, продолжает шагать. Лидочка, сознавая свое невежество и стыдясь, тоже вздыхает и потупляет глазки... Минут десять проходит в молчании...
— Послушай, Лидочка, ведь это, в сущности, ужасно! — говорит Сомов, вдруг останавливаясь перед женой и с ужасом глядя на ее лицо. — Ведь ты мать... понимаешь? мать! Как же ты будешь детей учить, если сама ничего не знаешь? Мозг у тебя хороший, но что толку в нем, если он не усвоил себе даже элементарных знаний? Ну, плевать на знания... знания дети и в школе получат, но ведь ты и по части морали хромаешь! Ты ведь иногда такое ляпнешь, что уши вянут!

Дни марта меж собою не в родстве.
Двенадцатый — в нём гость или подкидыш.
Черты чужие есть в его красе,
и март: «Эй, март!» — сегодня не окликнешь.

День — в зиму вышел нравом и лицом:
когда с холмов ее снега поплыли,
она его кукушкиным яйцом
снесла под перья матери-теплыни.

Я нынче глаз не отпускала спать —
и как же я умна, что не заснула!
Я видела, как воля Дня и стать
пришли сюда, хоть родом не отсюда.

Дню доставало прирожденных сил
и для восхода, и для снегопада.
И слышалось: «О, нареченный сын,
мне боязно, не восходи, не надо».

Ему, когда он челядь набирал,
всё, что послушно, явно было скучно.
Зачем позёмка, если есть буран?
Что в бледной стыни мыкаться? Вот — стужа.

Я, как известно, не ложилась спать,
Вернее, это Дню и мне известно.
Дрожать и зубом на зуб не попасть
мне как-то стало вдруг не интересно.

Я было вышла, но пошла назад.
Как не пойти? Описанный в тетрадке,
Дня нынешнего пред... — скажу: пред-брат —
оставил мне наследье лихорадки.

Минувший день, прости, я солгала!
Твой гений — добр. Сама простыла, дура,
и провожала в даль твои крыла
на зябких крыльях зыбкого недуга.

Хворь — боязлива. Ей невмоготу
терпеть окна красу и зазыванье —
в блеск бытия вперяет слепоту,
со страхом слыша бури завыванье.

Устав смотреть, как слишком сильный День
гнёт сосны, гладит против шерсти ели,
я без присмотра бросила метель
и потащилась под присмотр постели.

Проснулась. Вышла. Было семь часов.
В закате что-то слышимое было,
но тихое, как пенье голосов:
«Прощай, прощай, ты мной была любима».

О, как сквозь чернь берёзовых ветвей
и сквозь решётку... там была решётка —
не для красы, а для других затей,
в честь нищего какого-то расчёта...

сквозь это всё сияющая весть
о чём-то высшем — горем мне казалась.
Нельзя сказать: каков был цвет. Но цвет
чуть-чуть был розовей, чем несказанность.

Вот участь совершенной красоты:
чуть брезжить, быть отсутствия на грани.
А прочего всего — грубы черты.
Звезда взошла не как всегда, а ране.

О День, ты — крах или канун любви
к тебе, о День? Уж видно мне и слышно,
как блещет в небе ровно пол-луны:
всё — в меру, без изъяна, без излишка.

Скончаньем Дня любуется слеза.
Мороз: слезу содеешь, но не выльешь.
Я ничего не знаю и слепа.
А Божий День — всезнающ и всевидящ.

Белла Ахмадулина (1937 – 2010)

Почему Мочалов «свирепствовал» на сцене в роли Ромео? Из истории русского шекспироведения: «Ромео и Юлия»… как мелодрама для бенефиса

В статье Елены Луценко анализируется восприятие шекспировской пьесы «Ромео и Джульетта» на русской сцене конца 1820-х годов на примере мелодрамы А. Ротчева «Ромео и Юлия». В эпоху романтизма следует разделять театральное (Шекспир в зеркале мещанской драмы и бенефисного спектакля) и литературно-критическое осмысление Шекспира (Шекспир как драматический поэт). Пьеса Ротчева восходит к французскому либретто Сегюра к опере Штейбельта, а трагическая интерпретация образа Ромео П. Мочаловым объяснима влиянием на него этой оперы и прежде всего тем, как исполнял главную партию В. Самойлов.

https://voplit.ru/article/pochemu-mochalov-svirepstvoval-na-stsene-v-roli-romeo-iz-istorii-russkogo-shekspirovedeniya-romeo-i-yuliya-kak-melodrama-dlya-benefisa/

Тишины хочу, тишины…
Нервы, что ли, обожжены?
Тишины… чтобы тень от сосны,
щекоча нас, перемещалась,
холодящая словно шалость,
вдоль спины, до мизинца ступни,
тишины…
звуки будто отключены.
Чем назвать твои брови с отливом?
Понимание — молчаливо.
Тишины.
Звук запаздывает за светом.
Слишком часто мы рты разеваем.
Настоящее — неназываемо.
Надо жить ощущением, цветом.
Кожа тоже ведь человек,
с впечатленьями, голосами.
Для нее музыкально касанье,
как для слуха — поет соловей.
Как живется вам там, болтуны,
чай, опять кулуарный авралец?
горлопаны не наорались?
тишины…
Мы в другое погружены.
В ход природ неисповедимый,
И по едкому запаху дыма
Мы поймем, что идут чабаны.
Значит, вечер. Вскипают приварок.
Они курят, как тени тихи.
И из псов, как из зажигалок,
Светят тихие языки.

Андрей Вознесенский (1933 – 2010)

Ненайденное слово
похоже на садовника,
который медленно идет.
И никуда не приходит.

Мне кажется,
что даже аптекарь из Ампурдана
не оказывался в столь затруднительном положении.

Ведь раз Великий русский поэт
рос от абиссинских корней,
то и мы — чернокожие.

То есть, как деревья.
Или как предрождественский чëрт —
мы устремляемся вверх.
А там и до Слова недалеко.


Михаил Войкин (р. 1989 г.)

– Ну здравствуй, Иван Алексеич!
– Ты кто?

КАК Я НАЧАЛ УЧИТЬ ДРЕВНЕГРЕЧЕСКИЙ

Мне 33 года. Я женился — развелся.
Занялся бегом, моржеванием, голоданием, стал ходить на прогулки
и в церковь.
Я себя знаю.
Мне поздно учить языки, поэтому я решил учить древнегреческий.
Конечно, вряд ли я встречу на улице
хотя бы одного эллина, а эллин не встретит меня,
разве что Морфей пошлет ему этот забавный кошмар:
— Χαῖρε! (Хайре!)
— Ούλετε! (Улете!)
А может, все совсем не так?
Как я уже сказал, я себя знаю, я женился — развелся и т. д.
Но теперь все хорошо. Я начал учить древнегреческий
и успокоился: все уже случилось,
а значит больше нечего бояться.
Я вдруг понял, что с точки зрения большого времени
нас — меня, тебя, всех остальных — давно нет,
а древние греки все еще существуют.
Осталось только похоронить
все эти дурацкие домашние словечки —
наш тысячелетний мертвый детский язык.


Игорь Дуардович (р. 1989 г.)

Ариадна

…И сердцу в лад по стёклам дождь стучит
бессмысленно и скучно – вероятно,
его, как нить напрасную, сучит
возлюбленная мною Ариадна.

И нить прядётся, но спасенья нет.
Чернеет небо, дождь холодный сея.
Тебе уже не вывести на свет
навеки изнемогшего Тесея.

– Приди! Приди! – шепчу тебе во мглу, –
над прялкою бессонною усердствуй!
Слепую нить проталкивай в иглу,
настойчиво нацеленную в сердце.

– Из лабиринта нет пути, родной!
– Из лабиринта нет пути, родная!
Молись и плачь, над пряжей изнывая.
Все кончено. Лишь слабый голос мой
хрипит во тьме, себя не узнавая…

1984 г.

Игорь Меламед (1961 – 2014)

Роберт Фрост и его «Служанка слугам»

Статья Елены Евдокимой посвящена драматическому монологу Р. Фроста из самого знаменитого его сборника «К северу от Бостона». Рассматриваются многоплановость самого объемного фростовского поэтического произведения, его образная система и тематика в контексте всей поэзии автора.

https://voplit.ru/article/robert-frost-i-ego-sluzhanka-slugam/

Гамлет

Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.

1946 г.


Борис Пастернак (1890 – 1960)

Понятно, что пишут аннотации к книгам, чтобы зацепить, соблазнить и продать. Но иногда уходят совсем в полет фантазии и в итоге у читателя создается в корне неверное представление о том, что его ждет под обложкой.

Про современное не буду, дабы не спойлерить. А классика то тоже богата на такие примеры:

- Э.-М. Ремарк «Три товарища» - ждут про дружбу, а там сердце разрывается в клочья;

- Д. Сэлинджер «Над пропастью во ржи» - вместо веселой подростков истории о бунтаре депрессивный монолог о том, как трудно быть этим самым подростком;

- Дж. Оруэлл «1984» - в ожиданиях антиутопический триллер, а там беспросветная тьма, приправленная страхом и безысходность.

А вас какие книги обманули?

Капуста в Павловом Посаде.
Капуста! – и бело в глазах:
на взбеленившемся базаре,
и на весах, и на возах.


Чуть свет затопит мама печку,
и рукава я засучу,
да наточу на камне сечку,
да сечкой в ящик застучу.


Как никогда легко и ясно,
как будто в первый раз люблю:
чисто-чисто,
часто-часто,
мелко-мелко
изрублю.


О, та капуста из раймага
того гляди сведет с ума:
бела как белая бумага,
бела как ранняя зима.


Уходит боль... Не оттого ли
стоишь как вкопанный в дверях:
горят, горят огнем мозоли,
стучат, стучат во всех дворах.


Под утро иней ляжет густо
на крыши, взбудоражит сны.
Скрипит, скрипит, как снег, капуста,
и снег скрипит, как кочаны...

1960 г.


Олег Чухонцев (р. 1938 г.)

Старухи без стариков

Вл. Сякину


Старух было много, стариков было мало:
то, что гнуло старух, стариков ломало.
Старики умирали, хватаясь за сердце,
а старухи, рванув гардеробные дверцы,
доставали костюм выходной, суконный,
покупали гроб дорогой, дубовый
и глядели в последний, как лежит законный,
прижимая лацкан рукой пудовой.
Постепенно образовались квартиры,
а потом из них слепились кварталы,
где одни старухи молитвы твердили,
боялись воров, о смерти болтали.
Они болтали о смерти, словно
она с ними чай пила ежедневно,
такая же тощая, как Анна Петровна,
такая же грустная, как Марья Андревна.
Вставали рано, словно матросы,
и долго, темные, словно индусы,
чесали гребнем редкие косы,
катали в пальцах старые бусы.
Ложились рано, словно солдаты,
а спать не спали долго-долго,
катая в мыслях какие-то даты,
какие-то вехи любви и долга.
И вся их длинная,
вся горевая,
вся их радостная,
вся трудовая –
вставала в звонах ночного трамвая,
на миг
бессонницы не прерывая.

Борис Слуцкий (1919 – 1986)

Понедельничное.
Все, кого достал офис - Чарльз Буковски вас понимает.

И опять – тишина, тишина, тишина.
Я лежу, изнемогший, счастливый и кроткий.
Солнце лоб мой печёт, моя грудь сожжена,
И почиет пчела на моём подбородке.

Я блаженствую молча. Никто не придёт.
Я хмелею от запахов нежных, не зная,
то трава, или хвои целительный мёд,
или в небо роса испарилась лесная.

Всё, что вижу вокруг, беспредельно любя,
как я рад, как печально и горестно рад я,
что могу хоть на миг отдохнуть от себя,
полежать на траве с нераскрытой тетрадью.

Это самое лучшее, что мне дано:
так лежать без движений, без жажды, без цели,
чтобы мысли бродили, как бродит вино,
в моём тёплом, усталом, задумчивом теле.

И не страшно душе – хорошо и легко
слиться с листьями леса, с растительным соком,
с золотыми цветами в тени облаков,
с муравьиной землёю и с небом высоким.

1962 г.

Борис Чичибабин (1923 – 1994)

Снег

Опять он падает, чудесно молчаливый,
Легко колеблется и опускается…
Как сердцу сладостен полёт его счастливый!
Несуществующий, он вновь рождается…
Всё тот же, вновь пришёл, неведомо откуда,
В нём холода соблазны, в нём забвенье…
Я жду его всегда, как жду от Бога чуда,
И странное с ним знаю единенье.
Пускай уйдёт опять — но не страшна утрата.
Мне радостен его отход таинственный.
Я вечно буду ждать его безмолвного возврата,
Тебя, о ласковый, тебя, единственный.
Он тихо падает, и медленный и властный…
Безмерно счастлив я его победою…
Из всех чудес земли тебя, о снег прекрасный,
Тебя люблю… За что люблю — не ведаю.
1897 г.


Зинаида Гиппиус (1869 – 1945)

«Тебя мне память возвратила…»: Книга воспоминаний о Давиде Самойлове

В рецензии Александра Демахина книга воспоминаний о Давиде Самойлове «Тебя мне память возвратила...» рассматривается как обладающая своим «драматическим сюжетом»: за счет подбора и композиции текстов она позволяет увидеть ее героя с разных сторон — и как литератора, и как человека — и обнаружить те внутренние конфликты, которые стали «питательной средой» его поэзии.

https://voplit.ru/2025/02/27/tebya-mne-pamyat-vozvratila-kniga-vospominanij-o-davide-samojlove/

Ровно год назад произошла трагедия в «Крокус Сити Холле».

И каждый день у кого-то на планете случаются трагедии. Иногда мы даже не осознаем и не понимаем, насколько нас сломила утрата. А иногда долгое время живем и бегаем, что курица без головы. А потом накрывает так, что не вздохнуть от страха, боли, тревоги.

Поэтому всем, кому нужна поддержка, кого разрывает, кто потерял, почитайте про посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР). Книжки умные и терапевтичные.

1/ «Тело помнит все», Бессел Ван дер
Колк, 2020. Про исцеление дорогой духовных практик.

2/ «Психическая травма», Михаил Решетников, 2006. Абсолютно досконально о работе с ПТСР. Чтобы провести самоанализ и начать самопомощь.

3/ «Терапия комплексного посттравматического стрессового расстройства», Ариэль Шварц,
2020. Бережная инструкция по выживанию.

И не забывайте про дыхание. Это то, что спасает меня (и не только) в моменты ужаса, вытаскивает за волосы наверх.

В прошлом году вам приносила, чтобы поддержать. О том, как дышать, чтобы подотпустило, здесь.

Сами практики:

- Хаги (день 1);

- Хаги (день 2);

- Хаги (день 3);

Позаботьтесь о себе и своих близких.

🌱

Стихотворение из цикла «Пророк»

ЧУЖАК

Жизнь обернется длинным словом,
прозрачным, мутным, бестолковым,
из магазина с продуктовым
пакетом – с рыбой навесу –
иду и свой пакет несу.

И в этот момент я вдруг понял, что я хочу,
чтобы жизнь превратилась в сплошную музыку –
в не самую сложную музыку:
несколько тактов увертюры сперва,
потом первый квадрат,
потом проигрыш,
потом новый квадрат и развитие темы,
а потом неожиданный коридор циркового марша
и всё поднимающий, а потом рассыпающийся финал.

И так по кругу.

А еще я подумал вчера, что весна бывает
столько раз, сколько талых дней бывает зимой.
Даже если зима только на половине:
высокое небо, круглые облака.

А еще я однажды заметил, что в человеческой жизни
смерть проступает тоже несколько раз:
в серьезной болезни, когда ты видишь ее одеяло,
которое на месяц накроет тебя с головой;
в спокойные (если повезет) последние годы,
когда человек вдруг начинает подчищать свой архив,
и в помойку летят любовные письма,
ненужные давно фотографии,
только фото детей остаются,
только ты, молодой, в ошибках, как в орденах,
только первая жена, вторая, но никак не любовница,
плюс завещание на квартиру
и оплаченные счета.

А еще в начале большой любви.

(Ну да, я пахну, как чужак, и говорю, как чужак.)

Подойди поближе и ты увидишь
все помарки жизни, все проваленные генеральные репетиции смерти –
тебя уже готовили к ней,
оформляли,
но то ошибка в конце, то лишняя запятая.
И снова жизнь, приёмная, чужая,
вернулась, встала, слов не понимая,
и ничего не знает обо мне.

И в эти минуты уснувшая рыба в пакете,
пока я всё это сам себе говорю,
слушает-слушает предпоследнюю песню свою,
глухонемую пресную песню свою,
самую длинную песню на том и на этом свете.


Дмитрий Воденников (р. 1968 г.)

Короткий рассказ Чехова «Жизнь прекрасна». По случаю Дня счастья. Он сегодня, оказывается.

«Жизнь пренеприятная штука, но сделать ее прекрасной очень нетрудно. Для этого недостаточно выиграть 200 000, получить Белого Орла, жениться на хорошенькой, прослыть благонамеренным — все эти блага тленны и поддаются привычке.

Для того, чтобы ощущать в себе счастье без перерыва, даже в минуты скорби и печали, нужно:
а) уметь довольствоваться настоящим и
б) радоваться сознанию, что «могло бы быть и хуже».

А это нетрудно:

Когда у тебя в кармане загораются спички, то радуйся и благодари небо, что у тебя в кармане не пороховой погреб.
Когда к тебе на дачу приезжают бедные родственники, то не бледней, а торжествуя восклицай: «Хорошо, что это не городовые!»

Когда в твой палец попадает заноза, радуйся: «Хорошо, что не в глаз!»

Если твоя жена или свояченица играет гаммы, то не выходи из себя, а не находи себе места от радости, что ты слушаешь игру, а не вой шакалов или кошачий концерт.

Радуйся, что ты не лошадь конножелезки, не коховская «запятая», не трихина, не свинья, не осел, не медведь, которого водят цыгане, не клоп... Радуйся, что ты не хромой, не слепой, не глухой, не немой, не холерный... Радуйся, что в данную минуту ты не сидишь на скамье подсудимых, не видишь пред собой кредитора и не беседуешь о гонораре с Турбой.

Если ты живешь в не столь отдаленных местах, то разве нельзя быть счастливым от мысли, что тебя не угораздило попасть в столь отдаленные?

Если у тебя болит один зуб, то ликуй, что у тебя болят не все зубы.

Радуйся, что ты имеешь возможность не читать «Гражданина», не сидеть на ассенизационной бочке, не быть женатым сразу на трех...

Когда ведут тебя в участок, то прыгай от восторга, что тебя ведут не в геенну огненную.

Если тебя секут березой, то дрыгай ногами и восклицай: «Как я счастлив, что меня секут не крапивой!»

Если жена тебе изменила, то радуйся, что она изменила тебе, а не отечеству.

И так далее... Последуй, человече, моему совету, и жизнь твоя будет состоять из сплошного ликования».

#Чехов

https://story.ru/istorii-znamenitostej/avtorskie-kolonki/dmitriy-vodennikov-prorok/


Новый цикл.

ПРОРОК

*** 
Бедный Овидий живет в недоступном его мысли краю, 
перечисляет рыб, слёзно жалуется, умирает. 
Рыба Овидия не выбирает, 
видит только: маячит кто-то смерти ее на краю. 
Рыба Овидия не называет. 
Рыба поет ему песню свою. 
 
Глухонемую древнюю песню свою. 

С Днём поэзии!

Поговорили о Вертинском.

«Это история правильно вытянутого билета, победы над судьбой. Надо поблагодарить какое-нибудь облако за то, что у Вертинского все сложилось в итоге благополучно. Это нам почему-то важно. Может быть, потому что нам всем иногда нужен пример человека, который победил».

https://snob.ru/literature/neudachnik-kotoryi-pobedil-kak-vertinskii-preodolel-poeziiu-epokhu-i-svoiu-sudbu/